Трещины на снегу

Это почти красиво. Легкие, снежные штрихи. Белая кожа. Белые шрамы. Драко смотрит в зеркало, будто завороженный. Они как трещины на льду. Как изысканный в своей простоте рисунок на замерзшем стекле. Драко проводит кончиками пальцев по груди. Он до сих пор не может к ним привыкнуть. Гарри видит в зеркале – легкую белую челку, широко раскрытые глаза за ней, видит, как наливается кровью прикушенное место на нижней губе. Потрясающе четко, Гарри бы сказал даже, ужасающе – кажется, так ясно он с рождения не видел, будто ему и очки теперь не нужны вовсе. Малфой застывает плечами. И дышать, кажется, перестает. Малфой смотрит в зеркало – на Гарри, потому что не верит в такое невезение, но выглядит, как будто этот чертов Нарцисс пялится на себя. Обнаружил, что ли, незапланированный прыщ на холеной физиономии. Гарри хотелось бы знать, что им движет, - но как-нибудь потом, потому что это, кажется, замечательно. Ему жарко – ладоням жарко, ногам в ботинках жарко, рубашка прилипла к спине под свитером, тянется, когда Гарри двигает лопатками. Даже носу под оправой – и то жарко, потеет, и очки соскальзывают все ниже. Малфой словно заледенел в его руках. Он действительно не дышит; Гарри слышит только, как колотит, колотит ему в предплечье малфоевское сердце, - надо же, а оно есть, оказывается, все-таки есть, вот Гермиона удивилась бы. На мгновение Гарри представляет, как он делает это. Показывает Гермионе малфоевское сердце. Мелкое такое сердчишко, самовлюбленное. Малфою оно все равно не нужно. Гермиона бы удивилась. Интересно, Гермионе понравился бы такой Малфой? Настоящий? Он наклоняет голову и касается кончиком носа малфоевской шеи. От Малфоя хорошо пахнет – свежестью и туалетной водой, и еще то ли шампунем, то ли гелем для душа, - чистотой. А под закатанным рукавом на левой руке – дрожащей руке – скалится черный череп со змеей вместо языка. Правда, Малфой? Тебе не помешало бы хоть раз стать настоящим. Пусть даже пахнешь чистотой. Пусть даже говоришь, что кровь у тебя - чистая. Ты ведь и понятия не имеешь о том, что значит – быть чистым. Малфой весь вскидывается, пытается развернуться. Вздыхает резко, как от боли – с шумом, хрипло. Гарри видит в зеркале, что глаза у Малфоя красные. - Отвали, Поттер! Высокий голос Малфоя срывается в визг, - еще немного, и завибрировали бы потемневшие от вечной сырости подвески на люстре. Оказывается, он умеет не только тянуть лениво сквозь зубы, и, в общем-то, совсем немного надо, чтобы стереть с тонких черт этот его налет высокомерности; а для того, чтобы увидеть ужас в его глазах, нужно еще меньше. С каким-то странным, противоестественным удовлетворением Гарри понимает, что ему нравится такой Малфой. - Отвяжись от меня! Малфой прогибается так, словно весь его долбаный древнейший род сре-ди прочих своих традиций особенно почитал занятия гимнастикой. - Что за шутки, Поттер! Перед лицом мельтешат белесые малфоевские волосы. Гарри прикрывает глаза, вдыхает запах этих волос, ловит их губами. Они безвкусные – так же, как и бесцветные, только внизу, у самой шеи, чуть солоноватые. Гарри жарко. От того, как дергается в его руках Малфой, становится только жарче, - Малфой будто заталкивает его в костер. Гарри дышит глубоко, расширенными ноздрями. Брюки трут вспотевшую промежность. Дышится легко, почти весело. Он даже чувствует какой-то азарт. А Малфой – нет. Малфой дрожит, пялясь на себя в зеркало. Пытается развернуться, вывернуться, но не ударить. Не тянется за палочкой. Не лягается. Может, Малфою тоже нравится? Гарри разжимает руки. Слегка, но Малфой, конечно, чувствует – и поворачивается рывком, вцепляется обеими руками в раковину за своей спиной, отклоняется назад. Смотрит дикими глазами – голубыми с красной каемкой. Ресницы слиплись от воды и