Запах сирени

Эта квартирка на самом последнем этаже дома, затерявшегося далеко в городских коридорах, его маленькая панельная квартирка – его персональная клетка, коробка, шкатулка с позолоченной крышкой. А там, внизу, далеко внизу, будто за несколько километров от него, шумит город, большой миллионный город, с живыми людьми, которые смеются, дышат, бегут, куда-то, куда их зовёт сердце. Иногда, Лингу кажется, и это заставляет просыпаться его посереди ночи, что стены и потолок квартиры рушатся, складываются, словно карточный домик, и никто, послушайте, никто не может ему помочь. Ты со мной. Но я сильнее тебя. Линг слышит этот голос, этот глухой голос в его голове. Он шепчет Лингу. Он заставляет того скукоживаться от страха, заставляет прятаться под одеяло ночью, он заставляет глубоко дышать и замирать от страха. Он шепчет постоянно. Он может петь и может злиться, он – паразит, застрявший где-то внутри черепной коробки, он там. И никто, послушайте, никто не может помочь Лингу. Я внутри тебя и ты не сможешь от меня сбежать. Но Линг здоров. Он думает, что он здоров. Всё из-за голоса. Из-за этого странного голоса в голове. Он говорит, что его имя Грид, что он старше, чем сам, девятнадцатилетний Линг, что он никогда не умрёт, и что он всегда был внутри. - Я когда-нибудь избавлюсь от тебя? – шепчет ему в ответ тот, Линг теперь никогда не говорит громко, он только шепчет в тишине маленькой картонной квартирки. Нет ничего не возможного. Всегда отвечает ему Грид. Он говорит ему так, когда Линг сомневается, когда Лингу плохо. Но тому не нравится, какие иногда вещи говорит этот голос. В этом мире всё должно принадлежать только тебе. Только тебе, слышишь меня? Иди и возьми это! Поэтому Линг заколотил входную дверь, разрезал телефонный провод. Чтобы Гриду не удалось выбраться наружу, даже если тот полностью проникнет в его тело. Но Линг не болен. Во всяком случае, он хочет так думать. Иногда, Линг хочет покончить со всем этим. Он берёт старые лекарства, нож или длинную бельевую верёвку, но Грид умеет отговаривать. Он бесится, там, в голове у Линга, а потом говорит: Вскрыв вены, знаешь, ты будешь лежать в луже собственной крови, в заколоченной квартире. И это только если умрёшь сразу, если только всё пойдёт как надо. В другом случае, ты будешь умирать медленно, болезненно. Ты действительно хочешь этого? Тогда Линг начинает резать ножом обои. Так, чтобы оставался глубокий, правильный след. Иногда он берёт синий маркер и начинает рисовать на обоях синие круги. Иногда, когда он это делает, ему кажется, что он свободен. Он свободен от голоса. Ты никогда не будешь свободен от меня. Ты – это я. Я – это ты. Мы одно единое целое. Эти слова так и бьются в памяти Линга. Ему хочется забыть их. Он уже не помнит того времени, когда не было этого голоса. Он не помнит этого времени. Значит, всё в порядке. Значит, Линг не болен. Значит, он здоров. Теперь он точно знает это. - Что мне делать? – спрашивает он у Грида. Ничего, просто смирись с этим. Линг не болен. Теперь он знает это. Знает, и поэтому отрывает доски от двери. Вырывается наружу, на холодную лестничную клетку, опускается ничком на пол и приглушённо стонет. - Я свободен, свободен, – шепчет он Гриду. Он лежит, прислонившись щекой к холодному каменному полу, он шепчет Гриду. Иди обратно, замёрзнешь ведь. Отвечает ему Грид. Тогда Линг встаёт, входит обратно в квартиру, ложится на холодную кровать. - Почему везде так холодно? Тебе кажется, утром проснёшься, будет тепло. - Обещаешь? Да. Утром действительно всё меняется, солнце утренней резвостью бьётся, словно птица, в окно. И Линг поднимается, чтобы раскрыть ставни. В комнату врывается свежий, прохладный воздух и Лингу чудится, будто он чувствует терпкий запах сирени. - Ты любишь сирень? Не очень, на самом деле. Грид сегодня спокоен, Линг чувствует это. Некоторое время Линг просто стоит перед окном, смотря на плывущие в небе облака, немного сощурив глаза. - Ты останешься со мной? – спрашивает он у Грида, почти беззвучно, одними губами. Тот молчит, будто думает, будто взвешивает все «за» и «против», будто сглатывает ком в горле, а потом, улыбаясь, говорит: Нет ничего не возможного. Но потом, когда Линг снова закрывает ставни, задёргивает шторы, снова ложится на кровать, закрывает глаза, Грид говорит опять, говорит так, будто боится, что его услышит ещё кто-нибудь кроме Линга, он говорит: Да.