Слово на букву "л".

Гет
R
Завершён
57
автор
Размер:
10 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
57 Нравится 3 Отзывы 8 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
*** Я стою на крыльце и смотрю на неё. Идеальная. Волосы рыжие, огненные, глаза зеленые, с хитринкой, застрявшей между зрачком и радужкой. Я бы смотрел на неё вечно, если бы мне это было позволено. Джин не изменилась с нашей последней встречи. Это я стал другим. Память — это оружие, так же, как и любовь. Абсолютное оружие адамантиновым ножом под ребра. Я так привык, что её нет рядом, уверил себя, что все хорошо, что рана не болит и даже не чешется, зажила полностью, что я гляжу на Джину, а сердце даже не покалывает. У меня по венам словно бежит новокаин — мне не больно. И это действительно страшно — моё равнодушие к Джине Грей, женщине, которую я любил сильнее других. Но моё сердце будто вставшие часы, не бьется часто, не ускоряет бег крови по телу. Я гляжу на прекраснейшую женщину, и мне будто все равно. Будто что-то заклинило в буйной голове, перещелкнуло, и мой отсчет пошел заново. С той лишь разницей, что я помню совсем другую жизнь, другую изломанную ленту времени. Джина поворачивается, улыбается мне. Я улыбаюсь ей в ответ. Это прекрасный момент, чудный мир. В нем нет войн, нет страданий и давней вражды мутантов и людей. Этот мир такой же идеальный и простой, как и улыбка Джин Грей. Я ненавижу его. Я нацепляю очки-авиаторы, чтобы солнце не слепило глаза, чтобы скрыть их выражение прежде всего. Я похож на подыхающую зверюгу, старую и уставшую. Я не привык к такому миру, где все так хорошо, что места мне и моей ярости не остается. Не на что злиться, некого полосовать когтями. Я засовываю руки в карманы и иду прочь по дорожке, залитой солнцем. В закат, как настоящие герои вестернов, которых пустили в расход. Сигара зажата между зубов, едкий дым разъедает глотку, но ничего, я привык. Главное, глаза бы не слезились. Кто-то налетает на меня с размаху, впечатывает плечо мне под ребра. Я удерживаюсь на ногах, а агрессор падает на траву. Приподнимаю очки, смотрю на неё. Раскосые карие глаза и растрепанные черные волосы. Вздернутый нос, тонкие губы кривятся в ухмылке. Она ушиблась, но она смеется. Я тупо пялюсь на Джубили, а сердце вдруг начинает болеть в груди, словно мне защемило нерв, никак не отпустит. Она вскакивает с земли, отряхивает яркую майку с Микки Маусом и коротенькие джинсовые шорты, потирает ушибленные саднящие коленки. А я все смотрю на неё. Не могу остановиться, а в легких отчего-то так мало воздуха, будто я под водой, сейчас задохнусь. Не могу понять, что со мной, меня заморозили, обездвижили, превратили мои кости в желе. Даже адамантий расплавился под взглядом этих карих глаз. - Простите, мистер, я неуклюжая, - смеется Джубили, нацепляет свои классические розовые очки на кончик носа и уносится прочь в клубах дикой, ершистой энергии. Я остаюсь стоять под жарким июльским солнцем и тупо пялиться на смятую траву, где только что сидела Джубили. Мне хочется выть, хочется драть когтями все вокруг, хочется порвать эту реальность в клочья. Малышка Джубили меня не помнит. Чертов Ксавье. *** Нельзя просто взять и переписать жизнь так, как хочется. Нельзя начать с начала, если все летит к черту. Нельзя изменить людей и их неверную натуру по мановению волшебной палочки. Это слишком просто, не по-настоящему. Словно из картона, хоть и прочного, так похожего на настоящую жизнь. Я смотрю на малышню, резвящуюся у бассейна. На Джубили и Китти, на Роуг и