слез, лицо мокрое, щеки красные. Губа опухла. Надо же, голубые. Как трогательно. - Ты что творишь? – орет на него Малфой. Грудь ходит ходуном под белой рубашкой. Галстук сбился на плечо. Гарри стоит между его дрожащих колен, но Малфой не бьет, не отталкивает – только прижимается задницей к краю раковины, будто хочет уползти от Гарри в слив. - Пошел к черту, Поттер! Бьет Гарри. Он даже не сразу понимает, что делает, почему делает. Просто Малфой разом затыкается, всхлипывает сдавленно, зажимает ладонью свой грязный рот, - глаза над ладонью заполняются ужасом до предела, выцветают. Другую его руку крепко держит Гарри – сжимая пальцы так, что те немеют. Сам Гарри об этом узнает, только проследив взглядом собственное предплечье. Единственно в то мгновение он понимает ужас, смотрящий на него из посветлевших глаз Малфоя. Малфой таращится, дышит какими-то судорожными рывками. Гарри прижимает его к краю раковины, коленом – между ног, бедрами – бедра. Отводит в сторону локоть, которым Малфой хочет закрыться от него. Получается грубовато – Малфой щурится, морщится, напрягается, елозит по колену Гарри брючным швом - но Гарри так нравится даже больше. Свободной рукой он берет Малфоя за запястье – и тот снова замирает. Нежное запястье, тонкое – почти девчачье, даже у самого Гарри кости шире. А все же сильное. Или было сильным. Малфой всхлипывает, когда Гарри заставляет его убрать руку от лица. На внутренней стороне предплечья почти до локтя тянется змея из щерящейся пасти. Глядя на нее, Гарри жалеет, что не взял с собой ножа. К змеиной голове стекает с ладони красный ручеек. - Ты с ума сошел, Поттер! – полушепотом стонет Малфой. Нижняя губа у него рассечена и кровоточит, и вздувается уже по-настоящему. Зубы красные. На одном, кажется, трещина. От вида его крови Гарри снова бросает в жар. Похоже, он уже ступил в костер. Ему хочется ударить еще, но обе руки заняты руками Малфоя. Отпускать сейчас – опасно. Для Малфоя опаснее, чем для Гарри. Он улыбается, радуясь этой мысли. Ему нравится эта мысль. Вместо того, чтобы бить, Гарри наклоняется к Малфою. Малфой отклоняется назад, чуть не ложится сверху на раковину. Скользит ногами по сырой плитке. Белая рубашка выбивается из-за пояса, висит поникшим флагом. Гарри хочется потянуть за воротник, оторвать пуговицы. Он представляет, как под этой рубашкой в клетке тонких ребер колотится трусливое малфоевское сердце. Он дергает Малфоя к себе, разводит его руки в стороны, и тот снова застывает, часто дыша. Гарри касается языком шеи Малфоя в распахнутом воротнике рубашки. Он никогда так не делал раньше, но теперь, наверное, будет делать всегда. Потому что кожа у Малфоя – нежная. Еще нежнее, чем на запястьях, еще мягче. И тоже солоноватая, как кончики волос. И где-то неглубоко под ней бьется, сходит с ума малфоевский пульс. Потому что Малфой вздрагивает, скользит и чуть не падает, прогибается, отворачивается. Выдыхает потрясенно: - Совсем сбрендил? Гарри ведет языком вверх, к закруглению челюсти. Малфой отворачивается, тянет шею – будто подставляется. Гарри видит в зеркале, как становятся трогательным домиком тонкие брови Малфоя. В зеркале его глаза отражаются зеленой мутью. Он подтаскивает Малфоя еще ближе к себе. Тот послушен, на удивление – прямо-таки покорен. Если бы Гарри знал, что нужно сделать, чтобы Малфой стал таким приятным, он сделал бы это раньше. Гарри дотягивается до лица Малфоя и, помедлив, касается кончиком языка кровавой капли на его подбородке. Мерлин, если бы он знал, он бы сделал это гораздо раньше. Если бы только он знал. Зато он знает, что делать дальше. Малфой тихонько всхлипывает. Малфой скулит ему в губы – то ли от страха, то ли от отвращения, то ли от боли. Гарри сжимает зубы сильнее и буквально ощущает, как расходится и становится