Большое Светлое Чувство

Мокрая расчёска помогала ничуть не больше сухой. Тсуна посмотрел на неё, как на предательницу, вздохнул, оставил волосы в покое и занялся зубами: опаздывать сегодня было никак нельзя. Сунув зубную щётку в стаканчик, он набрал полный рот тепловатой воды и вяло забулькал, стараясь хоть как-то проснуться. Не стоило вчера так засиживаться за приставкой, конечно, но он ведь почти прошёл этот супер-сложный уровень... От звуков, раздавшихся из кухни, Тсуна не только мигом экстремально взбодрился, но и щедро забрызгал своё отражение мутной от зубной пасты водой. Это была не стрельба. Не стрельба, не крики боли, не взрывы или звон холодного оружия. Но Тсуна, торопливо протирающий зеркало, пожалуй, предпочёл бы стрельбу. В кухне смеялись. Мужской смех в доме Савада, по тсуниному печальному опыту, мог означать только одно. Точнее, только два: либо снова нарисовался на горизонте отец, принеся в их только-только устаканившуюся жизнь очередные крупномасштабные неприятности, либо... Либо их принёс кто-то другой. На кухне Тсуну поджидали запахи ванили и жареного мяса, и бантик. Большой розовый бантик, отделяющий ослепительно-белую рубашку от жёлто-чёрных форменных брюк. - Ой, ну я не знаю, - мама — румяная, как школьница и совершенно счастливая, кокетливо потупившись, щебетала высоким взволнованным голосом, - это же просто женская болтовня, мне прямо даже стыдно надоедать таким серьёзным молодым людям! Тсуна застыл на пороге, медленно переводя взгляд с розового банта на любовно надраенную корону, с короны на воинственно торчащие усы, с усов — на кресло. Как они умудрились протащить в дверь эту громадину? - Доброе утро, Тсунаёши-тян, - первым отреагировал отиравшийся у плиты Луссурия: очки, ухмылка, ирокез, мамин любимый фартук. - А ты подрос. Он слегка качнул бёдрами, потом залихватски вскинул руку. Бант встревоженно колыхнулся. Толстый румяный блин перевернулся в воздухе и с громким шкворчанием шлёпнулся обратно на сковороду. - Утречка, Тсу-кун! - когда у мамы в последний раз так радостно блестели глаза? Кажется, ужасно давно. - Эти милые молодые люди сказали, что они — твои друзья! Бельфегор улыбнулся шире, чем позволял довольно скромный размер его щёк, Леви многозначительно пошевелил усами (и бровями), Сквало хищно втянул носом аромат обречённого на заклание блина, Луссурия с готовностью хихикнул. Занзас поднял на Тсуну тяжёлый взгляд битого жизнью и злыми людьми кота, вынужденного делить эту планету с тощим, невкусным, но, к сожалению, потенциально съедобным хомяком. - Тсу-кун? - мама растерянно заморгала. Тсуна видел, как сильно ей хочется, чтобы сказанное гостями было правдой. Чтобы «милые молодые люди» действительно оказались друзьями её любимого, хотя и изрядно непутёвого сына. - Да, мам, - он старался говорить, не слишком громко стуча зубами. - Друзья. - Замечательно! - просияла мама. - Занзас — сын дедули Тимотео, - неизвестно зачем продолжил Тсуна, заработав сразу четыре осуждающих взгляда и один — полный неприкрытой ненависти. - А это его товарищи. По, кхм, работе. - Как это мило! Никакой милоты в сложившейся ситуации Тсуна не замечал в упор, но расстраивать лучащуюся счастьем маму было бы просто свинством. - Бьянки ушла с детьми прогуляться в парк, - а, так вот где вся мелочь, включая Реборна и Маммон. - Ох, Тсу-кун, тебе же нужно поспешить с завтраком, а не то в школу опоздаешь! Так, куда бы нам тебя посадить? С посадкой возникли, что называется, «маленькие технические трудности». Четверо взрослых мужчин и огромное кресло пятого занимали куда больше