Бобби, Пиро, Колосса. На детей, которых мне не нужно больше защищать. И дело вовсе не в Рейвен, не в том, совершила она свое первое убийство или отказалась от насилия. Дело во всех нас, в том, что мы не умеем быть честными с самими собой, в том, что нам нужно волшебство, чтобы быть людьми. Нам нужно чудо, чтобы все было хорошо. В минуту просветления я понимаю, что все очень и очень плохо. Мы не победили. Мы проиграли, позорно слили эту войну с самими собой. Это ведь не люди не могли нас принять, поверить, что мы, по сути, такие же, как они. С капелькой синей шерсти на загривке. Нет, это мы сами боялись смотреть в зеркало, боялись, что увидим в зазеркалье чудовищ. Чарльз ведь так и не справился. Не превратился из эгоистичного мальчишки в мудрого мужа. Он не сдержал свое обещание. Он нас не нашел. За него это сделало время. Безжалостно звучит, но ведь как просто. Хитрый, хитрый Чарльз Ксавье. Я бы смеялся, если бы в горле не стоял ком. Джубили вылезает из бассейна, падает в шезлонг рядом со мной. Она трясет волосами, словно собака, только что выбравшаяся из воды. Смешная. Всегда такой была. Жаль, что она ничего не знает об этом. Джубс сворачивается в клубок, накрывается полотенцем и смотрит на меня. А взгляд такой, как и раньше. Ничего не изменилось. Веселый, искрящийся, ребячливый, настолько взрослый, что хочется кричать. Хочется сделать хоть что-нибудь, лишь бы Джубили никогда не вырастала. - Мне сказали, что тебя зовут Росомахой, - говорит девчушка и довольно улыбается. - Так что ты умеешь? - спрашивает она, как ни в чем не бывало. Словно мы старые друзья, но нашу беседу прервали. Там, в другой жизни. Сердце снова неприятно щемит. Надо бросать курить. Я ничего не отвечаю. Напрягаю руку, и когти вылезают легко, непринужденно, словно нож проходит сквозь масло. Мне больно, но я давным-давно забыл, что все ещё умею чувствовать боль. - Вау! - тихонько шепчет Джубили, несмело прикасается к лезвию пальцем. От её прикосновения искрит, и нас обоих колет статическим электричеством. Джубили отчего-то краснеет и прячет ладонь под полотенцем. Я гляжу на неё и вспоминаю, как она целовала меня в обветренные губы, там, в другой жизни, перед тем, как отправить меня на войну, перед тем, как стражи порвали её на клочки, оставив мне в напоминание яркий кислотно-желтый плащ. Она поцеловала меня лишь раз. Но губы у неё были мягкими и трепетными, как цветок. И я не думал ни о ком, когда её губы были на моих, только о ней, о её карих глазах, наполненных смехом и таким счастьем. - Должно быть, это очень больно, - говорит Джубили настоящая из своего укрытия. - Что? - тупо повторяю я. Воспоминания не дают мне сконцентрироваться, принять все, как есть. Здесь не за что бороться. - Твои когти, - говорит она и прикасается к моему кулаку. И я вдруг понимаю, что мне действительно больно. Уже много дней. С тех самых пор, как я вернулся домой, мои когти саднят. Потому что это вовсе не дом. Во всяком случае, не тот, к которому я привык. - Не бери в голову, - хмыкаю я, поднимаюсь из шезлонга и, не оборачиваясь, иду прочь. Мне нужно выпить, надраться так, чтобы все забыть, чтобы мозги встали на место. Чтобы все вокруг вновь казалось правильным и нормальным. В дверях особняка я натыкаюсь на Джину. У неё красный купальник. Ненавижу этот цвет. Свежая кровь бывает такого насыщенного, режущего глаз цвета. Я не могу долго на неё смотреть — в груди отчего-то поднимается страшное раздражение. На то, что она такая идеальная, улыбчивая, что ничего не знает и никогда не узнает. Что она