шире трещина на малфоевской губе. Рот заливает кровь, стекает по подбородку тягучим и теплым. Это здорово. Малфой, похоже, даже не понимает, как это здорово. Даже, наверное, прекрасно. Гарри глотает кровь, тянет зубами губу. Наверное, он бы и губу проглотил, и язык. Он не умеет целоваться – один раз не в счет, да и не уверен особенно, что ему в самом деле хочется Малфоя целовать. Поцелуи – это для девчонок. Пусть Гермиона целуется с Виктором. Малфой силится отвернуться, и Гарри одной рукой прижимает его головой к своему лицу, путаясь пальцами в волосах, зажимает в кулак эти его безвкусные пряди. Нет, он не целуется. Он не знает, что делает, - кто бы объяснил. Но и без всяких объяснений это просто… Прекрасно. Малфой кашляет ему в рот. Давится собственным скулежом: - Отвали, Поттер! Упирается рукой Гарри в грудь: - Поттер, об этом узнает декан! Гарри не выдерживает – и смеется. Малфоя колотит. Давление ладони на груди слабеет – как слабеет воля Малфоя к сопротивлению. Удивительно, но это видно. Прямо в глазах и видно – в светлых голубых глазах с красными уголками. В сузившихся от ужаса зрачках. - Поттер! Гарри смешно от этой малфоевской дурости. - Прекрати! Слышишь? Прекращай! Такое чувство, что у Малфоя не хватает голоса. Гарри думает, что это и правильно – сейчас не время шуметь. Вряд ли сюда забредет кто-нибудь от нечего делать, но на крики заглянуть могут запросто. Не надо. Зачем им лишние. Им так здорово вдвоем. Он цепляет пальцами воротник под ослабшим галстуком – и рвет на Малфое рубашку. Пуговицы шлепаются в воду на полу – как дождик по луже, только пластмассовый. Или из чего там Малфои заказывают себе пуговицы. Малфой сдавленно взвизгивает. Густая красная капля срывается с его подбородка и падает на грудь – как раз в центре, там, где сходятся дугами ребра. Гарри ловит конец зеленого галстука, наматывает на руку. Переступает на месте – брюки давят, мешают, вот бы их расстегнуть. Под кроссовками хрустят невезучие пуговицы. Малфой часто дышит и сопит, пошевелиться – боится. И глаза почему-то отводит. Не хочет больше смотреть на Гарри, - неужели насмотрелся? Гарри натягивает галстук. - Смотри на меня. – Он шипит, как змея. Он сам никогда не умел различать, говорит ли он на английском – или на языке змей, но сейчас это, видимо, и не важно. Малфой судорожно поворачивается к нему, и глаза у него блестят, будто их пропитала здешняя сырость. - Поттер! – просит Малфой. Еле двигая окровавленными, больными губами. Белые волосы прилипли ко лбу. Он смотрит, как сбитая на дороге собака. Его грудь часто и резко вздымается между разошедшимися полами рубашки, и тени ложатся в выемки над ключицами, на впалый напряженный живот широкими темными мазками. Гарри с восторгом смотрит на него и открывает для себя еще кое-что: настоящий Малфой ему не просто нравится, а нравится очень сильно. - Поттер! Приди в себя, - просит этот настоящий Малфой. Не требует, не истерит. Такое ощущение, что он, в общем-то, со всем смирился. – Отвяжись от меня. Он больше не смеет отвести взгляд. Ему даже не хочется посмотреть, как ровно натянут галстук между его горлом и кулаком Гарри. Этот настоящий Малфой прямо-таки прекрасен, с веселым изумлением думает Гарри. Он отпускает вторую руку Малфоя. Гарри не ждет удара, да его и не следует: Малфой снова цепляется за раковину, намертво, кажется, и прогибается еще чуть-чуть назад. В зеркале отражается малфоевский загривок с расплывающимся красным пятном над тем местом, где ворот рубашки разрезал кожу. Гарри смотрит на него почти рассеянно, и внезапно до него доходит, что ему становится слишком много сразу двух Малфоев. И он сам в зеркале – тоже лишний; там у него нехороший, мутный взгляд. Малфой всхлипывает, когда Гарри снова тянет его за галстук. - Поттер… - Заткнись, - бросает