места, чем троица детсадовцев, две хрупких женщины и малогабаритный ученик средней школы. Вздохнув, Тсуна мысленно примирился с тем, что завтракать сегодня придётся либо на табуретке возле двери, либо в коридоре. Если ему вообще удастся поесть. - Не проблема, матушка, - Тсуна даже не понял в первую секунду, чего он испугался больше: ласковых интонаций в голосе Занзаса или того, что тот назвал его маму «матушкой». - Он может посидеть со мной. В следующее мгновение его чувствительно дёрнули за рукав, и Тсуна шлёпнулся чуть ли не на колени Занзаса - одновременно с прилетевшим на тарелку Сквало блином. - Но это же неудобно! - не слишком решительно запротестовала мама. - Нормально, - Занзас резко отодвинулся назад, чтобы даже чуть-чуть не касаться Тсуны. - Тебе ведь удобно, - он ощутимо напрягся, и всё же заставил себя выплюнуть ненавистное, - Савада? - У-удобно, - промямлил Тсуна, не выходя из ступора. Мир, каким его знал Савада Тсунаёши, определённо подходил к концу. - Вот и чудненько! - Луссурия радостно помахал ему заляпанной жидким тестом поварёшкой и повернулся к Нане. - Так на чём мы остановились, матушка? - Ой, мне так неловко! - мама прижала ладони к пылающим щекам, как это обычно делали девушки из телешоу. - Глупости, настоящие глупости... - Ну что Вы, - пробасил Леви, смущённо сгибая пополам вилку. - Нам очень интересно. - До жути! - прочавкал Сквало, явно настроенный прибрать к рукам и следующий блин. - Угу, - ухнул Занзас прямо в тсунино ухо, отчего оно едва не встало дыбом вслед за волосами. Улыбающийся Бельфегор ничего не сказал, и Тсуна подумал, что у него, кажется, заклинило челюсть. - Ну, раз вы настаиваете, - мама, привстав на цыпочки, сняла с верхней полки стёганые кухонные рукавички, - я только посмотрю, как там мясо, и всё-всё расскажу. Жар из открытой духовки расходился по комнате пряными, немного щиплющими в носу волнами. Все в кухне затаили дыхание, и трепетную тишину нарушал лишь треск раскалённого масла на сковородке, за которой по-прежнему бдил Луссурия, да чьё-то раздражающее сопение — Тсуна не сразу понял, что это пыхтит он сам. Проткнув вилкой глянцевито блестящую коричневую корочку, мама задумчиво рассматривала выступившие светло-розовые капельки и слегка качала головой. - Думаю, ещё минут десять, - наконец-то вынесла вердикт она и аккуратно прикрыла дверцу. - Так вот. Когда Тсу-куну было четыре годика... Пока мама вдохновенно потчевала капающих голодной слюной слушателей чрезвычайно постыдной историей из тсуниного нежного детства, Леви мерно кивал, словно бы подтверждая святую правдивость её слов, Луссурия ахал в нужных местах, Сквало лязгал зубами, уничтожая блины, а Бельфегор улыбался, сам Тсуна впервые в жизни безмолвно радовался тому, что волосы на его голове уже и так дыбом дальше некуда. Потому что Занзас, подавшись вперёд, прижался к тсуниной одеревеневшей спине и удобно устроил подбородок на его тёмно-рыжей макушке. И Тсуна всем телом чувствовал, как Занзас улыбается: тепло и беззаботно, словно это его мама и его кухня, и он привычно ждёт завтрака, чтобы потом пойти поиграть с друзьями в «Море волнуется — раз», или что-то такое же невинное. Для всех остальных «Завтрак у Савады» мог быть просто нежданным подарком судьбы или ещё одним приключением, о котором потом будет приятно вспомнить. Но не для Занзаса. То, что начиналось на тсуниных глазах между боссом Варии и стряпнёй матушки Десятого Вонголы, никак нельзя было счесть банальным одноразовым перекусом. Это было самое настоящее Большое Светлое Чувство. Если не Любовь На Всю Оставшуюся Жизнь.