Педагог

Что может быть прекраснее, чем стоять на берегу Атлантического океана и смотреть вдаль... Если бы я был художником, то вечно бы рисовал эти волны, лижущие скалы у моих ног, дышащие жизнью, обнимающие мое тело во время погружений. Но я не художник, а обычный научник, молодой специалист по морской фауне. Ну не совсем уже и молодой. Если признаться, мне уже тридцать пять, я до сих пор — слава Богу — холостой и заброшен во Францию, подальше от дома. Дом, милый дом. Ты так ненавистен мне, как и любим. Цветущая сакура, гора Фудзи... Я так скучаю по вам. Но только не по своему ебнутому властному семейству. Нет, в свое родовое гнездо меня внесут вперед ногами. И то, если я постараюсь не утонуть в любимом океане. А я очень постараюсь, чтобы моя могила была в любимых водах, а не у берегов Японии или вообще на ее земле. Франция — мой второй дом, принявший меня с любовью, правда относительной. Два года я искал работу здесь, обтирал пороги институтов и университетов, пока не попал в этот Океанический Институт, при котором был Университет, или наоборот, а, впрочем, какая разница. Но теперь я научный сотрудник и по совместительству педагог. С нормальной зарплатой остепененного специалиста Ph.D, и я готов молиться на свою работу. А до этого был еще более изматывающий период, когда я три года мотался по всей Европе, Северной и Южной Америке, спасаясь откровенным бегством от своего сводного брата. И когда было совсем тяжко, подрабатывал простым матросом на рыболовных судах. Сначала меня не брали. Вид у меня, скажем, не сильно потребный для этой суровой работы. Но после того, как видели, что я влегкую поднимаю тяжести, с удовольствием принимали, особенно в период рыболовной путины. Так что теперь, практически нет на Атлантике и Тихом океане такой рыболовецкой компании или артели, где бы меня не знали. Мои родственники, пока я искал, куда бы притулить свои тощие мощи, ждали, когда я вернусь домой и упаду в ноги, уливаясь соплями и слезами, прося прощения. Но этого не будет никогда. Ни мой отец и ни тем более этот чертов мой старший единокровный брат Эбису никогда не смогут меня увидеть еще более униженным, чем когда я бежал из Японии. Легче уж утопиться, так как сэппуку я не приемлю. Почему? Все очень просто — я наполовину японец, рожденный русской любовницей, незаконнорожденный ребенок. А моя мама? Бедная, умершая во время моих родов мамочка, брошенная своей семьей и отверженная моим отцом. Она была младшей дочерью дипломата, работающего в посольстве России. Скандал быстро замяли, а меня отдали моему отцу на воспитание. Я долго жил в семье крестьян, среди простора рисовых полей на юге Японии. Как сейчас помню: забравшись на гору, я смотрел на лоскутные разноцветные квадратики, и мое сердце искренне радовалось. Я считал своих приемных родителей, тех людей, что присматривали и ухаживали за мной, своими настоящими мамой и папой. И любил их по-настоящему от всего сердца. Два раза пока я жил у них, к нам приезжал высокородный господин, тогда меня одевали в шикарные одежды и, выводя, сажали перед ним, как куклу. Мужчина молча долго смотрел на меня, а потом уходил, так и не сказав ни слова. А потом, когда я подрос, вся моя беззаботная сельская жизнь пошла кувырком, ибо тот самый мужчина забрал меня навсегда у моих приемных родителей и увез в совершенно другой, чужой для меня дом, на север Японии. И там я встретил свое мучение в виде этого чертового Эбису. Но Эбису там, в Японии, в кругу любимой семьи, красивой жены, а я здесь. Так далеко, но боль, что я испытал, все еще в моем сердце. *** — Доктор Акира! Сзади подскочил ко мне мой помощник и по совместительству мой же аспирант Кристиан. Он как верный