ему Гарри. Два шага в сторону – и этого вполне хватает. Малфой озирается, словно надеется исчезнуть куда-то, правда, вряд ли здесь можно куда-либо деться. Разве только в ближайшую кабинку, но Гарри как-то не особо привлекательным кажется общение с Малфоем над заржавленным унитазом. Он толкает Малфоя в грудь и прижимает его к стене прямо возле гостеприимной раковины. Это оказывается гораздо удобнее, чем притискивать его к раковине: Малфою некуда прогибаться, он упирается лопатками и слипшимся от крови затылком в плитку, чуть сползает вниз, поскользнувшись на сыром полу, - и скрадывается разница в росте, снова они стоят нос к носу, губы к губам. Он весь перед Гарри, для Гарри. Даже не нужно больше держать его галстук. Гарри пожимает плечами – Малфой вздрагивает, поймав его движение, - и разжимает пальцы, и смявшийся в потной ладони зеленый шелк ложится на бледную грудь Малфоя извитой полосой. В темноте это выглядело бы похожим на змею, - прямо как на малфоевской руке, только не так противно. - Поттер, - шепчет Малфой, глядя на Гарри слезящимися покрасневшими глазами. Он поднимает руки – неуверенно, почти осторожно. Дрожащими пальцами дотрагивается до груди Гарри. Гарри тяжело подается вперед и чувствует, как упираются ему в ребра холодные ладони Малфоя. Он тоже протягивает руки. Ему тоже хочется дотронуться до Малфоя, - и он дотрагивается, и проводит обеими руками по костлявой груди, по встретившимся на пути напряженным соскам, считает узкие промежутки между ребрами, отчетливо проступающими под тонкой, покрывшейся мурашками от его прикосновений кожей. Он чувствует, как Малфой дрожит, - жмурится, закусывает и без того прокушенную губу, и дрожит; кровь капает с подбородка ему на грудь, и Гарри специально проводит кончиками пальцев по густым вишневым каплям, размазывает их в ярко-алые полосы. Если бы Малфой был американским индейцем, это могло бы сойти за боевую раскраску. Гарри обводит подушечкой большого пальца малфоевский сосок, пачкая и его красным. Красное и белое – это красиво. И еще – светло-голубое. Малфой – это красиво. - Поттер, - бормочет Малфой, щурясь на Гарри из-за слипшихся от слез ресниц. – Поттер, прекрати, пожалуйста. Его трясет так, как будто ему холодно, и под ногами вместо разлившейся воды потрескивает лед. Он не понимает, что сам столкнул Гарри в его персональный костер. - Пожалуйста. Соски у него маленькие и темные, почти как у самого Гарри, только волосы вокруг тонкие и очень светлые. Гарри рассеянно теребит их пальцами, - его увлекает ощущение, ему интересно почувствовать, как они собрались и затвердели; у него сейчас – все точно так же, только вот ему-то точно не холодно. Грудная клетка Малфоя вздрагивает под его ладонями. Гарри интересно наклониться и попробовать их на язык. Он никогда не делал так раньше, да и мыслей, честно говоря, подобных никогда у него не возникало, - хотя о ком они могли бы быть, мысли эти? Не о Джинни же, право дело. Джинни хотелось сжать в ладонях – ее грудь, то есть, совершенно, кстати, не похожую на малфоевские кости, прикрытые лишь кое-как мясом, - и все, в общем-то, для начала. Ему тяжело было задумываться о таких вещах. По большому счету, где-то в глубине самого себя Гарри убежден, что такие вещи нужно делать, а вовсе не думать. Самым кончиком языка Гарри находит сосок, слизывает подсохшую кровь; осмелев, берет его губами, пытается зажать в зубах. Это ужасно неудобно, - он чувствует себя бульдогом тетушки Мардж, нос мешает, и сам Малфой тоже своими прерывистыми вздохами. Собственное сопение действует на нервы, - может быть, он что-то делает неправильно? - Поттер, - всхлипывает Малфой. – Не надо. Гарри горячо, и тесно, и уже больно. Он почти в восторге от этого Малфоя – ему ни разу еще не было так горячо и