такая счастливая, такая спокойная, до тошноты, до пошлости. Как кукла в красном бикини в идеальном домике для Барби. Я же весь переломанный до такой степени, что адамантием не склеить мои раны. И исцеляющий фактор ни к черту — пулю бы сейчас в лоб. - Ты напряжен, - констатирует Джина, а я уже готов взорваться. Как же меня бесит эта баба. Она вытрахала мне все мозги, но все не успокоится. И на секунду, на одну чертову мили секунду я думаю о том, что это было так классно всадить в неё когти, выпотрошить её. И это стоило всех страданий, всех соплей и долгих лет отчаяния. Я люблю эту рыжую суку, но как же я её ненавижу. Джина все чувствует, в ужасе пятится от меня, выставив перед собой идеальные наманикюренные ручки. Мне хочется блевать. Не из-за неё. Она ведь ни в чем не виновата. А из-за того, что я напортачил, испортил все. Ничего не спас, хотя все вокруг твердят иначе. Чарльз, Чарльз, какой же ты слабак. - Не копайся в моих мозгах! - рыкаю я и спешу прочь. Руки зудят. Я все ещё хочу всадить Джине Грей когти в горло, лишь бы она не смотрела на меня жалостливым взглядом, лишь бы она, наконец-то, оставила меня в покое. Мы думали, что спасем мир, что сделаем все, как надо. Но я все просрал. *** Мой Харлей все ещё припаркован в гараже. Надо же. Старые привычки тяжело умирают, в агонии. Я чищу его быстро, исступленно. Мне надо убираться отсюда. Выметаться из жизни, которая вовсе не для меня. Принадлежит этим идеальным загорелым людям, у которых нет проблем и забот, для которых мир во всем мире — это правда жизни. Чарльз обещал мне, что все исправится, станет по-другому, только если Рейвен не убьет свою первую жертву, если справится. Что люди вывесят белые флаги, все мы возьмемся за руки и пойдем одной стройной шеренгой в светлое будущее. Но я же вижу. Все не так просто. Мы все ещё монстры прежде всего для самих себя. Мы боимся смотреться в зеркало, мы хотим походить на людей, хотя ими никогда не являлись. Мы улыбаемся белыми ровными зубами, фотографируемся с детишками и убеждаем людей, что все хорошо, опасности нет. Мы мирные, мы добрые, мы просто чуть-чуть другие. Но ведь надо быть терпимей к таким, как мы. Мы приходим домой, снимаем маски, и на нас пялятся чудовища, кривые и усталые, на самом деле злые и жестокие. К самим себе. Мы не умеем быть людьми, тогда зачем же пытаться? Зачем залезать в овечьи шкуры, если мы все волки? Икс-мены, которых я знал, боролись за идею, за себя и за других. Они боялись посмотреться в зеркало, но не боялись разбить его. Иск-мены в этом мире не существуют вообще. Вымерли как вид. Они не нужны больше. Потому что защищать больше никого не надо, и зеркала бить не надо. Все идеально, все просто, все хорошо. И монстры в шкафу — лишь ночные кошмары. Если повторять это очень долго, можно даже поверить. Или сойти с ума. Я не могу себе позволить ни того, ни другого. Я ненавижу этот мир, я хочу сбежать из него. Здесь мы несчастны, здесь мы забыли, кто мы, забыли, кого обязались защищать, кого любили, кого прижимали к сердцу. Этот мир плох хотя бы потому, что в нем нет Гумбо. Не существует. Или он так далеко, что ему не дотянуться до Мари, не достать. Этот мир плох тем, что Китти Прайд не улыбается, не смеется, а глаза у неё грустные, потерянные. Этот мир чертовски плох, потому что он наполнен тенями, теми, кого здесь не должно быть. Идеальные грани не ровные, ненастоящие. И как бы я ни был рад, что мои друзья живы, я не хочу жить в этом неправильном мире. Не могу. Не умею. Не буду. Я сажусь на мотоцикл, поворачиваю ключ в