Редкая грация

Рукава любит наблюдать за тренировками Сакураги. А силы, что он так яростно в них вкладывает, и совершенная сосредоточенность на его лице, ясно видная любому, кто только взглянет, вызывают в памяти образ ребёнка, играющего в песочнице – словно для него в целом мире не существует ничего важнее. Сакураги никогда не сдастся просто так. Дни становятся всё короче, холоднее и мрачнее, с деревьев опадают листья, цветом напоминающие его волосы – и они всегда отличаются только оттенками: когда коричневатые, когда жёлтоватые и оранжевые; лишь иногда, совершенно случайно, ярко-красное сияние проносится к земле. Но он каждый день приходит на тренировки, более постоянный, чем смена времён года. Сейчас Сакураги отрабатывает броски в прыжке, отходит всё дальше и дальше от корзины: он поклялся, что сделает за сегодняшний день пять сотен бросков, и никак не меньше. Рукава не помнит, сколько времени ему самому понадобилось, чтобы попадать в корзину девять раз из десяти, а чуть после — так близко к идеальному результату, как сейчас. Баскетбол — жестокий вид спорта (и Рукава отлично об этом знает), это постепенное доведение всего тела до такой степени контроля, когда ты можешь без малейшей передышки совершать бросок — а за ним другой — а за ним множество, множество... Дни вне баскетбольной площадки, дни тягучие, медленно перетекающие в вечера, Рукава помнит лишь смутно; во всё остальное же время он прыгал и забрасывал, прыгал и забрасывал, пока ноги его не онемевали, а руки не начинали ныть от усталости. В какой-то момент он понимал, что самыми кончиками пальцев ощущает жёсткую поверхность мяча, хоть его больше и не держит — и только тогда он себя останавливал. Спотыкаясь, брёл до дому с полузакрытыми глазами, склонял голову под еле тёплыми струйками воды в душе и валился в кровать, даже не скидывая с бёдер мокрое полотенце. Рукава очень сомневается, что Сакураги потребуется много времени. Вот сейчас, уже сейчас он взмывает вверх, руки протянуты к корзине — лёгкое движение запястий, и мячи запросто попадают в цель. И где-то глубоко-глубоко в душе Рукаве кажется, что Сакураги учится совсем не броскам. После тренировки тело приятно зудит, и он выкраивает себе лишнюю минутку на собственную небольшую прихоть: он разглядывает мускулы Сакураги, прослеживает взглядом небольшой прыжок, бесконечно малую остановку в воздухе, расслабленно-резкое движение рук — и Рукаве кажется, что Сакураги учится грации. Что просто на площадке, что в игре — в ногах у него словно встроены батарейки, редко когда он спокоен: он — неудержим. Сакураги — фейерверк баскетбола, взрывная энергия и шум, бесконечный шум. Он выделяется из всех остальных игроков. Раньше он был силой беспредельной, неукротимой, непредсказуемой — и поэтому опасной. Но грации в нём не было. В Мицуи она есть. И в Рёте тоже, но в Мицуи её на самом деле видно. Он — сила сдержанная: его трёхочковые только на вид лёгкие и не требуют усилий; для него их совершать — это естественно, ровно так же, как и дышать. Броски его почти нежные: сначала — легчайшее движение пальцев, а сразу после — один-единственный, совершенный миг, когда всё прекрасно, и он наперёд знает, что именно так и будет. И тогда, находясь ещё в воздухе, Мицуи расслабляется, словно именно воздуху он всегда принадлежал, словно он наконец-то вернулся домой — единственное, что нужно, это чуть подтолкнуть мяч. Однажды Рукава видел, как Анзаи-сенсей показывает Сакураги броски — и даже в нём была грация; она проявлялась в расслабленности, в движениях, слегка похожих на движения кошки, — грация неожиданная, но она, несомненно, там была, хоть и скрытая в этом неповоротливом, толстом теле. Это — одно из тех немногих проявлений грации, которое Рукава может оценить. И единственное, которое он понимает. Сакураги собирается — прыгает — вбрасывает. В его теле — дикая, почти неуловимая красота, вся она в силе его ног и длинных мускулистых руках. Рукава знает, прикосновениями и взглядами своими запомнил, что кожа Сакураги лишь на пару оттенков темнее его собственных небольших синяков — а ещё она заживает гораздо быстрее, чем его собственная; что у Сакураги – мускулатура игрока: руки и ноги худые, жилистые, а бёдра на удивление стройные. Рукава знает, что на миг Сакураги непроизвольно перестанет дышать, а потом губы его станут мягкими и приоткроются, — и в этом состоит небольшая тайна: он до сих пор удивляется до глубины души каждый раз, когда Рукава его целует. Прохладно. Небо темнеет и из голубого становится фиолетовым: скоро играть будет невозможно. Раньше Рукава видел грацию только в плоти: в мышцах, коже и костях, в очертаниях руки, в линии запястья и изгибе талии за секунду до прыжка. С тех пор, как он видел, по-настоящему видел грацию хоть в чём-то, не связанном с баскетболом, прошло так много времени... Изгиб — прыжок — бросок. Но он сможет научиться.