***
Я прошла по коридору мимо стеллажей с многочисленными баночками, содержащими бледных растерзанных младенцев и встретила его у входа в Мрачные залы – так у нас называлось помещение, где в больших металлических ваннах плавали трупы и различные их части. Фредерик стоял со стариком, одетым в потрепанный свитер и выцветшие джинсы. Между большим и средним пальцами правой руки у него была зажата пачка «Парламента», а свободным указательным пальцем он медленно вращал ее, слушая скучный рассказ старика о былых временах. Почувствовав мое приближение, оба мужчины обернулись. Я поздоровалась и остановилась, посмотрев на Фредерика. - Здравствуй, - он выжидающе смотрел на меня. - Мсье Шерон, я бы хотела сдать зачет по грудной клетке. - По грудной клетке… - задумчиво повторил он. - Да, у меня там все по нулям, - я виновато улыбнулась. - Что ж, без проблем. Будь рядом, не уходи далеко, скоро пойдем. Я решила прогуляться. Слева от нас вглубь коридора уходили бесконечные стеллажи, заставленные музейными экспонатами в стеклянных банках. Из огромных окон, занимавших все пространство между стеллажами, падал молочно-белый свет, превращая неосвещенный коридор в средневековую галерею. Я подошла к одному из окон. На улице шел снег. Увидев его, я очутилась в своем недавнем сне. ..Он был волшебным, и даже вначале вполне реалистичным, мы были сами собой - я не позволяла себе лишних фамильярностей (что часто бывает в моих снах), Фредерик в привычной для него форме шутил. Мы были в нашей операционной, и, судя по всему, были уже очень долго, чем заставили остальных студентов, желавших сдать ему зачет, разочарованно вздохнуть и уйти. За окнами вечерело, и я ощущала это по становящемуся все заметнее искусственному освещению, которое всегда раздражало меня. Я стояла, боком подпирая секционный стол, и крутила в руке пинцет. Видимо, я сдавала зачет по голове. Он гонял меня по всему материалу, развлекая себя загадыванием своих любимых хирургических ребусов, и участливо улыбался моим правильным ответам. А после операционная растаяла, и я оказалась в прохладном сумрачном коридоре с огромным окном, за которым медленно кружились, опускаясь на землю, хлопья снега. Они завораживали меня. Настолько, что я вздрогнула, когда почувствовала, как кто-то сзади нежно прижал меня к себе. Я поняла, что это Фредерик и в тот же момент проснулась и в который раз возненавидела себя за подлую привычку думать во снах. Как только я начинаю что-то предполагать, до чего-то докапываться, они тут же исчезают, словно напуганные попыткой их рационализировать. ..Тот сон прочно связал в моем сознании Фредерика со снегом. Благодаря этому я на всю жизнь запомню, что конец осени 2012 года был снежным. ..Мы стояли по разные стороны секционного стола, на котором лежала половина человека с раскрытой грудной полостью, ярко освещенная бестеневой лампой. Я едва слышала то, о чем он меня спрашивал - по всему блоку гудела вентиляция, ее всегда включают после завершения занятий. Но дело было вовсе не в вентиляции: он говорил тихо и был необычайно бледен. Когда я поднимала глаза, чтобы хотя бы по губам прочесть вопрос, мой взгляд встречался с его взглядом, и внутри все сжималось при виде приопущенных век. И редкие сегодня шутки, которые он сопровождал улыбкой, производили на меня еще более гнетущее впечатление, потому что когда уголки его губ приподнимались вверх, лицо вдруг становилось худым и болезненно-желтым, а бестеневая лампа предательски рисовала на нем множество до того незамеченных мною морщинок. Когда Шерон понял, что я неплохо ориентируюсь в теории, он взял из лотка с инструментами скальпель и быстрым движением нанес на легкое рану. «Спасайте его», - весело произнес он, заставив своей страдальческой улыбкой мое сердце снова сжаться. Чтобы отвлечься от этого, я посмотрела на рану и постаралась сосредоточиться. Я начала шить, но это не мешало мне периодически бросать взгляды на отмерявшего шагами операционную Шерона. Сквозь халат снова просвечивал его бретонский полосатый свитер, к