зажигании. Мой зверь ревет, кашляет. Я сижу ещё несколько секунд, прислушиваясь к звукам мотора, не надеваю шлем. Сбежать просто, я всегда так делал. Это самое логичное и необременительное решение. Я ведь трус, а не храбрец, хоть другие так и не считают. Я газую вхолостую, но с места не сдвигаюсь. Мне нужно решиться. Тонкая нить все ещё соединяет меня с профессором и моими друзьями. Память. Джубили появляется внезапно. Она входит в гараж и останавливается, как вкопанная. В одной руке — зажженная сигарета, в другой — початая бутылка вина. Она удивленно пялится на меня, а потом улыбается. Её губы растягивает ухмылка. Она даже и не пытается оправдаться. Стоит, тянет сигарету, ухмыляется. - Я знала, что ты долго не продержишься, - смеется она гортанно, делает глоток из бутылки с вином. Я удивленно вскидываю брови. Она пьяна, но мне это неважно. Важны только её слова, как удрученно она качает головой, словно даже в этом мире я не оправдал её ожидания, снова налажал. Джубили подходит ко мне крадущейся, немного размашистой походкой. От неё пахнет мятными конфетками, перебивающими запах алкоголя, какими-то почти увядшими на её коже духами, а ещё кислятиной, словно она проглотила лимон целиком. Она стоит почти вплотную, скалится, так нервно и так неодобрительно. - Я ведь права, да? - спрашивает она, и мне тошно от её обвинений, хочется наорать на неё, уверить её, что все вовсе не так, что она просто ничего не понимает, не знает, что она мелкая заноза в моей заднице, а потому, она не имеет права со мной так разговаривать. Я ничего не говорю. Язык словно прилип к небу, и не пошевелить им. Во рту пересохло, мне так страшно, как ещё не было никогда. Ни с Марико, ни с Серебряной Лисой, ни даже с Джиной Грей. Сердце скачет в груди как бешеное, бьется о ребра. Оно ведь не из адамантия. Я тянусь к Джубили, притягиваю её к себе за затылок и целую. Это наш второй поцелуй. В нем нет ничего нежного или красивого. Чистая эмоция, приправленная табачным дымом и винными парами. Джубили отвечает мне. Её дерзкий язык лезет мне в рот, исследует, метит свою территорию. И в голове нет мыслей, на черта мне все это, что ей не больше семнадцати лет. Это вдруг становится несущественным. Я закрываю глаза, а под веками бежит цветная пленка наших отношений с ней — как она спасла меня, сколько раз я спасал её, как она восседала у меня на плечах, играя в волейбол, как она вытаскивала меня пьяного и угрюмого из баров, как тащила домой, как я покупал ей мороженое и поп-корн, как мы стояли спиной к спине в любой битве. Только мы вдвоем. Я прижимаю к себе Джубили так крепко, как только могу. Мне кажется, что мои лапы сейчас сломают её хрупкие птичьи кости. Она всхлипывает в моих руках, и я не могу понять, от чего — от боли или от радости. И тогда я понимаю, что этот мир не так уж и плох. Я отпускаю Джубс, смешливо отдаю ей честь, газую и уезжаю. Я знаю, что я вернусь. Я не могу покинуть Джуби, она горит ярче, чем все петарды на четвертое июля. *** Я преподаю этим детям историю. Профессор научил меня, что нужно говорить, что нужно делать. И я, словно марионетка, дергаюсь в агонии, пытаюсь и сам поверить в то, что говорю детям. Получается паршиво, я ведь знаю, что все ложь. Все - гребаные враки, чтобы спалось легче. Я стою у высокого окна, руки сцеплены в замок за спиной, я смотрю на золотящуюся в лучах солнца лужайку и монотонным голосом говорю: - В тысяча девятьсот семьдесят третьем году люди и мутанты прекратили вражду окончательно. После попытки Магнето убить президента Соединенных