тесно, и даже боль ему приятна. Это не шрам, и не сломанная рука, и не прокушенная голень, - не долг, а желание, чуть ли не впервые в жизни, и, Мерлин, какое же это превосходное чувство. И Малфой. Кто же знал, что Малфой – это так прекрасно. Гарри даже не против того, чтобы осознать, что он хочет Малфоя. По этому поводу определенно стоит что-то предпринять, и это не выглядит проблемой: Гарри привык действовать первым, а Малфой не возражает. Только скулит тоненько и старается вжаться в стену бедрами, когда Гарри, протиснув обе руки между их телами, расстегивает его пижонский кожаный ремень. - Что еще ты творишь, - скулит Малфой; эта его непонятливость отчего-то очаровывает Гарри: в ней есть что-то от невинности, не так уж и много, правда – куда больше веры в священную неприкосновенность чистокровного сноба, но Гарри чувствует разницу. То ли в дрожи в высоких нотах малфоевского голоса, то ли в сумасшедшем биении пульса под собственной ладонью. Разница – она есть, здесь не в чем сомневаться, Гарри всегда доверял своим ощущениям, и ему становится одновременно смешно и интересно: невинность у Малфоя тоже такая же, как и у него самого? Наверное, это можно узнать. Если, конечно, их вообще можно сравнивать. Малфой только что пытался убить – а Гарри убить должен, и здесь тоже есть отчетливая разница. Глупо пытался, кстати, меленько и трусливо. Никакой Малфой не воин. Сколько бы ни было кровавых полос у него на груди. Но это ведь и хорошо, правда? Так намного лучше: воина нельзя прижать к стене и залезть рукой в его брюки, а Малфоя, трусливого и дрожащего – можно. Он только что не подпрыгивает, когда Гарри нащупывает его член сквозь тонкое белье, распахивает глаза – широко-широко, огромные и светлые, и сразу же жмурится, сдвинув брови, будто ему больно. Хотя – Гарри по опыту знает, - больно ему быть по определению не может. Если только у него там не нежная лилия, которая вянет от неосторожного прикосновения. Гарри невольно представляет себе Малфоя и лилии, Малфоя в лилиях, лилии в Малфое, - и рука его сжимается крепче, и Малфой, у которого никаких лилий нет, скулит чуть громче и начинает ерзать. Свободной рукой Гарри расстегивает брюки. Молния, кажется, разъезжается сама, - или ею движет неконтролируемая магия, разогретая поджаривающим Гарри желанием? С силой раздвигает коленом малфоевские ноги, - тот, опомнившись, стискивает его колено между собственных. Пошатывается, чуть не теряя равновесие, судорожно вздыхает, цепляясь обеими руками за плитку за своей спиной, - Гарри держит крепко и не собирается отпускать, и теперь, кажется, это действительно больно. Впрочем, их уравновешивает тот факт, что Гарри из-за Малфоя больно тоже. Если не больнее. Член Малфоя под шелковистой тканью – мягкий и какой-то несчастный, но в руке лежит хорошо, приятно; Гарри перебирает пальцами, приноравливаясь, прислушиваясь с любопытством к ощущениям – даже сквозь белье это интересно, и, кажется, у него все-таки больше. Ненамного, так, слегка, но и это тоже приятно, тем более, что раньше Гарри ни о чем подобном как-то не приходило в голову задуматься. Он тянется к окровавленному рту Малфоя, вжимаясь коленом в стену между его ног, и сквозь шум пульса в ушах слышит свой негромкий стон, когда упирается стоящим членом Малфою в нежный шелковистый пах. - Ты зашел слишком далеко, Поттер, - хнычет ему в рот Малфой. Гарри ловит зубами его нижнюю губу и снова кусает, больно, раздирая только-только закрывшиеся ранки. Малфой елозит под ним, старается отвернуть голову, хватается рукой за воротник рубашки Гарри. Он даже согласен ответить на поцелуй, и отвечает горячо, виноватый и раскаявшийся в своей вине; Гарри проталкивает язык ему в рот – послушный, податливый, - оглаживает волнистую поверхность неба, собирает кровь с зубов. Он