Ведьма спляшет да с верою нашей не справиться, да не сладить ей! © Мельница - Ведьма
Солнце поднимается с самого края востока и заливает теплым, мягким светом всю главную площадь возле собора Святого Патрика. Еще только пять часов утра, но на улицах уже вовсю копошится жизнь. Сегодня будут сжигать ведьму. В центре площади уже собралась небольшая кучка людей, наблюдавших, как стражники таскают хворост для будущего кострища. Хворост был немного влажный (накануне прошел сильный ливень, отчего дороги превратились в сплошное грязевое месиво), значит, костер будет сильно коптить, пока не выпарит всю влагу из дров. Людей на площади не убавлялось. Наоборот, все больше и больше новых лиц наблюдало за монотонной работой стражников. Казни обычно проводят утром, чтобы за день весь ужас от увиденного улегся в сознании граждан, да и вонь от сожженного тела ближе к вечеру почти вся выветривается. К половине шестого помост был полностью готов. Представлял он из себя сколоченный из неотесанных досок круг, обложенный со всех сторон высоким и колючим хворостом. А где-то мелькали и специально заточенные-заостренные колья, направленные к центру помоста. Чтобы ведьма не сбежала от казни божьей. Ее вели под громкое улюлюканье толпы и удары набата, сопровождавшие каждый ее шаг. Голова опущена вниз. Растрепанная черная коса с выгоревшими до рыжего прядями волочится по земле, собирая на себя опавшую листву. Руки, слишком тонкие для заковавших их кандалов, безвольно выглядывают из широких рукавов, концы которых вместе с подолом платья тянутся за хозяйкой. И платье - разумеется - черное, подстать ведьминой душе. До помоста десять шагов - зажигают промасленные факелы, отгоняют зевак на безопасное расстояние, чтобы никто не загорелся вместе с ведьмой. Восемь - шаги становятся все меньше. Она на полторы-две головы выше каждого из своих конвоиров. Вытянутая, как тростиночка, и также гнется на промозглом послегрозовом ветру. Даже грубый льняной кунтуш не спасает. Конвоиры идут молча, не выдавая своих эмоций, и только уголки губ приподняты от неизвестных чувств. Четыре шага - толпа улюлюкать почти перестала. Два - набат стал бить все громче. Босые ноги ступают в древесную стружку. Веснушчатый нос на короткое мгновение морщится, но быстро возвращает себе прежний вид, никем не уличенный. Вдох застревает где-то в горле. Один шаг. Босая ступня в грязи и кровоподтеках зависает над нижней ступенью. Последний шаг всегда самый тяжелый. Последний – значит, уже ничего не изменишь. Последний – значит, уже совсем близко. Конвоиры почти затаскивают ведьму на помост, высотой в полтора аршина, перетягивая через две прилегающие к нему ступеньки. Она не упирается, лишь висит безвольной куклой, но ступеньки слишком высокие для сбившихся в кровь ног. Почувствовав твердую почву, ведьма немного расслабилась, повиснув на руках конвоиров. Те грубо, но не слишком сильно стряхнули ее со своих плеч. Не понаслышке знают, что после приватной беседы со смотрителем упадешь - уже не встанешь. А нужно, чтобы она твердо стояла на ногах. Ведьма немного пошатнулась, но равновесие не потеряла. Голову она все еще держала опущенной, поэтому одному из стражников пришлось удерживать ее за подбородок, чтобы все смогли разглядеть ведьминское лицо. Все и разглядели. Опухшее от ссадин и в кровоподтеках, с потускневшими зелеными глазами - дитя природы, - смотревшими прямо перед собой, но совершенно точно ничего не видевшими. Им дают выдержку амброзии и белоглазки. Чтобы особо не буйствовали перед казнью и во время оной, а еще, чтобы не прокляли никого или не заколдовали. А то мало ли что ведьме в голову взбредет. Высушенную смесь этих трав примешивают и к сухостою для розжига костра. Среди толпы тоже бывают желающие побуйствовать - а это лишние хлопоты стражникам. Ведьму ставят ровно по центру помоста и освобождают от кандалов. Набат замолчал. Толпа затаила дыхание. С балкона Дома Совета заголосил священник: - Господь Всемилостивый, помилуй дщерь свою, ибо во грехе и распутстве бесовском она погрязла. Очисти душу ее и прими в объятия свои, чтобы раскаялась она и приняла тебя, как Отца своего! Ведьма изворачивается и запрокидывает голову назад, искоса смотря на проповедника. Тот ловит ее взгляд и вздрагивает всем телом, но справляется с чувствами и не сбивается, продолжая отповедь. Ведьме поспешно завязывают глаза грубой черной тканью. Через нее видны лишь блеклые тени силуэтов, но ей и этого не нужно. Она просто ждет финала. - ...