Я бы хотела...

Сколько раз за свою жизнь вы слышали слова «ах, если бы я знал, что сегодня его последний день, я бы…». Я бы не поругался с ним. Я бы призналась ему в любви. Я бы не сказал всех тех вещей, что наговорил ему в тот день. Вариантов много, но всегда есть одно: «если бы я знал». Давайте будем честны, если бы они знали, что сегодня последний день этого человека, они бы вели себя как обычно. Они бы делали вид, что все хорошо. Они бы сделали все то, что сделали. Я прохожу по холодному, плохо освещенному коридору, который если и ведет куда-то, то только в другой мир, в тот мир, где умершие спокойно сидят на своих уютных местах, потягивая через трубочку мартини и смотря на наш мир через экран телевизора. Смеются. Они почти наверняка смеются над этими печальными рожами, над их плачами, над их мольбами и криками. Но я не слышу ни их смеха, ни их молитв и криков. Я слушаю озорное постукивание своих маленьких – сантиметра три-четыре – каблучков по кафелю, я слушаю тихую музыку в своих наушниках. Я слушаю врача, который останавливает меня, когда я протягиваю руку к дверной ручке одиночной палаты. - Рокси Лалонд? Ну, а кто же еще? - Могу я с Вами поговорить? А Вы что делаете? - Дело в том, что анализы Калли стали совсем плохи. Я боюсь, она не переживет вечерние процедуры. Я опускаю букет цветов и коробку конфет – тех самых, с маршмеллоу в качестве начинки. - Ей еще не сообщили об этом. Ждали Вас. Чтобы я сообщила ей, что она умрет. - Чтобы Вы решили, сообщать ли ей это или не стоит. Я оставляю невысказанный вопрос висеть в воздухе – прямо перед дверью Каллиопы – и захожу в палату. Сразу же прислоняюсь к двери с обратной стороны, чувствуя через тонкую ткань футболки ее холод, и замираю. Вечно холодная комната – Каллиопа иначе не может. Открытые окна, выключенное отопление – все по высшему разряду. Тонкие больничные занавески, протертые руками смертельно больных, жесткая кровать с поручнями, чтобы больные не упали во сне, раковина в другом конце комнаты, вся в кровавых разводах. И Каллиопа. Тонкая, почти прозрачная. Идеально подходит интерьеру. Жена моей матери это бы одобрила. Каллиопа сидит на кровати. Черный силуэт смерти, которая цепляется за почти несуществующую девочку, а позади нее из окна блещет жизнь, ослепляя солнечными лучами и ярким небом. - Привет, Калли, милая. Ее голова – череп, обтянутый бледной кожей, которая по цвету уже напоминает кости, - поворачивается ко мне, и мне кажется, что я слышу скрип ее позвонков. - А, Рокси, это ты. Она улыбается так же радостно, как и до этого, только усталость оставляет свои следы на кончиках обескровленных губ. И жизнь вырисовывает свои причудливые узоры на ее лице: впавшие щеки, резкие скулы и темные глаза. Я сглатываю и отхожу от двери. Казалось бы, чего бояться: это все та же милая и любимая Каллиопа, она смотрит на меня так же открыто и искренне, а все же – нет. А все же – не она. - Ты говорила сегодня с врачом? Выжидает, еле заметно напрягается, выпрямляется на кровати. А я улыбаюсь. Такая неловкая, нелепая улыбка. Будто ее нарисовали на бумажке, а потом попытались приклеить на мое лицо, да вот только не вышло: бумажка сползает, открывая мое настоящее выражение лица, оголяя мои настоящие чувства. - Нет. Она расслабляется, откидывается на подушку и вздыхает, а я не могу определить от облегчения или от разочарования. В конце концов, она должна быть готова умереть в любой момент. В конце концов, она лежит в этой одиночной палате не одна: по всей комнате разбросаны вещи еще одной гостьи, которая никогда это место и не покидала. Тонкие занавески, застиранные чуть ли не до дыр простыни, протертый матрас койки, скрипучий стул, который того гляди рухнет под твоей сотней фунтов, кровавые разводы на раковине, осыпающаяся штукатурка. Все эти незаметные на первый взгляд следы оставила давняя знакомая моя и Каллиопы. Та самая знакомая, что забрала у Калли ее брата и теперь забирает ее саму. Смерть. Каллиопа улыбается, жестикулируя, рассказывает про своих больничных знакомых: Джона и Джейд. Джейд почти всегда спит, а у Джона бабушка печет вкусные тортики, которыми Джон угощает всех. Я улыбаюсь в ответ, вставляю свои реплики и слушаю рассказы Каллиопы. И мне совершенно все равно, что Джейд в коме вот уже три месяца, а Джон умер почти что дедушкой неделю назад. Я улыбаюсь и смотрю на Каллиопу. Какая же она живая. Нет, она не умрет сегодня. Она не умрет. Вдруг лицо Каллиопы искажается гримасой, и она кашляет. Много, влажно. Закрывает рот ладонью, но я вижу. Я вижу маленькие капельки крови и слюны на ее пальцах. Она небрежно вытирает руку об одеяло и начинает рассказывать дальше, как ни в чем не бывало. Рассказывает о чересчур болтливом Канкри, которого сожгли в крематории по его собственному желанию три дня назад, о боевой Миине из соседней палаты, к которой никто не приходит. А потом замолкает. Задумывается. Открывает рот и тут же его закрывает. Я смотрю на нее краем глаза. Запоминая. Пытаясь унести с собой как можно больше ее. Ее глаз с невидимой радужной оболочкой, ее запах лекарств, крови и испражнений, ее тонкой кожи и узор вен под этой тонкой телесной вуалью. Я не хочу ее такой запоминать, если честно, но если и хранить в себе память о ней, то лучше пусть она будет сильной, пусть она будет улыбаться своим ртом, в котором осталось всего пару зубов. Пусть уж лучше так, чем хранить в памяти только холодок ее руки. - Как ты думаешь, Рокси, чем сейчас занят мой брат? Счастлив ли он? Смотрит ли на меня или на маму? Как ты думаешь, Рокси? Я сжимаю ее ручку чуть крепче. Такие вопросы с ее стороны на самом деле не нуждаются в ответах. И она об этом знает. Она кладет свой лоб – слишком горячий, я это чувствую, - на мое плечо, и я вижу, как подрагивают ее собственные плечи. Как сжимается ее тельце от судорожных вздохов, слышу ее тихие всхлипы и влажный шепот. Она спрашивает, она говорит со мной, а я молчу. Я оставляю ее лишь тогда, когда она с улыбкой ложится в свою постель, сонно закрывает глаза. Я целую ее в полупрозрачные голубоватые веки, в лоб, прислушиваюсь к ее мерному дыханию с легкой хрипотцой, последний раз сжимаю ее ладошку и встаю. Это последний раз, когда я ее вижу, я уже знаю это. Так почему же мне так сложно сказать ей об этом? Ответ прост. Я бы хотела видеть ее сонную улыбку на лице. Я бы хотела слышать ее рассказы о несуществующих соседях. Я бы хотела слышать ее смех, а не всхлипы. Я бы хотела, чтобы она не сожалела.