даже прикрывает глаза, так ему хорошо, хотя немного жаль не видеть лица Малфоя. Он стаскивает вниз малфоевские брюки – обеими руками, стягивает вместе с бельем и горячим налитым членом прижимается к члену Малфоя. Малфой дрожит и всхлипывает, и пытается вывернуться из-под Гарри, но получается только тереться – и сводить Гарри с ума окончательно, это какое-то издевательство, очередной выкидыш малфоевского коварства, но он прекрасен, и Малфой прекрасен, и слипшиеся от слез ресницы Малфоя, касающиеся скул Гарри, прекрасны тоже. Гарри обхватывает обеими руками его обнажившиеся бедра – белые и тощие, но твердые из-за крепко подобравшихся мышц, и еще нежные. Вообще там, под бельем, Малфой оказывается нежным везде – у него даже волосы на лобке светлые и тонкие, Гарри рядом с ним выглядел бы безумно мужественно, если бы кто-нибудь их увидел сейчас вдвоем. Гарри запрокидывает Малфою голову, чтобы проникнуть языком еще глубже, и чувствует, как чужая кровь липнет у него на подбородке. Малфой сползает еще чуть ниже, - одной рукой ему не удержаться под чужим весом, но второй он упорно держится за воротник Гарри, натягивая его так, что рубашка вылезает из выреза форменного свитера. Влажная ткань трет кожу, только сильнее горячит Гарри; из-под свитера она выносит запах пота, резкий, какой-то дикий, Гарри вдыхает его вместе с запахом крови, и ему хочется зарычать Малфою в глотку. Грудная клетка Малфоя судорожно вздрагивает – Малфой давится кашлем, но Гарри жалко отпускать его; он сам ловит воздух лишь случайными вздохами, и этого воздуха ему мало, но отпустить Малфоя сейчас означает… отпустить Малфоя сейчас Гарри просто не в силах. Малфой выгибается, прижимаясь пахом к промежности Гарри, отпихивает ладонью его от своего лица. Гарри подхватывает его одной рукой под бедро и толкается наугад, не думая, что делает, да и не вполне соображая даже – он занят ртом Малфоя, и для него почти неожиданностью становится малфоевский задавленный стон, а уж последовавший за ним удар и вовсе оказывается внезапным. Малфой шарахается в сторону и, не удержавшись на ногах, запутавшись в брюках, валится на пол. Брызги окатывают низ брюк Гарри, единственная же капля оседает на лице и соскальзывает вместе с каплями пота в ложбинку над верхней губой. Гарри машинально слизывает ее, не замечая, что делает, трет горящую скулу, пачкая ее малфоевской кровью. Малфой сквозь помутневшие стекла очков видится взъерошенным и напуганным до одури. Он отползает от Гарри назад, волнуя лужу на полу, щерится окровавленным ртом. Глядя на него, Гарри задумывается, что ему, должно быть, очень страшно сейчас, - Малфоя становится даже немного жаль, но совсем немного. Малфой – не воин, ему не положено драться; Малфой не имеет ни малейшего понятия о чистоте, Малфой не умеет слушаться, и даже прекрасным он быть умеет плохо. - Хватит, Поттер! – взвизгивает Малфой, тараща на Гарри красные мокрые глаза. – Отвали! Слышишь, ты? Пидорас магловский! Извращенец! Отвали! Он оскальзывается ладонью в луже и заваливается на бок; мокрый галстук липнет к его вздымающейся груди, тонкая рубашка прилипает к телу, высвечивая выступающие ребра. Член болтается между дрожащих бедер, бледный и жалкий, как и весь Малфой. - Я тебя заколдую! – кашляет Малфой. У него длинные ноги, просто удивительно – длинные и ровные. И такие изящные тонкие щиколотки мелькают под задравшимися краями брючин. - Отец до тебя доберется! Кажется, Малфоя тошнит. Его не было на ужине, мстительно вспоминает Гарри. Он горит, как горели его соплеменники во времена священной инквизиции. Малфой сам отправил его в этот костер. Малфой – инквизитор, белые волосы и голубые с красными прожилками глаза, и кровь на губах, и белые лилии в трепещущей клетке ребер. Он не воин, нет. Гарри практически