песик с преданным взглядом миндалевидных карих глаз находит меня в любой дыре, как будто читает мои мысли или чует по запаху. — Привезли костюмы для погружений и два вашего размера. Как вы просили, неяркого цвета: один темно-синий с желтыми вставками, другой — черный с красными. Нужно примерить, вдруг необходима подгонка. Вы совсем ничего не едите... в последнее время. Молодой мужчина потупил свой взор, скрывая глаза темной волной волос. Он влюблен в меня, я знаю, но эта любовь платоническая — меня просто боготворят, не более. Лечь со мной в постель этот мальчик с кудрявыми собранными в пышный хвост волосами вряд ли захочет. Или же у него все-таки срабатывает пунктик, что я его шеф? И, Слава Богу. Мне сейчас откровенно даже не до женщин, тем более до мужчин. — Идем, — киваю я, и мы уходим с берега моего любимого океана. Морская вода так великолепно залечивает раны, особенно душевные. *** Стоять посреди химической лаборатории, которую Кристиан, с легкой своей руки превратил для меня в примерочную, откровенно холодно. Я вообще всегда мерзлявый, и этому несколько объяснений. У меня практически нет подкожного жира. Мужчины вообще менее склонны к полноте, чем женщины, а с восточной кровью, хоть и наполовину — тем более. А кроме того, у меня низкое давление и пониженная температура тела на целый градус или полтора, а это уже подарок моей мамы. Как-то это связано с особенностями кровообращения, доктора очень долго и нудно мне объясняли, сыпя, как горохом, латынью, и, хоть я и биолог, половины, честно, не понял. Единственное уяснил, что лучше не перегреваться и не переохлаждаться без надобности. Посему подбор экипировки для погружений под воду для меня очень важен. Под возбужденные охи двух лаборанточек Софии и Марии Кристиан колдует над моим бренным телом. Если нас с ним поставить рядом, то он выше меня на полголовы. Мой рост всего метр семьдесят пять. Для японца я высокий, сказывается русская кровь, а для европейца — среднего роста. На этом все... Дальше еще хуже — я слишком тонкий по сравнению с Кристианом и не потому, что совершенно не занимаюсь физически, совсем нет. Просто мои мышцы не склонны к рельефности. Это мой помощник настоящий красавец — эталон мужской красоты, у которого и живот весь в кубиках, и руки с ногами — приятно посмотреть, как упругие мускулы переливаются под загорелой персиковой кожей, и ягодицы аппетитно подкачены — орешек. Когда он раздевается на пляже — все красотки в районе прибоя его. Однозначно, и сиё не подлежит опровержению. Еще бы, смесь греческой и итальянской крови замешалась в нем очень красивым удивительным образом. Даже сейчас все охи в лаборатории именно в его адрес. Ибо Кристиан щеголяет гидрокостюмом обалденного ярко-красного цвета с белыми вставками. Ему очень к лицу, особенно с его греческим профилем. Он поправляет свой длинный в мелкую кудряшку хвост и качает головой. — Придется подгонять и в талии, и в бедрах. Совсем вы, доктор, исхудали. А я подхожу к высокому зеркалу, которое прикрепили лаборантки для себя любимых, и смотрю скучающе в его поверхность. На фоне красной прокаченной фигуры я — скелет. Ладно, хоть плечи не узкие, и то радует, хотя не такие уж и широкие. Длинные ровные ноги, тонкая талия, она мне нравится особо. Кристиан оттягивает гидрокостюм с легкостью от моего бока и качает снова головой. Да я и сам понимаю: так похудеть за месяц, а ведь он должен сидеть как вторая кожа, иначе в прохладных водах Атлантики я просто сдохну раньше времени. — Доктор Акира, я вас буду откармливать, — шутливо говорят мне и, обняв сзади за плечи, предано кладут кудрявую голову на мое плечо. — Так дальше нельзя. — Сам знаю, но я ем. И голодовку пока не