которому я уже успела привыкнуть. Бежевые, синие и красные полоски куда лучше гармонировали с его приветливой внешностью, нежели строгая черная рубашка, воротник которой я созерцала месяц назад в течение почти двух недель – в то время у нас был цикл топографической анатомии. Я подняла взгляд выше. В его лице удивительным образом ужились друг с другом тонкие черты и большие карие глаза, которые, мне кажется, даже в худшие времена не смогли бы выражать холод и равнодушие – настолько они мягкие и ласковые. Доброта, которую я вижу в некоторых людях, действует на меня как красная тряпка на быка. Брови, в отличие от головы, которая была совершенно седой, еще сохранившие темные оттенки, низко нависали над глазами, делая их еще более мягкими и придавая лицу отчасти игривое, отчасти виноватое выражение. Нос его был чрезвычайно изящным, чему бы позавидовали некоторые девушки. То, что уголки его тонких губ никогда не бывали опущены, наверное, и не позволяло ему казаться слишком серьезным и строгим. В целом лицо его всегда выглядело бледнее, чем следует, и производило впечатление болезненности, однако морщин почти не было: он был молод, ему не было еще пятидесяти. Но, как я уже сказала, это не мешало его волосам быть совершенно седыми, что, с одной стороны, было крайне странно, а с другой - еще больше очаровывало меня. Он вышел.***
.. – Что ж, швы неплохие, но нужно поувереннее обращаться с инструментами, - довольный моей почти законченной работой, произнес Фредерик, вернувшись в операционную через несколько минут. Я уловила чуть слышимый запах табака, исходивший от него, и мне захотелось встать поближе, чтобы почувствовать его сильнее. - Да, я понимаю… Честно говоря, я делала это в первый раз. - Только не скажи такого на экзамене мсье Кене, - он усмехнулся. – А вообще я не понимаю, почему за прошлый семестр у тебя такие… посредственные результаты, а за текущий – самые лучшие в группе. Я подняла голову и встретилась с его взглядом. Он внимательно смотрел на меня, и я вдруг испугалась, что он поймет по моему лицу то, что мне так больно смотреть на его заостренные черты и чуть взъерошенные справа волосы. Поэтому, почувствовав, что мои брови нахмурены, я тут же расправила их и попыталась изобразить безмятежность. - Это пока они самые лучшие. Мои коллеги намного сильнее меня, вот увидите. Они все выучат и сдадут вам в конце года, а меня оставят в привычной середине списка. Я повела плечами и положила на стол зажим, который до сих пор держала в руках. - Позволь напомнить, - серьезно сказал он после минутной паузы, и я снова подняла взгляд, - только ты сдала мне все в срок. Это куда сложнее, чем учить три зачета в течение полугода. Поэтому они ничуть не сильнее, напротив... Я стояла потрясенная его словами и не находила, что ответить. Видя это, он улыбнулся и похлопал меня по плечу. - Что ж, Тардье, вероятно, это твой последний хвост с того семестра? - Да… - Тогда удачи на экзамене. Он развернулся и широкими шагами направился к выходу. - Мсье Шерон… - сорвалось у меня с губ. - Да, - резко обернулся он, как будто был готов к этому. Как раз в этот момент в операционной стало тихо – отключили вентиляцию. Тишина наступила так не к месту, я готова была провалиться сквозь землю. - Я слушаю тебя, Вероника. - ..Я думаю… что дело в вас, - тихо сказала я, но оглушающая тишина не позволила моим словам спрятаться. Он сделал медленный шаг в мою сторону и в недоумении посмотрел на меня. Приопущенные до этого, его веки поднялись, и мне показалось, что в его всегда абсолютно уверенном и тем самым успокаивающем взгляде промелькнули сомнение и испуг. С минуту мы неподвижно стояли друг напротив друга, разделенные отвратительной преградой – половиной человека, ставшего невольно свидетелем этой истории. Фредерик в который раз за сегодня натянул свою болезненную улыбку и сказал: - Я уверен, что это не так. Всего доброго. Эти слова, произнесенные его мягким голосом, раздались в тишине операционной и долго еще звенели в моей голове после того, как он ушел.