Что делают люди, когда им больно?
Кто-то пытается сбежать от реальности, напиваясь в хлам или глотая таблетки экстази, амфетамина и другие психостимуляторы и опиаты, как правило, вперемешку, не задумываясь о побочных эффектах и огромной вероятности летального исхода. Это -
первый тип людей. Их абсолютно не волнует, что будет потом. Они живут "здесь и сейчас". В каком-то плане, я им завидую. Люди этого типа –
будущие алкоголики и наркоманы
Второй тип людей -
затворники или психи. Они, безусловно, немного безобиднее первого типа, но только если не затянут свою депрессию. Эти люди не используют никаких психотропных препаратов или алкоголя. Они сами сжирают себя, изнутри (не путать с каннибалами, я вовсе не об этом). Люди второго типа давят на себя морально, выстраивая огромные цепи мыслей в своей голове, день за днями убивающих их. Такие люди думают, что могут справиться со своими проблемами сами. Пытаются казаться сильными и независимыми личностями, однако на самом деле нуждаются в помощи, хоть никогда этого не признают. В 21 веке занятие людей второго типа называется
"самобичевание". Оно может быть как безобидным, так и более серьёзным. У безобидного подтипа самобичевание вскоре проходит, у более серьёзного не заканчивается вовсе, а лишь усиливается с каждым днём всё больше и больше. Если, к примеру, нынешнее поколение тинейджеров и использует эту методику, дабы их пожалели и выслушали, то их нельзя отнести ко второму типу. К нему относятся лишь те, кто теряет контроль над своим мозгом. В семидесяти процентах случаев, если люди первого типа умирают, то второго – заканчивают в психиатрических лечебницах с диагнозами в карточке, такими, как: шизофрения, нарушение сознания, дистимия и так далее. Если же вам не повезло попасть в специализированное учреждение, то в девяностах процентах случаев второй тип заканчивает точно так же, как и первый.
Не хотел вас пугать, просто сразу начал с худшего. Если честно, то вообще не знаю, для чего я вам всё это рассказываю. Но раз начал, то, пожалуй, закончу. Итак, на чём мы остановились? Ах, да.
На самом деле, и у первого, и у второго типа всё может обойтись в разы лучше: парой бутылок виски или несколькими минутами/часами непрерывных размышлений о тщетности существования, не больше. Если, конечно, не усугубить.
Третий тип -
творческие. В этот тип входят люди, которые благодаря боли создают что-то прекрасное: пишут картины, стихи или прозу; строят мосты, здания или декорации. Скульпторы, музыканты, драматурги, художники, режиссеры – все служители Музы, причем не только профессионалы, но и любители. Вы поняли, да?
Боль является для них своеобразной музой, напарником, называйте, как хотите. Они вкладывают свои эмоции и переживания в творчество. Но этот тип делится ещё на два основных подтипа, о которых я бы очень хотел упомянуть. Подтипы отличаются лишь тем, что заканчивают по-разному. Я лишь приведу пример, а вы, надеюсь, поймёте.
В первый подтип я отношу таких, как Джон Браун, Зигмунд Фрейд, Эрнест Хемингуэй, Стефан Цвейг, Марина Цветаева, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Николай Гоголь и прочие.
Во второй подтип - всех остальных.
Понимаете, о чём я?
Для тех, кто не понял, я объясню.
Джон Браун - английский поэт, драматург, публицист —
перерезал себе горло.
Зигмунд Фрейд - австрийский психоаналитик, невропатолог, эссеист, лауреат премии Гёте в области литературы —
эвтаназия: обязал своего лечащего врача Макса Шура ввести ему смертельную дозу морфина (три инъекции).
Эрнест Хемингуэй - американский писатель —
застрелился из своего любимого ружья.
Стефан Цвейг - австрийский писатель еврейского происхождения, поэт, критик —
отравился вместе с женой, приняв большую дозу снотворного на нацистском флаге.
Марина Цветаева - русская поэтесса, прозаик, переводчица —
повесилась.
Сергей Есенин - русский поэт —
повесился.
Владимир Маяковский - русский советский поэт —
застрелился.
Николай Гоголь - русский писатель, поэт, драматург, критик и публицист —
уморил себя голодом в состоянии депрессии.
Сейчас, надеюсь, вы поняли, к чему я всё-таки веду.
В крайних случаях, все три типа заканчивают одинаково - умирают. В лучших, тоже одинаково - остаются живы.
Но всё равно умирают. Просто позже (если повезёт). Все умирают.
"Пессимист", - скажете вы.
Ни капли. Реалист.