устраивал. — Значит, едите не то, — улыбаются мне, показывая ровные белые зубы. Даже они у этого мужчины идеальны. Я вздыхаю и впериваюсь своим взглядом в свои синие глаза на худом лице. Вернее, серо-голубые, но иногда они излишне отдают искусственной, совершенно нереальной синевой. В детстве меня сильно доставали из-за них, да, впрочем, за всю мою нестандартную для Японии внешность и в более позднем возрасте тоже. Мое лицо это сплав русского и японского, но, в принципе, ничего так, даже красивый. Во всяком случае, для Франции, а вот для Японии я другой — чужой, ненужный. Урод... М-да, сильно меня судьба измотала, не то слово. Скулы точно стали выступать еще сильнее... А потом, я рукой забираю сзади свой длинный черный хвост так, чтобы Кристиан помог мне расстегнуть молнию на плече, а сам расстегиваю бок. Волосы у меня прямые, непослушные. Посему я ношу длинную стрижку, часть спереди у меня срезана примерно по плечи с длинной челкой, а длинные пряди сзади я собираю в хвост. Знаю, при погружениях не сильно удобно, но побриться на лысо или тем паче быть ежиком, как в раннем детстве, меня не устраивает. А так, как говорится, и нашим и вашим. Я стягиваю с себя темно-синий костюм и вижу свою белую кожу; она не просто белая, а с особой голубизной, особенно с внутренних сторон рук и под коленями. Мои вены — мечта наркомана, светятся сквозь кожу, ладно хоть не выступают, и то сахар. Я отказываюсь примерять черный комплект и так ясно: либо я набираю вес за следующий месяц, либо подгонять придется существенно, старый же комплект на ладан дышит, он у меня не первый год. Кристиан подставляет свой бок, чтобы я помог ему расстегнуть его шикарное красное нечто, и девицы заходятся в экстазе от вида горячего парня в черных спортивных боксерах. А я, впрыгивая в джинсы, бросаю через плечо: — Я к себе, — и оставляю этого горячего жеребца на растерзание перевозбужденных дам. Свою рубашку я уношу на плече как знамя, надену у себя, потому что еще десяти минут сравнений со своим аспирантом настырных девиц просто не переживу. *** Вообще, пол для меня не так важен. Во Франции я встречался с несколькими девицами, здесь женщины намного доступнее, чем в той же Японии, а вот в Японии... Да... Хотя об этом лучше не вспоминать. Но сегодня точно не мой день, ибо в коридоре за поворотом я натыкаюсь на директора Института и по совместительству ректора Университета. От моего полуобнаженного вида у него дергается глаз, а мое имя он не выкрикивает, а выплевывает: — Акира. Что вы себе позволяете, это же не пляж! — Простите, — я скоропостижно пытаюсь попасть в рукава рубашки. И застываю, поняв, почему он так зол. Я бы тоже, наверное, был в ярости, если бы моя молодая жена в наш медовый месяц узрела в стенах института полуголого мужика. И то, что она увидела... ей бы очень даже понравилось. Черт. Только не это. Вот только этой дуры с коровьими глазами, полных восхищения, мне и не хватало. Перед глазами призраком промелькнул приказ об увольнении и причина — строил глазки моей жене и играл обнаженными телесами в стенах института. — Еще раз простите, — я сделал привычный в Японии поклон, чем ввел в ступор обоих. Еще раз, че-ерт! Вот ведь, так давно не живу дома, а некоторые привычки вылетают на автомате, настолько въелись в меня, в мою кровь, мою кожу. — Я просто примерял гидрокостюмы. — А, так вот почему! — Мужчина тут же сменил гнев на милость, видно вид согнутого меня пополам его покорил. — И как вам они? — Качество просто замечательное, — пробормотал я, с испугом распрямляясь. — Вам подобрали по размеру? Вы ведь такой... Э-эээ... Элегантный, — подобрал мне эпитет директор, гуляя странным взглядом по моему поджарому