Штатов, а также его ближайших соратников, профессор Ксавье и ученый Боливар Траск объединили свои силы для того, чтобы предотвратить возможные кровавые конфликты между людьми и мутантами. Благодаря совместным усилиям... - я внезапно прекращаю говорить. Смотрю на свои руки, испещренные шрамами, не вижу, но чувствую адамантий у себя под кожей. Говорите, что конфликтов больше не было? Говорите, что все закончилось хорошо, как в голливудском фильме, без крови и соплей, без войны? Только не для меня. - Благодаря совместным усилиям, - пытаюсь я продолжить, но слова застревают в горле. Я никогда не задумывался о том, как это может быть тяжело просто сказать правду. - Благодаря совместным усилиям... - снова говорю я, и снова осечка. Роуг поднимается со своего места. Вся затянутая в темную материю, словно на похоронах, словно в каком-то дурацком фильме. - Можно я скажу, профессор? - просит она. Я лишь киваю головой. Не могу говорить. Мне так тяжело и непривычно не быть в состоянии справиться со своими эмоциями. Чертова сентиментальность. - Благодаря совместным усилиям мы и люди превратились в настоящую семью. Они — наши родители, а мы — уроды в семье, фрики, которых из жалости допустили к столу, - Роуг выпаливает все это на одном дыхании, а потом садится на свое место как ни в чем не бывало. Я смотрю на неё пристально, удивленно. Я ждал какой-нибудь выходки от Джубили, даже от Китти, но ведь не от Мари. Ей, должно быть, нравится её жизнь, такая спокойная, удобная, когда никто больше не стреляет на поражение, никто не считает её угрозой. - Замолчи, Роуг, что ты такое говоришь? - шепчет Бобби Дрейк, схватив Мари за запястье. Он напуган до колик, а лицо его белое, губы дрожат. - Я сказала правду, - шипит Роуг, выворачиваясь из хватки Бобби. На её глазах блестят слезы. И тогда я окончательно понимаю, как же все плохо, как все отчаянно херово. Я не просто просрал все свои шансы, я позволил вести себя как корову на бойню. Я поверил, что когда-нибудь все будет хорошо. Потому что профессору все-таки удалось залезть мне в голову. А может, он и сам верил, что все срастется. Все же мы чертовы дураки, идиоты. - Благодаря совместным усилиям, - говорю я, прочистив горло, повернувшись к классу лицом, - мы стали заложниками собственных страстей, мы превратились в слабаков, трясущихся над временным спокойствием, перемирием. Мы стали пленниками. Мы готовы на все, лишь бы не пришлось сражаться. Лишь бы все оставалось таким же, без перемен, без потрясений. Мы чудовища, претворяющиеся людьми. Но зачем нам это? Ведь монстрами быть не так уж и плохо — никто не сунется! Джубили ухмыляется, улыбка у неё до ушей. Она не говорит, лишь шепчет одними губами, но я прекрасно слышу её. И от этого сердце снова сжимает в тисках. Маленькая храбрая девочка, фейерверк. *** Джин хватает меня за руку в коридоре, цепко, твердо, так, что мне не отвертеться. Она тянет меня в видео-зал. Телевизор работает на низкой громкости, но никого кроме нас нет. - Зачем ты рассказываешь им всякие сказки? - шепчет она напряженно, прижимаясь ко мне всем телом. Это было бы приятно, наверное, если бы я не знал, что в реальности Джин Грей не существует. Её сжег в прах и пепел Феникс. От неё остались лишь воспоминания. Их я люблю, а Джин уже нет. - Потому что это правда, - говорю я, пытаясь мягко высвободиться из объятий Джин. Она, конечно, прекрасна. Но примерно так, как и Мистик — как хорошая, но все-таки копия. Моя Джин никогда бы не повела себя так. - Что правда? - взвивается Джин, не отпуская