Я рассказал о типах, которые посчитал основными и наиболее важными. Не буду врать, выдумал я их тоже сам. Стоит учитывать, что существует множество других, различных типов, со своим огромным количеством подтипов. Нельзя забывать и о том, что в любом правиле существует исключение. «Если у каждого правила есть исключения, то каждое правило должно иметь хотя бы одно исключение, кроме этого» …а это не исключение к правилу, которое утверждает, что у каждого правила есть исключения?
Это называется "парадокс исключений". Погуглите, если интересно. Но я не об этом.
Пожалуй, мне стоило представиться. Меня зовут Курт. Курт Элизабет Хаммел. Мне 21 год и я прекрасный пример человека, которым не стоит быть.
Мне кажется, что многие мысленно уже сто раз попытались отнести себя к какому-то типу, оспорить мои предположения или просто не стали об этом думать.
Я не могу сказать, что всё, что вы услышали от меня про три типа людей - стопроцентная правда. Это всего лишь мои мысли, предположения, догадки. Ведь на самом деле каждый человек переживает боль по-своему.
Что вообще есть боль?
Для меня боль - это как ложиться спать в холодную постель: сначала тело покрывается мурашками. Ты сворачиваешься в комок и ждёшь, пытаясь не думать о холоде, согреться, в конце-то концов. А потом привыкаешь. И больше не чувствуешь холода. Понимаешь, что сможешь это перетерпеть со временем,и сам не замечаешь, как удалось согреться.
Что я делаю, когда мне больно?
Я заглушаю одну боль - другой. К сожалению, в последнее время это стало для меня своеобразной привычкой. Чаще всего, заглушать моральную боль - физической.
Когда-то давно, когда я был ещё ребёнком и самой большой болью была разбитая о бордюр коленка, отец сказал мне: "Ну-ну, перестань. Что тут? Да ну, царапина! Если болит - значит жив!"
Я родился в Лайме, штат Огайо. И был маленьким человеком в маленьком городе, но с большими мечтами. С 18 лет я живу в Нью-Йорке, в то время я всё ещё был маленьким человеком, но уже в большом городе, в сравнении с которым, мои мечты стали такими же маленькими, как и я сам.
Когда мне было четырнадцать, умерла моя мама, и мы с отцом остались вдвоём. Каждую ночь я засыпал с надеждой на то, что, когда утром открою глаза, всё окажется страшным сном. Мама позовет меня завтракать и всё будет, как прежде. И каждое утро, каждое чёртово утро я просыпался, но ничего не менялось. Я не знал, как дальше не то, что жить, я не знал, как дышать. Она была моим лучшим другом. Она была для меня всем. Клянусь, я бы давно затянул петлю на своей шее, если бы не отец. Он, кстати говоря, мучился не меньше моего. Никогда в жизни я не видел его таким. Больнее, чем после смерти любимого человека, может быть только тогда, когда видишь страдания другого и ничем не можешь помочь.
Тогда я просто решил не давать ему поводов для печали или расстройств. Я подтянулcя в школе, старался радовать его хорошими оценками, но мы оба знали, что теперь это не важно. Оценки не значат в вашей жизни абсолютно ничего, это обычные цифры, чернила ручки. Не больше. Вы конечно можете возразить, заявив, что от оценок, в какой-то мере, зависит ваше будущее. Но какое к чёрту будущее, когда вы не знаете, как дальше дышать?!
Прошёл месяц, два, пять. Мы старались жить дальше. Я каждый раз разговаривал с ней. Обещал, что она будет мною гордиться, что я буду заботиться об отце и всё наладится, что мы будем жить дальше. Я знал, что это то, чего бы она хотела.
Казалось бы, что жизнь постепенно начала приходить в норму: мы с отцом начали разговаривать, улыбаться и даже смеяться, иногда. Я всё ещё скучал по ней. И он тоже. Нам было трудно, но мы были друг у друга. Но жизнь решила по-своему: через пару месяцев моему отцу поставили ужасный диагноз: рак. Все мои планы на счастливый конец мигом обрушились, как ветхий деревянный сарай, которому требовался ремонт лет двадцать. Отец пытался убедить меня, что люди живут с раком много лет, многие даже его побеждают. И я пытался поверить, но постепенно наблюдая, как он худеет, бледнее и его улыбка появляется всё реже, мне становилось ясно, что это конец. Конечно, я не показывал ему это. Говорил, что всё будет хорошо, но я знал, что он сгорает, изнутри, очень и очень быстро.
Рак - самая беспощадная болезнь (не считая СПИД, конечно), что только есть в этом чёртовом мире. Но я ничего не мог сделать.