торсу. — Да, только немного придется подогнать, — пробормотал я, чувствуя себя неудобно под двойным изучающим взглядом. — Вам просто необходимо лучше питаться, правда, Элизабет? Девушки на кости не бросаются. Не знаю, чем он думает, но, судя по влажным липким взглядам этой конфетной внешности его новой женушки, очень даже кидаются, даже на скелет. Вообще директор как мужчина довольно приятной внешности, он как истинный британец унаследовал не только английское имя Чарльз, но и типичную внешность. А еще состояние его тела, несмотря на то, что мужчине уже исполнилось пятьдесят, наводит на мысль о частом посещении спортзала. Я еще раз поблагодарил Чарльза и постарался смыться подальше от его заинтересованной женушки. И, развернувшись на сто восемьдесят градусов, столкнулся, вернее чуть не влетел в... синие распахнутые глаза, золотистые пшеничные волосы и открытый от удивления чувственный рот. От столкновения я ушел по косой траектории, только задев плечо своему препятствию. И этот модельной внешности красавчик вместо меня обнял воздух. Он отшатнулся, прислонившись к стене, чтобы сохранить равновесие, округлив и так не маленькие глазки. — О, Эрик! А я думал, тебя так и не выпустят наши смазливые лаборантки. Я, сморгнув, снова уставился на директора. — Акира, это мой младший сын от первого брака. Эрик, а это доктор Акира, если хочешь, он покажет тебе свое водное хозяйство. Элизабет, идем, у нас еще ресторан. Бог мой. Только не это... Вот только балованных деток начальства мне не хватало. Я с испугом скосил глаза на гламурного блондинчика. Ну, скажи, что нет. Ну, пожалуйста! Это тебе совершенно не нужно и не интересно. Но это чудовище хищно облизнулось и ухватилось за меня, как за спасительную соломинку. Конечно, ползать по хозяйству папика в сопровождении молодой мачехи не сахар. Тем более, когда мачеха, м-да, видно Элизабет еще та развратная шлюшка. И Чарльз пытается отделаться от обоих сексуальных раздражителей своей молодой жены одним ударом. — С удовольствием. Доктор Акира, вы ведь мне все покажете? И меня, подхватив за руку, потащили подальше от своего отца. В первый попавшийся коридор. — Вообще-то вы меня тащите не в ту сторону, — буркнул я, вырываясь из цепких сильных рук. Этот бугай мало того, что выше меня на полголовы, так еще и сильный, черт. В этом крыле не коридоры, а лабиринт. Между складскими помещениями с оборудованием и рабочими лабораториями, пробежав за блондином по кругу, я снова прохожу мимо химлаборатории, в которой только что примерял гидрокостюм. Там слышен девичий смех и бухтение Кристиана, видно он решил склеить обеих девиц разом и затащить ночью скопом к себе в постель. Директорский сын поднимает вопросительно бровь. — Это гидрохимическая лаборатория. Хочешь посмотреть? Я с надеждой смотрю на этого красавчика, но тот, видно раскусив мои хитрые намерения, со смешком вякает: — Не–а, даже не мечтайте! — и, подхватив меня под руку, как заправская девица состроил глазки. Черт! Я об этом точно пожалею. Вот у кого глаза синие и не просто синие, они как море — ультрамариновые. Моего любимого цвета... И я со вздохом киваю вперед. И когда мы уже проскользнули мимо лабораторной двери, из нее выглянул Кристиан. И, увидев меня с распахнутой на груди рубашкой и под ручку с незнакомым блондином, сделал стойку, вытаращив на нас глаза. Эрик картинно показал моему аспиранту свой длинный влажный язык и потащил меня в указанном направлении, подальше от удивленных карих глаз. *** Вырвался я из тисков этого чертового засранца, только в своей лаборатории и, отцепив светловолосую пиявку, наконец-то смог застегнуть рубашку на все пуговицы. А потом еще сверху надел теплый джемпер пастельного