меня. - А ты загляни мне в голову, - усмехаюсь я, - разрешаю, - Джин смотрит на меня долго и пристально, изучает. Её полные красные губы кривятся в ухмылке. Она желанна, она притягательна, но уже не для меня. Слишком поздно. Джин встает на мысочки, притрагивается к моим вискам, но, вместо того, чтобы сжать мою голову своими умелыми пальцами, она впивается в мои губы своими. Я никогда не целовал Джин по-настоящему, только Феникса. И это сладко, без сомнения. Но это и больно, словно меня ударили под дых, выкачали из легких весь воздух, а потом оставили умирать. И диафрагма никак не встанет на место, не позволит мне жить. Я хочу оттолкнуть от себя Джин, но она прижимается теснее, сосет из меня энергию. Чертова вампирша. Её зрачок становится совсем черным, непроницаемым, когда она добирается до моих настоящих воспоминаний. Не о Страйкере и Саблезубе, даже не о Серебряной Лисе. Нет, когда она понимает, что на самом деле произошло благодаря совместным усилиям. Я отворачиваюсь от Джины, отцепляю её руки со своей шеи. Неожиданно звук на телевизоре увеличивается. Радостный диктор зачитывает новости: - «Стражи» - новая программа Министерства Обороны, разработанная при участии старейшей корпорации «Траск Индастриз». Программа «Стражи» нацелена на защиту от внешней и внутренней угрозы, от все ещё встречающихся вспышек восстаний и террористических акций мутантов. Магнето, известный также как Эрик Леншерр, до сих пор находится на свободе. Его основной целью является подрыв доверия людей к мутантам... Я перестаю слушать, смотрю только на Джину, внимательно, изучающе. - Мы ведь пытались, - говорит она, её брови сходятся на переносице, а на губах появляется горькая ухмылка. Я смотрю в её зеленые глаза. Я больше не могу любить её. Не после этого кровавого поцелуя, не после всего того, что она мне сделала. Гораздо больше, чем Чарльз, гораздо меньше, чем могла бы. Сука. Все-таки я гораздо больше ненавижу её. Я чувствую на губах вкус помады. По телевизору показывают, что умеют стражи — менять форму, летать, погружаться под воду, бурить землю. Они могут все, потому что они — идеальное оружие против нас, лучшее, что придумали люди, чтобы защититься от ночных кошмаров. И я один из них. И Джубили тоже. Времени претворяться, что все нормально больше нет. Джин, может, и вытрахала мне мозги, но одно я знаю точно. Ей больше меня не обмануть, больше не изувечить мои чувства, не препарировать. Я не позволю. *** Джубили плачет. Сидит на самой дальней скамейке, свернувшись в клубок, и рыдает. Я так не привык видеть слезы Джубс, что замираю загнанным в ловушку зверем. Почти не дышу, лишь бы не нарушить её покой. Я - дурак. Наверное, и в той жизни Джубс тоже плакала, просто я не знал об этом. И в этот раз не узнал бы, если бы не забрался в такую глушь. Если бы она была Роуг или даже Джиной, я бы смог её утешить. Но она Джубили. Она гордая, она сделана из самого крепкого материала в мире, крепче адамантия в моих когтях. Я не знаю, что мне делать с этой силой, как преодолеть барьер, разделяющий нас. Но я все равно подхожу. Потому что это Джубс. Я не могу её бросить одну, особенно, когда она плачет. Я сажусь рядом. В этом мире Джубили младше, гораздо младше. Она ещё не прошла через все круги ада, не заматерела, не потеряла тот самый блеск в глазах — озорной, бесшабашный, чуточку наивный. Она все ещё та, какой я её когда-то встретил — сбитые колени, яркий макияж, столько гордости, гонора, столько жизни и эмоций. Столько Джубилейшн Ли. Джубили плачет горько и надрывно, утирает