Глубокий красный

Маленькая железная кровать почти доверху засыпана яркими осенними листьями. — Ты ужасно похож на небольшого ёжика, ты знаешь — говорит Курт, пригоршнями разгребая сухие, беспокойно шуршащие, словно конфетные фантики, листья. — Я похож на большого тюленя, — лениво отвечает Блейн, с трудом переворачиваясь на другой бок в своём пёстром гнезде из беспорядочно скомканных одеял. — И я чувствую себя, как тюлень,— подчёркивает он, вздыхая. Сегодня Курт говорит тихо, сочно грызёт тёмный Ред Джун, осторожно поглаживает кончиками пальцев его округлый живот, тяжёлый, словно налитое сладким августовским соком спелое яблоко; Курт уходит, засыпая свои следы шумными листьями, стирая с кожи леса протоптанную им тропинку. Блейн натягивает на голову колючий густо-вишневый плед, пахнущий поздними яблоками, дымом от осенних костров и — о боже — куртовым кондиционером для белья, и закрывает глаза. В жаркие июльские дни, когда Курт впервые обнаруживает в сердце леса маленькую лужайку с железной кроватью и её обитателями, он проводит там большую часть дня, спасаясь от изнуряющей полуденной жары; Блейн застенчиво обнимает свой ещё небольшой животик, и он почему-то не спрашивает его ни о чём, да Блейну и нечего ему рассказать — он не помнит, или может быть, не знает, как оказался тут, посреди тихого замершего леса, на этой покрытой вишнёвым пледом кровати, с ребёнком под сердцем. Тем более, казалось, это совершенно не волновало самого Блейна, когда он, подперев рукой пухлую щеку, слушал рассказы Курта о его школьной жизни, походах по магазинах и посиделках с Мерседес за стаканом молочного коктейля, или поедал вместе с ним подтаявшее ванильное мороженое. — Я могу прийти к тебе снова, когда тебе будет удобно, конечно — спрашивает тогда Курт, и Блейн вдруг ужасно теряется, мигает круглыми влажными глазами, озадаченно морщит покрасневший от солнца нос. — В четверг, — говорит он наконец серьёзно; — да, я думаю, четверг подойдёт просто отлично — повторяет он с облегчением, словно найдя решение какой-то чрезвычайно сложной головоломки. Блейну кажется, что он ненавидит четверги всю свою жизнь, и, возможно, Курту удастся исправить это? Он не вполне уверен, что знает, какой день недели сегодня, и на всякий случай начинает ждать со следующего утра. Курт приходит в четверг, и приносит ему подтаявшее ванильное мороженое, и они поедают его, облизывая пальцы. Однажды они даже засыпают вместе, свернувшись на крошечной тесной кровати, перепутавшись конечностями, уткнувшись друг другу в плечо; Курт просыпается только тогда, когда чувствует мягкие настойчивые толчки против своего живота. Блейн всхлипывает во сне и беспокойно ворочается у него под боком, и тогда Курт вынужден разбудить его – ведь его пугают мокрые дорожки на щеках Блейна — Блейна, который всегда улыбается и никогда не плачет. Курт не приходит в следующий четверг, и на следующей неделе тоже, и он правда, совсем не может вырваться, честное слово – с этой невыносимой горой домашних заданий и бесконечными репетициями хора ("Вы собираетесь и поёте все вместе? Я тоже иногда пою ему, он быстрее успокаивается", — говорит ему однажды Блейн), обеденным обезжиренным смузи с Рейчел и вечерними тренировками с Финном. Он приходит только в конце ноября, когда в холодном прозрачном воздухе уже чувствуется дыхание скорой зимы, а узкая тропинка покрывается тонкой кружевной изморозью; он греет замёрзшие пальцы своим дыханием и глубже надвигает на лоб тёплую шапку. Из бесформенной кучи одеял на маленькой железной кровати Блейн поднимает на него свои круглые чайные глаза, а потом он слышит это – крошечное шебуршение и тихое недовольное ворчание из крепко прижатого к тёплой груди Блейна шерстяного свёртка. Словно издалека он слышит какие-то звуки, постепенно складывающиеся в слова, звучащие неожиданно громко в застывшем вечернем воздухе; и только потом понимает, что сам произносит их. - Пойдем домой, Блейн. — Он волнуется, и его голос немного дрожит. — Нам пора возвращаться домой.