цвета, снятый перед примеркой. Эрик следил за мной, стоя чуть поодаль, и хлопал глазами, а потом выдавил: — Так жарко же. — И что? — Я поправил свои волосы и, войдя в закрытый блок под вытяжкой, стал на лабораторной плитке в жаропрочной стеклянной колбе готовить кофе, так как мою любимую турку неделю назад раскокал Кристиан. — А еще вы используете лабораторное оборудование не по назначению, — съязвил этот гламурный мальчик. — Ты кофе хочешь? — Угу. — Тогда заткнись, — одернул его я, разливая ароматное варево на две чашки, используя специальные щипцы для захвата узкого горлышка колбы. — С дельфинчиками! — усмехнулись сзади, чапая за мной в сторону обеденной зоны, которая граничила с моим официальным закутком. — Тебе не нравятся дельфины? — Я плюхнулся с ногами на диван и, распаковав кучку шоколадных плиток, с наслаждением сделал первый глоток, зажмурив глаза. Мой гость замер надо мной. — Садись, — я кивнул в сторону кресла, но этот нахал покачал головой, так что пришлось подтянуть тело вверх на мягкий подлокотник и поджать ноги, дабы дать место сыну директора у себя в ногах. — А вы сладкоежка, — ухмыльнулись, пялясь на тонкие шоколадки, рассыпанные по столешнице. Я удивленно воззрился на парня, откровенно не понимая в чем, а он кивнул на шоколад. А потом, откусив одну из плиток, скривился. — Что это за гадость?! — прохрипел он, откровенно сплевывая на пол. — Один из самых дорогих видов шоколада. Процент какао девяносто девять, и в нем нет практически сахара, — ухмыльнулся я, отправляя в рот с наслаждением еще один кусочек. — Для малышей и девиц в холодильнике есть сладкий — молочный. Синие глаза смерили с вызовом, и Эрик проглотил стоически следующий кусок. — Хм-ммм... Как все-таки предсказуемы мальчишки. Вот интересно, он подсядет на мой жуткий вкус, строя из себя крутого мужика, или все-таки забьет, поняв, что я откровенно над ним издеваюсь. Кристиан это догнал спустя полгода, а до этого, вот интересно, как быстро дойдет? — А вы мне с аквалангом дадите поплавать? — Парень стоически проглотил следующий кусок и кивнул на раскрытый шкаф, где стояло несколько баллонов для глубоководного погружения. — Тебе лет сколько? — усмехнулся я в ответ, стоически себя одергивая от фразы, что плавает только говно. — Семнадцать. У меня откровенно выпал глаз, этому детине семнадцать. Акселерация! А на вид все двадцать, но я, не подав виду, нагло уточнил: — А если честно? — Семнадцать... будет... скоро. — М-ммм, ты несовершеннолетний, посему без официальной бумаги от твоего отца со всеми печатями никаких погружений, — еле совладал со своим лицом. — Что, если ты меня старше на каких-то пять-семь лет, так тебе можно теперь тыкать меня носом? — возмутились у меня в ногах. Я усмехнулся. Нет, конечно, выгляжу я далеко не на свой возраст, и это весьма существенная проблема, особенно для педагога. Студенты принимают за своего, а не местные преподаватели и ученые просто не отличают меня в толпе учеников. Иногда стоя рядом со мной нос к носу и спрашивая у окружающей меня, выпавшей из реальности молодежи, а где собственно их педагог, и почему они одни в лаборатории занимаются такими сложными и опасными экспериментами, и тогда я повергаю их в шок, говоря картинно, что вообще-то преподаватель это я. — В этом ты ошибаешься. Сам посчитай, сколько уходит лет на учебу в гимназии или колледже, потом в университете, а затем в докторантуре. Или считать тебя в школе не учили? Блондинчик посчитал. — Неужели на десять?! А выглядите, как будто вам не больше двадцати. Ого, сразу перешли на Вы, а то до этого тыкал, как своему дружку-приятелю. — И снова неверно. Мне тридцать пять, и я гипотетически мог бы быть твоим отцом, — ухмыльнулся