Отец умер меньше, чем через год, но прожил больше, чем ему давали врачи. После длительных химиотерапий и глотания обезбаливающих он заснул и больше не проснулся.
За этот год кое-что уяснил: жизнь - это огромный кусок дерьма. Она испытывать тебя до тех пор, пока не сломает. Нужно сначала опуститься на самое дно, чтобы получилось оттолкнуться и всплыть. И, если честно, я не представляю, что может быть хуже того, что я пережил, но всплыть у меня до сих пор не получилось.
Если бы не тётя Джейн, меня бы уже давно отправили в приют. Я жил у неё до 18 лет, а потом, как вы уже наверняка догадались, переехал в Нью-Йорк. Я поклялся, что несмотря ни на что, ради родителей моя мечта осуществится, я стану редактором "The New York Times", и они будут мною гордиться.
У меня не было ничего: ни друзей, которые могли бы меня поддержать и помочь; ни денег, чтобы прожить в Нью-Йорке, все ушли на билет сюда и маленькую квартирку, которую я снял на последние сбережения; ни идей, что делать дальше. Но у меня было кое-что намного важнее - мечта. И я не собирался от неё отказываться.
Время шло, я пытался найти себе работу, хоть какую, для начала, но везде слышал "Мы с Вами свяжемся", "Спасибо, ждите звонка" и бла-бла-бла. Конечно, я всё понимал: кому был нужен восемнадцатилетний парень, без опыта работы и дорогого выглаженного костюма. Днём я прочёсывал кварталы в поисках места работы, а по ночам писал. Когда я учился в старшей школе, то 3 по сочинению для меня было просто счастьем. Правда. Я не мог найти слов, когда они были так нужны. Но после смерти родителей всё изменилось. Слова стали сами находить меня. Они влезали в голову и не давали заснуть, что заставляло садиться за стол и записывать. Вернее, просто взять ручку, она будто писала всё за меня. Я выводил аккуратные буквы, а когда перечитывал, понимал, что это было в десятки раз лучше, чем мои сочинения. Со временем это стало хобби, которое лишало сна по ночам. Тётя Джейн, которая регулярно получала мои рассказы по почте, звонила мне сразу после прочтения и умоляла отнести в какую-нибудь редакцию, мол "у тебя талант, нельзя его скрывать" или "Курт, в конце-то концов, ты в Нью-Йорке, а твои рассказы помогут тебе приблизиться к должности редактора". И я понимал, что в какой-то мере она права.
Я сбил себе все ноги, бегая от одного издания в другое. И, как прежде, я слышал "Спасибо, мы прочтём", "Мы с вами свяжемся".
В конце концов, я нашёл себе работу: устроился "ассистентом медсестры" в какой-то небольшой частной клинике. Простыми словами, я был мальчиком на побегушках. Нужен чай или кофе? "Курт, сбегай, пожалуйста". Закончились шприцы? "Курт, ты не сходишь?". Но мне нужны были деньги, и другого выбора не оставалось. Предложения не сыпались с неба, поэтому я постепенно начал привыкать. Да и платили прилично. Мне хватало на оплату квартиры и на еду. На первое время хватит.
Я не замечал никого и ничего попросту потому, что у меня не было времени. Я либо бегал по поручениям, либо писал. Слава Богу, мне позволили пользоваться компьютером, когда он понадобится, и даже выделили собственное маленькое рабочее место. Я сделал его более уютным, и даже Рейчел одобрила. Рейчел - тот самый секретарь. Она замечательная, как выяснилось позже. На год старше меня, совсем недавно переехала в Нью-Йорк и долго пыталась найти хорошую работу. Никого не напоминает? Мы быстро сдружились, а через три месяца решили снять квартиру вместе. Мы стали лучшими друзьями. Решив, что так жить будет и дешевле, и веселей, мы так и сделали.
Через год одна маленькая местная газета всё же перезвонила мне и предложили пройти стажировку, чтобы стать штатным работником. В их представлении стажировка - это работать три месяца бесплатно. Я отказался. О чём иногда, по правде, жалел. Но у меня было не так много свободного времени, чтобы писать какие-нибудь грустные статейки для какой-то маленькой газетёнки бесплатно. Это, конечно, небольшой опыт, который бы после пошёл мне на руку. Но что сделано, то сделано.
В течение всего времени, что я жил в этом огромном городе, я отправил 118 писем в офис "The New York Times", но не получил ни одного ответа. Мне кажется, что их даже не читали.