слезы кулаком, отворачивается от меня. Ей стыдно. Даже сейчас, когда она почти не знает меня, не помнит по-настоящему, ей хочется казаться для меня совсем другой, хочется быть лучше, привлекательней. Я улыбаюсь, стираю слезы большим пальцем с лица Джубили. Её кожа такая горячая, словно в огне. Я чувствую микро-трещины на её губах, ощущаю под огрубевшей ладонью мягкость и нежность. Это приятно. Джубили вздыхает, совсем тихо, почти неслышно. Но я слышу. В этом вздохе много боли, много страдания, но ещё больше радости, потаенной, которую никому не хочется показывать. От Джубили приятно пахнет, мятными конфетками и вишневой отдушкой. Я вбираю в себя весь её образ — запах, звук, ощущение. Иногда мне кажется, что моё звериное чутье дано мне не для того, чтобы выслеживать врага, а для того, чтобы сидеть рядом с Джубс и знать её, чувствовать, понимать с полуслова, с одного лишь взгляда угадывать, что у неё на душе. И тогда мне кажется, что этот мир прекрасен. Потому что в этом мире у меня есть время. Рассказать Джубили, что у неё волосы совершенно по-особенному блестят в летнем солнце, искрят, переливаются, что её карие узкие глаза, с хитринкой, всегда смеющиеся и задорные - это моё зеркало, объяснить ей, что она самая особенная женщина в моей жизни. И как бы я ни хорохорился, как бы ни скалил звериные зубы, ни скрежетал адамтиновыми когтями, мне не избежать слова на букву «л». Только не с Джубс. Я беру Джубили в медвежью хватку, обнимаю крепко, душу в объятьях. Она пищит и пытается вырваться, но я ей не даю. Не на того напала. Я отодвигаюсь немного, чтобы дать ей вздохнуть, смотрю в её карие глаза и говорю: - Я не люблю Джину. Джубили не улыбается, смотрит так внимательно, настороженно, склонив голову на бок. Она верит мне. Понимает, что чертов поцелуй ничего не значил, что кровавая помада на моих губах лишь след, сотрешь, и ничего не останется. Мне достаточно этой её веры — этого пронзительного взгляда. Эта Джубили не настрадалась ещё, но я рад, что ей и не надо. В прошлой жизни она была моей героиней — тащила меня на себе, зализывала раны, улыбалась только мне. В этой жизни я буду её героем. Иначе нахера мне кривые когти, острые зубы. Чтобы рвать врагов. Не моих, её. Я ненавижу этот ненастоящий картонный мир, но в нем есть кое-что абсолютно идеальное. Это Джубили. *** Чарльз сидит перед огромным экраном и невидящим взглядом смотрит в пространство. Судьба. Предопределенность. Фатум. Я не знаю, как это назвать. Я не знаю, плакать мне или смеяться. Я вообще впервые за долгое время не знаю, что мне делать. Время ползет по спирали. Стрелка часов движется по кругу. И невозможно поменять расклад, какой идеальный мир ни придумай, какую радугу в небе ни нарисуй. А Рейвен, и правда, здесь ни при чем. Её кровь не понадобилась на этот раз, её гены не пригодились. Люди сделали все сами, своими руками. И перемирию нашему цена была ломаный цент. Может, это и к лучшему. Я уже не знаю. Я смотрю на Чарльза, на его осунувшееся белое и старое лицо. Я понимаю, что пришел в ту же точку. Только совсем по другой дороге — выстланной лепестками роз, ни единого шипа. В этом идеальном мире все живы, в этом идеальном мире мы все сдохнем. Что ж, это даже иронично. Я закуриваю, наблюдаю за событиями на экране перед Чарльзом. Он не смотрит, он и так все знает. Но он настолько поражен, не может поверить в то, что ошибся, не выдюжил, поставил не на ту лошадь, что пребывает в странном состоянии прострации, отчужденного поражения. На экране стражи крошат в кровавую крошку мутантов — всех без разбора, молодых и старых, из повстанцев и прохожих. Радары внутри их пластиковых голов, словно ищейки, подсказывают им, кого стоит казнить, а кого — миловать. Мне жаль. Правда, жаль этих людей. И мутантов жаль. Они ведь ни при чем. Это ведь разборки совершенно иного уровня, другого порядка. За такое должны отвечать Чарльз или Эрик, может, я смог бы, но не жмущиеся друг к другу дети, с ужасом взирающие на колоссальных роботов — карателей. Стражи. Так от чего же они охраняют людей? От монстров в шкафу? От отражения в зеркале? От того, кем люди однажды могут стать? Разница лишь в том, что лучше быть мутантами, чем нелюдями. Я наблюдаю за красным, бордовым и иссиня-черным. Кровь повсюду, много крови и огня. Я хочу отвернуться, но внезапно картинка меняется. Робот-колосс взрывается, обугленный пластик летит во всем стороны, крошится, ломается, плавится. Робот пытается подстроиться, но не успевает. Его убийца слишком хитер и слишком быстр. В руках загорается карта. Глаза красные, страшные. А улыбка безумная, прямо до ушей. Я не могу не улыбнуться в ответ. Я смотрю сквозь жидкокристаллический экран на Гамбита и улыбаюсь так сильно, что сейчас засмеюсь. Это хороший день, чертовски хороший. И не похер ли мне на стражей? Гамбит засаживает стражу карту в самую глотку, валит настоящего монстра на землю и смеется. Беззвучно — ручка громкости выкручена на минимум. Но я вижу его оскал, вижу и не могу остановиться. Я улыбаюсь все больше и больше. Я чувствую, что новокаин выветривается из моего тела. Я снова чувствую в себе ярость, я снова могу быть собой. Наверное, плохо желать войны. Наверное, нормально жить в идеальном мире, где все хорошо. Правда в том, что так не бывает. Правда в том, что это лишь иллюзия, красивая обложка, ширма, за которой лишь тьма и гниль. Так было всегда. Этого не изменить. И внезапно я понимаю, что, наверное, менять и не надо. Может, именно в этом и есть вся крутизна, весь смысл нашей жизни — в борьбе. Может, нам самим не нужен этот мир? Ни людям, ни мутантам? Может, мы просто не приспособлены жить в монохромном мире, где все улыбаются и у всех все хорошо? Может, умение бороться и делает нас на самом деле людьми? И слово на букву «л», может, не так уж идеально, как мы себе все это время представляли? Я закуриваю. Разворачиваюсь, иду прочь. - Логан, - зовет меня Чарльз. Я не оборачиваюсь. Незачем. Все ведь правильно. Мы пытались. Но это не значит, что получилось. Не значит, что вообще нужно было. - Я... - начинает он. - Не нужно, - отвечаю я. Я все понял. Я ничего не просрал. *** Я — не человек. Я — монстр. Пусть думают так, если легче. Мы с этим справимся. Для чего же мне ещё эти когти из самого прочного материала в мире? Чтобы драть ими глотки, конечно. Чтобы полосовать врагов, чтобы продираться вперед, даже если все очень херово. Джубили затянута в черный мотоциклетный костюм с огромной буквой «Х» на груди. Самодельный. Я скалюсь. Это так круто, что хочется не дышать хотя бы секунду, чтобы насладиться зрелищем. Я держу её за руку очень крепко, чтобы не вырвалась. Я притягиваю её к себе и целую быстро, жарко и безжалостно. Чтобы не в последний раз, чтобы не на прощанье. Джубили улыбается, подмигивает, салютует мне двумя пальцами и взлетает по трапу в «Черный Дрозд». Мне плевать, что там было в будущем. Мне плевать на суку-судьбу. Я больше не боюсь смотреться в зеркало. Потому что всем известно — чудовищ не существует. Всем известно, монстры — лишь сон разума.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.