я, добивая мальчишку. Но парень быстро оправился от шока, он поставил кружку на столик. И, склонившись надо мной впритык, стал скептически рассматривать мое лицо. — Врете! — Нет. Он переполз ко мне под бок, а потом, взяв кисть моей руки, спросил: — Значит, детей у вас нет? — Нет. — И жены тоже? — Угу, не было, — кивнул я головой, тупо смотря, как этот ходячий плейбой рассматривает мои тонкие пальцы, держа в своей руке. — Будь моим, — вдруг говорит эта малолетка и подносит мою руку к своим губам. А я, застывая, смотрю в шоке, как чувственно целуют мое запястье. Это что, шутка? Но, кажется, она далеко зашла. Нет, я понимаю — гремучая смесь молодости и наглости, приправленная гормонами. Но я-то тут каким боком? А у этого паршивца очень мягкие и горячие губы, а томный взгляд аквамариновых глаз, направленный в мои, просто сшибает дыхание. Он что думает, что я завизжу от страха, отмахиваясь от него, как от озабоченного придурка, или тут же раскину перед ним ноги и подставлю задницу, встав раком? Но не на того напал, дружок, я со студентами работаю давно, бывало и хуже. Посему я даже не вздрогнул. — Ты что, малолетний гей? И любишь, когда взрослые мужики тебя грубо пялят в зад? А не рановато ли? — усмехаюсь я не менее нагло, чем предложение от этого сопляка. Хм-ммм, что, неприятно, солнышко, слышать вещи, названные своими именами? А ты послушай, прежде чем лезть с такими предложениями к взрослому мужчине с паршивым характером, садистскими замашками и ужасным чувством юмора. Эрик отпускает мою руку сам, а потом встает, отворачиваясь с каменным лицом к полкам книг. Я встаю следом и, убирая чашки в мойку, иду к выходу. — Я тебя напоил кофе? Напоил! И даже шоколадом любимым поделился. Так что экскурсия по моему так называемому «водному хозяйству» закончена, твои родители уже уехали, и напрягать никто больше не будет. Так что от них ты отвязался. И на будущее! Прежде чем ко мне соваться с такой чушью, разработай свой задок, а то больно будет. У меня личное хозяйство в штанах немаленькое. Я подождал, пока парень, опустив голову, не выйдет с моей территории и, захлопнув дверь, повернулся спиной к застывшему мальчишке. Нет, ну не нахал? — Выход, наверное, ты и сам найдешь. Так что всего хорошего, — я сделал несколько шагов, прежде чем меня остановила каменная рука. А потом, резко дернув на себя, гибкое тело железно прижало к стене. — Ты такой... Элегантный! — копируя голос своего отца, пропели мне на ухо, значит этот говнюк еще и подслушивал часть нашего разговора, стоя в темноте коридора сзади меня. — Но я бы сказал по-другому... — меняя голос на свой обволакивающий и жаркий. И этому чудовищу шестнадцать?! В жизни не поверю. — Ты такой желанный и красивый, как девушка, хрупкий и обалденно соблазнительный. Тобой хочется обладать. И вставлять именно в твою задницу ноющий член. Напяливая по самые яйца! И если ты согласишься предоставить свой сладкий разработанный задок мне в личную собственность, то можешь называть меня хоть геем, хоть горшком — по своему усмотрению. Ого, а он не так прост, этот маленький засранец, но и я не лыком шит, как говорил мой учитель русского матерного и друг по совместительству — Вовка. Хорошо, что я встретил его на своем жизненном пути и теперь даже могу матом послать, если будет необходимость. Скинуть с себя этого возбужденного пройдоху не составило особого труда, и уже через несколько секунд блондинчик, стеная, валялся у моих ног. В айкидо и кендо еще в школе мне не было равных. — Я не девушка. Сопляк. И в следующий раз сломаю руку, если полезешь, или разобью твою смазливую рожу, — ровным голосом пообещал я от всего сердца и, перешагнув через Эрика, пошел прочь.