Крылья

Он появлялся каждый день. Приходил на самый край Обрыва и подолгу смотрел вниз, в бурлящее кошмарное море Геены. Хрупкий, в белом развевающемся хитоне, босой. Горячий, воняющий серой ветер развевал его белоснежные волосы, трепал тонкую ткань одежды, подол которой по колено был изляпан в черной, липкой грязи. Он стоял над пропастью подолгу. Смотрел вниз, и по его прекрасному лицу катились крупные прозрачные капли слез, падая в наполненную смрадом и нечеловеческими воплями бездну. Иногда опускался на колени и молился. Отчаянно, искренне. Кажется, веря, что его послушают. Вот уже два тысячелетия подряд. Наивное создание. Я знал, о ком он просит. Знал, о ком возносит свои бесплодные мольбы, тщетно вглядываясь в клубящиеся багровыми тучами небеса. Потому что демон всегда слышит свое истинное имя, где бы его ни произнесли. Слышит, даже если корчится от боли в адском всепожирающем пламени. Я помню, как это было. Помню наши встречи вот здесь, на этом самом обрыве. Помню, как ласкал его хрупкое тело, как царапал когтями в кровь его спину в приступах безумия, как грезил о том, чтобы сорвать поцелуй с его бледных губ, зная, что никогда не смогу этого сделать. А он... Он просто позволял мне. Ангелы не знают, что такое страсть. Их существо наполнено теплой всеобъемлющей любовью, ровной и постоянной. Он улыбался мне, разбирал своими тонкими пальцами мои спутанные жесткие, словно у пса, волосы, гладил заросшие жесткой щетиной щеки, не морщился от демонского зловония. А когда начиналась гроза, и с неба лил серный дождь, губительный для созданий света, я прятал его под своими перепончатыми рваными крыльями и всю ночь напролет прижимал к себе. Его белоснежные волосы мягко светились во мраке, а голубые прозрачные глаза смотрели с такой любовью, что я забывал самого себя. Но я никогда не позволял себе осквернить его. Моя похоть никогда не оставалась удовлетворенной. И даже в тот, самый последний, раз, в канун последней битвы грозного Апокалипсиса, когда Темное воинство должно было выйти на бой с Силами света, я не тронул его. А он ведь почти умолял меня. Шептал о том, что если соединится со мной, то сможет научиться чувствовать. Что сможет остаться со мной навечно, пусть и побежденным. Что вечные муки ничто по сравнению с тем, чтобы быть со мной по-настоящему. Демоны не плачут. Но я чувствовал, как по моему лицу текли черные отравленные слезы. Я знал, что больше никогда не увижу его прекрасного лица, не услышу голоса, ласково шепчущего слова любви. Пусть и братской. И когда меня в цепях вместе с остальными адскими отродьями уводили в Геенну, в стену ревущего огня, он был там. Молча стоял поодаль, босой, по щиколотку утопая в черной грязи, смешанной с кровью, и беззвучно плакал. А потом сорвался вдруг с места, бросился к мрачному шествию осужденных, оттолкнул конвоира и рванулся ко мне. – Имя... – так, чтобы только я услышал. – Скажи мне имя! Ведь уже все равно... Все равно. Я знал это. И поэтому я сказал. Наклонился к аккуратному белоснежному уху и выдохнул это страшное слово. Я уверен был, что он отвернется от меня, едва услышав с кем проводил ночи на адской скале. Что отшатнется в ужасе и омерзении. А он только улыбнулся грустно и шепнул, что знал. Только вот истинное имя не произнесешь, пока владелец по доброй воле не откроет его. – Теперь я смогу молиться за тебя... И вдруг дернул с шеи серебряную тонкую цепочку с голубым камнем и надел на меня. На мою охваченную грубым металлом шею. – Я всегда буду с тобой. И забился в руках пришедших в себя конвоиров. Я больше не оглядывался. Просто шагал по хлюпающей кровавой жиже, не отрывая взгляда от Врат. И когда настал мой черед ступить в ревущую стену огня, воздух прорезал полный нечеловеческой боли отчаянный крик. Он молился за меня, как и обещал. Каждый день я слышал свое имя, срывающееся с его уст. Слышал, как он умолял небо о помиловании, как шептал мне слова любви, зная, что я слышу. А я жалел только о том, что мои губы не в силах выговорить его имя в ответ. Но однажды что-то изменилось. Я вдруг ощутил, как разомкнулись на моем теле раскаленные кандалы и цепи, и понял, что могу двигаться. Что могу... идти. И я пошел. По раскаленной лаве, сквозь пламя, запинаясь об острые камни. Я не знал куда иду, я просто переставлял ноги, сжимая в кулаке его подарок – голубой камень на серебряной цепочке. Он не расплавился, не треснул. Даже не нагрелся. И я понял вдруг, что все эти мучительные тысячелетия именно он забирал часть моей боли, спасая от безумия. Как и голос, раз за разом шепчущий мое имя. А потом я будто уперся в невидимую стену. Упал на дрожащие от слабости колени и вдруг... Я услышал, как он зовет меня. Не в моей голове, а по-настоящему. Словно стоит рядом, в нескольких шагах. Я отозвался. Неуверенно, боясь, что сошел с ума, а это просто новая пытка. И вскрикнул, потому что сквозь огонь ко мне потянулась рука. Его тонкая рука. Я схватил его аккуратные пальцы, в бессмысленной надежде защитить нежную кожу от огня, и меня дернуло вперед, протаскивая сквозь запечатанный навечно вход. *** Я поцеловал его. Просто не смог отказать немой просьбе, застывшей в наполненных прозрачными слезами глазах. Знал, чем все обернется и... Моя любовь – грязная любовь демона. И мой поцелуй навеки осквернил его непорочные уста. Но в тот момент, когда наши губы соприкоснулись, я думал не об этом. Мне было сладко. Демон во мне одержал окончательный и бесповоротный верх тогда, когда терзаемые мной губы неуверенно раскрылись навстречу. Я взял его грубо, повернув на живот, вдавив щекой в жесткую землю. Удосужившись только задрать его белоснежный хитон, обнажая для себя идеально белые, гладкие ягодицы. И когда я вошел, раздвигая девственно узкую плоть, за его спиной распахнулись белоснежные крылья, стремительно покрывающиеся гнилью. И пока я трахал несопротивляющееся тело, они мерзкими склизкими ошметками падали наземь, превращаясь в дурно пахнущую черную грязь. Все закончилось тогда, когда я излился, окончательно оскверняя, пятная собой его изломанное мной же тело. Демоны не умеют быть нежными. Даже если любят. Особенно, если любят. Под утро он только тихонько всхлипывал, уткнувшись в скрещенные предплечья, а я вылизывал безобразные раны на его хрупкой белоснежной спине и шептал о том, что верну ему крылья. И оба мы знали, что это ложь.