Маскарад

Лицемер. Ну, обозвал себя, легче стало? Нет. Нисколько. Хотя глупо было даже допускать мысль о том, что ему могло стать легче. Сколько, ну сколько еще раз надо разбиваться об эту стену, чтобы принять ее существование? Он, правда, устал лицемерить. Никогда раньше ему не приходилось так много лгать в глаза... Да и приходилось ли вообще? ...До его появления. Тогда он еще был собой. Ненависть во взгляде. Холод в голосе. Презрение в словах. Мир вокруг был таким четким, однозначным, резким. Никакой снисходительности. Единая цель. И много боли от новых и новых ран. Прямолинейность — черта сильных духом. Маски — удел слабых, не способных сохранить себя. Он думал так. Раньше. А теперь, когда сам ходит в ней, эти мысли загнаны в самый дальний угол сознания. Интересно, появилось ли в нем чуть больше снисходительности? Нет. Нисколько. Все вокруг все так же жалки и слабы. С единственной разницей — теперь он понимает, почему. С каждой минутой, почти с каждым мгновеньем маска ослабевает, он знает. Это разъедает его изнутри, приковывая безумный взгляд к прямой спине, узким юношеским плечам и седым волосам. И пока тот не обернется, можно смотреть. Но от этого становится еще хуже. Оставаясь один, он часто растворяется в своих мыслях. Грезы, за которые себя так ненавидит, поглощают его полностью, без остатка. Обманчивое высвобождение... Все это делает только больнее. Невыносимо играть себя. Он пытался избавиться... Забыть, заглушить, вырвать с куском души — все бесполезно. Чувство как болезнь поразило каждую клеточку его тела и, неустанно пичкая своим ядом, кромсало память в поиске устремленных на него серых глаз. В начале он находил покой в тренировках. Сосредоточение давало ясность мыслей и трезвость рассуждений — разум успокаивался, становясь таким знакомо-отчужденным... Как раньше. Но мгновений покоя становилось все меньше. А воспоминаний и страхов — все больше. Утомление и раздражение волнами накатывало на него. Даже Муген в начале, казалось бы, плохо слушаясь, вскоре стал еще более послушным и податливым. Словно понижал планку. Словно понимал. Это бесило чуть ли не сильнее, чем все остальное вместе взятое. Ему не нужно ничье понимание! Чертова чистая сила все чувствовала — и боль, и гнев, и страшную усталость... Дикость, но находиться рядом с ним было легче всего. Будто основательно продрогнув в холодной воде, он выбирался на сушу и грелся в лучах еще слабого весеннего солнца. …Минуты слабости, из-за которых ненависть к себе только сильнее застилала глаза. Легко научиться сохранять маску, если она и есть настоящее лицо, обращенное к кому угодно кроме него. Сложно снять ее в нужный момент. Наплевать. Надежды никогда не существовало. Ему даже в голову не приходило помыслить о ней. Невозможно. И точка. Славная западня получилась... Это было словно по наитию. Злобный оскал в лицо старухи с косой, хоть он уже и не думал выжить. Потому, наверное, сказать оказалось так легко. Слова слетали с губ, как грязные, но изысканнейшие оскорбления. Подтверждением тому был неподдельный ужас и отвращение в потемневших серых глазах. Окончив фразу, он умер. Мысленно. Где-то впереди его ожидала последняя битва. Проще говоря, взаимное уничтожение. И он не собирался ее откладывать. И все же пришлось. На одно короткое мгновение длиной в сумасшедшее, произнесенное почти шепотом "Канда..." И чудовищная усталость схлынула. Тело налилось отстраненной уверенностью в себе. Наверное, он был благодарен ему. За то, что не отвел взгляда. Поворот. Шаг. Начало... ... и конец. *** — ... а потом, после победы над Графом, я женюсь на Линали. У нас будет много детей и большой дом у моря. Уверен, Комуи-сан тоже захочет жить с нами... Он стоял перед его больничной кроватью, спокойно улыбаясь. И продолжал говорить. — ...У наших детей будут свои дети, а когда придет мудрая и счастливая старость, мы будем рассказывать внукам о боях и подвигах, потому что они единственные, кто еще будет в это верить. Все никак не заткнется. — Наверное, мы и сами будем думать, что все это было не с нами. Хотя, каждый раз глядя в зеркало, я не смогу ни вспомнить... — Он пропустил меж пальцев свою седую прядь. — Знаешь... Я уверен, что в моем счастливом будущем для тебя нет места. Простыня отлетела в сторону — пришлось подняться рывком, чтобы хватило сил. — Пошел вон! Отросшие волосы больно колят глаза. Пусть. Он просто больше не мог притворяться спящим. Спокойное лицо стоящего перед ним экзорциста исказилось ужасающей злобой. — Идиот... Почему ты не сдох там?! — сорвался на крик он. — Сам удивляюсь, — губы сами расползлись в горькой ухмылке. Молчание. Долгое, неправильное. Потому что он смотрел на него. Наконец-то, по своей воле смотрел на него. — И что мне теперь делать? – его голос был едва слышен. — Что хочешь. Плевать. А он улыбнулся в ответ. ...Улыбнулся?! — Хорошо. Успеть что-либо сделать было невозможно. А потом оказалось, что и не надо. Отойдя от первоначального шока, он внутренне хмыкнул. Такое вторжение в личное пространство без всякого позволения… Ну и наглость. — Ради тебя я отказался от всего. Надеюсь, ты в состоянии оценить мою жертву? — Не дождешься. — Лицемер. — Кто бы говорил. — Ха. – Пауза. – Черт. И, правда, кто бы говорил... Он улыбнулся. И я, оказывается, тоже.