День за днём моя вера в себя потихоньку гасла. У меня начались истерики, я брал отгулы и становился похожим на людей второго типа. Да, я занимался самобичеванием. Говорил себе, что-то типа "ты жалок", "они никогда не будут тобой гордиться", "The New York Times? Правда, Курт? Никогда". Я начал пить, а потом писал ночами о том, какая жизнь несправедливая штука. Я стал всё реже появляться на работе, Рейчел прикрывала меня, а потом возвращалась домой и пыталась заставить придти в норму, но я только грубил ей. Оставаясь наедине с алкоголем, я начал резать себя, чтобы почувствовать хоть что-нибудь, тушил сигареты о кожу. Совсем скоро я перестал есть и очень сильно похудел. Видел глаза Рейчел, полные боли, но не позволял ей помочь мне встать на ноги. Пару раз не ночевал дома. Это длилось почти год, и как-то ночью до меня дошло. Нет, я не вхожу во второй тип. Я - это все три типа, вместе. Я, Курт Элизабет Хаммел, человек, которым явно не стоит быть.
Никого не подпуская к себе, я пытался существовать. Думал покончить с собой, но в последний момент не решился. Я вспоминал своё детство и понимал, что так, как раньше, уже никогда не будет. Во время очередного приступа, я как-то начал орать на всю квартиру: "Бог, почему я?! Если ты вообще существуешь, то объясни мне! Что я тебе сделал?!".
Я помню тот день, как сегодня. Рейчел пришла домой, подошла ко мне и влепила сильную пощёчину. Я посмотрел на неё, округлив глаза. Я не успел сказать ни слова, как она начала:
— Думаешь, это то, чего бы они хотели? Ты, чёртов эгоист, пытаешь угробить себя в то время как другие хотят жить. Я не узнаю тебя. Где прежний Курт, который был готов на всё ради своей мечты? Где тот огонь в глазах, что я видела каждый день?! Где всё это? Что ты с собой сделал? Знаешь что, ты жалок. Сидишь дома, напиваешься, жалеешь себя. Я так и знала, ты слишком слаб, чтобы чего-то добиться! Ты никто. И навсегда им останешься, если не возьмёшь себя в руки.
Она захлопнула дверь, прежде чем я смог опомниться. Самое отвратительное то, что она была права. Вы когда-нибудь испытывали отвращение к себе? В тот момент я испытал. Мне стало противно от самого себя.
Я сходил в душ, надел чистую одежду и сел за ноутбук.
"Что делают люди, когда им больно?"
Я описал те три типа, о которых рассказывал вам. После этого написал, что всё это может вместиться в одного человека. Не стал ничего таить. Я выложил всё, что висело на мне тяжким грузом. Писал про смерть, про боль, страдания. Про всё, о чём боялся думать, предпочитая этому алкоголь и прочую гадость. На секунду я даже забыл о такой вещи, как цензура. Но ничего переписывать я не собирался. Распечатав всё это, я поместил листы в конверт, запечатал его и отправил в офис The New York Times, оставив вместо своего адреса лишь пустые строчки, не надеясь на ответ.
***
Меня зовут Курт Хаммел, неудачник, который, прожив несколько лет в Нью-Йорке, не добился ничего. Сейчас я держу в руках конверт с логотипом «New York Times company» и письмом внутри:
"Уважаемый мистер Хаммел,
По секрету, было очень непросто Вас найти. Вы сейчас в шоке, верно? Нет, мы не из ФБР. Но в одном из абзацев вы упомянули своё имя и фамилию. Это помогло нам связаться с Вами. К счастью, в этом городе только 4 Хаммела, но три другие уже давно на пенсии. Надеемся увидеть Вас на собеседовании в понедельник, время: 12.30.
С наилучшими пожеланиями, Артур Окс Сульцбергер мл.*"
*
В жизни каждого должен быть человек, который, увидев, как вы пытаетесь определить себя, к одному из тех трёх перечисленных типов, даст вам пощёчину. Мою пощёчину, в виде небольшого монолога, я получил от Рейчел, за что ей огромное спасибо.
Как бы сильно вы не мечтали, не пытались добиться чего-то, преуспеть в какой-то области - вы не сможете это в одиночку. Каким бы независимым и сильным вы бы не пытались быть -, у вас ничего не получится, если рядом с вами не будет человека, который покажет вам правильный путь. Человека, которого называют другом.
Меня зовут Курт Хаммел, я мечтал стать кем-то, кем мои родители могли бы гордиться. Сейчас мне 22 года и у меня есть страница и две еженедельные колонки в "The New York Times".
И я знаю, что они мной гордятся.