да святится имя твое, как на земле греховной, так и на небе чистом, - священник берет минутную передышку для последующего вопроса. - Если кто-то не согласен с решением нашего милостивого бургомистра и считает, что ведьма заслуживает помилования, то пусть скажет сейчас! Толпа молчала, как молчат люди, остервенело чего-то ждущие, и даже не двигалась. Стражники почти без интереса всматривались в лица людей, но желающих не было. А даже если и были, то что-то сказать уж точно не осмелились бы. Проповедник молча поглядел на смотрителя, тот лишь слабо улыбнулся в ответ и кивнул стражникам, чтобы те начинали. Стражники оставили ведьму стоять в центре помоста, сами же спустились и заложили за собой вход-проем высокими и скрюченными лапами хвороста. Факелы уже были наготове, и, как только последняя веточка присоединилась к своим собратьям, - вспыхнула трава. После короткого молчания над площадью разнеслась дробь набата. Ведьма просто начала раскачиваться из стороны в строну, стоя при этом на месте. Потом закружилась. Набат бил в такт ее движениям. Удар - поворот, удар - поворот. Дым сносит ветром прямо на толпу, но все стоят, завороженно наблюдая за ведьмой. Трава почти вся прогорела, а мелкий хворост все не хотел разгораться. Стражники спешно бегали за новыми порциями подтопки, пока не догадались принести сухой лучины. Дело пошло на лад, но влаги было слишком много, и кострище постепенно затухало. Кто-то из стражников плеснул на крупный хворост смолой, смешанной с маслом - и огонь на несколько мгновений вспыхнул, самыми высокими кончиками язычков доставая даже выше балкона Дома Совета. Костер пылал до небес. Ведьма продолжала кружиться. Не очень быстро, но и не слишком медленно. Налетала на разлапистые и колючие терновые ветви, цеплялась длинными рукавами кунтуша за острые верхушки кольев, спотыкалась о подол платья, но не останавливалась. Ведьма танцевала. Это было нужно. Ей, потому что ее звали. Манила мелодия, которую больше никто не слышал, кроме нее. А может, и слышал, но никогда не признался бы в этом: грехопаденье такое слышать. Всем остальным тоже нужно, но только для того, чтобы не прослыть монстрами в своих собственных глазах. А так они милостивы - они разрешают ведьме сплясать последний бесовской танец и помолиться своим бесам. Последняя милость для уличенных в колдовских делах. Они праведники. Огонь уже добрался до деревянного настила помоста. Платье на ведьме обуглилось и выгорело, оставляя на теле ожоги. Босые ступни подскакивали, чуть касаясь пола - настолько было горячо. Эффект от вытяжки заканчивается, и ведьма с первым и последним криком, наполненным только болью, падает на целиком охваченный пламенем помост. Кожа быстро покрывается волдырями и так же быстро начинает слазить с тела, почти моментально сгорая. Мышцы и мягкие ткани горят немного медленнее, но жара достаточно, чтобы через каких-то десять минут они уже начали обугливаться. В воздухе уже почти смердит от запаха паленой плоти, но люди не расходятся еще около получаса. Стражники понемногу подбрасывают в кострище новых веток, чтобы сгорело все до последней крупицы. Толпа ждет, пока не затухнет последний язычок пламени. Потом пепел с площади по горсточкам растащат и будут посыпать поля и огороды, чтобы урожай от колдовских чар не пострадал. Прах сгоревшей ведьмы снимает все проклятия, ей наложенные.***
Главная площадь полностью опустела. Возле кострища не осталось даже стражников. В центре пепелища, над еще остывающими углями одиноко вились два маленьких зеленые шарика. Как сверчки теплым летним вечером, но эти не стрекотали. Мгновение спустя, шарики, будто чего-то испугавшись, замерли на месте, затем закружились вокруг друг дружки с утроенной скоростью, постепенно увеличиваясь в размерах. И вот, когда подошел их предел, они взорвались миллионами ярких зеленых брызг. Рассеивались, но не исчезали. И начали собираться заново, но уже не в шарики, а в подобие человеческого силуэта. Ведьма, в новом полупрозрачном и едва заметном на солнечном свете обличии, подняла голову и впилась уже вполне осознанным взглядом в единственное существо, которое была способна сейчас видеть. С минуту помолчав, она хрипло спросила: - Провожатый? Я кивнул в ответ. Ведьма замялась, но все же задала беспокоивший ее сейчас вопрос: - А долго идти? - она опустила голову, взглянув на ободранные и обгоревшие ступни. И призналась: - У меня ноги болят, боюсь, не дойду. Я улыбнулся и подал ей руку. - Не переживай, тут совсем недалеко.