видит разводы крови на белоснежных лепестках лилий. Словно во сне, он делает шаг, становится между раздвинутых малфоевских ног – длинных, длинных ног, ровно посередине между блестящих черных ботинок. Малфой задыхается, глядя на него снизу вверх, руки у него подламываются, ладони скользят по сырому кафелю. Он весь замирает, когда понимает, что упирается затылком в стену под раковиной, и, кажется, даже теряет на мгновение сознание, - пока Гарри не наклоняется и не берется за рубашку у него под горлом, и не поднимает с усилием на ноги. Он прижимает Малфоя к стене всем своим телом. Трусливое малфоевское сердце бьется Гарри в грудь, будто просится туда, прочь из малфоевской груди. Каково это, интересно, было бы – иметь сердце Малфоя? Гарри сжимает тонкое малфоевское запястье с выжженным на коже черепом. Малфой снова не дышит – замер, только губы дрожат, да сердце бьется, бьется, все еще. Он не сопротивляется, только слабо дергает руку, когда Гарри проходится языком по ненавистному черепу. И не визжит больше. Стонет, и то негромко, и всхлипывает, роняя слезы на мокрые рукава Гарри. Гарри сплевывает в воду кровь – на этот раз ее слишком много, и жалеет, что у него нет таких же зубов, как в прошлом году, когда он чудился себе змеей, напавшей на мистера Уизли. Тогда бы он содрал этот череп целиком, или еще лучше – откусил бы Малфою руку, но и так тоже неплохо. У змеи больше нет головы, у Малфоя больше нет поводов не быть прекрасным. Он позволяет Малфою подтянуть кровоточащую руку к груди. Кровь течет и заливает белую рубашку, белую грудь Малфоя, пропитывает свитер на груди у Гарри. Гарри дышит часто и глубоко, восхищенный ее сильным, горячим запахом, сглатывает мелко наполняющую рот кровавую слюну. Он взбудоражен до предела – но предел обретает подвижность и двигается все выше, Гарри следует за ним стремительно, взвивается куда-то в невозможную высь, оглушающе, смертельно высоко. - Я ненавижу тебя, Поттер, - выплевывает Малфой ему в лицо. Гарри добродушно касается кончика его длинного носа своим. Малфоя, кажется, ноги уже не держат, но Гарри не тревожит это. Он прижимает Малфоя к стене, подтягивает к талии его дрожащее бедро. Свободной рукой он помогает собственному члену найти соответствующую ему дырку в Малфоевском теле, пальцами расширяет ее неловко, особо и не стараясь; пальцы скользят от оставшейся на них крови, и член тоже скользит, головкой настырно раздвигая сокращающиеся мышцы. Гарри снова больно, но эта боль уже другая – она даже интереснее, и она снова уравновешена болью Малфоя. Тот пытается подняться на мыски, как балерина, чтобы быть повыше, бледное до синевы лицо его краснеет; Малфой вздыхает судорожно и цепляется за Гарри, словно собирается вскарабкаться по нему вверх, шепчет умоляюще, срываясь на хныканье: - Поттер, перестань. Поттер, пожалуйста, не надо. Поттер! Гарри тянет его на себя, и голос Малфоя взлетает к самому облупившемуся потолку: - Поттер! Кровь скользит просто прекрасно. Малфой сжимается в ужасе и в своей боли, обхватывает шею Гарри обеими руками, всхлипывает в голос ему на ухо. Опираясь одной рукой на стену, Гарри обнимает его второй поперек спины – под ладонью он чувствует выступающие позвонки, острый угол лопатки. Он чувствует пахом беспомощный член Малфоя, колышущийся от его отрывистых движений, чувствует, как мягко вздрагивает мошонка. Чувствует, как втягивает его в себя упрямое малфоевское тело, как сдавливает, будто не считаясь с желаниями самого Малфоя, и это невероятное ощущение. Гарри даже не с чем сравнить Малфоя – или, наверное, скорее не с кем. Ему не мешает даже тяжесть Малфоя, неудобное положение их относительно друг друга, - он поглощен и ошарашен, и ему хотелось бы провести вот так всю вечность, в этом туалете – все равно он забыл уже, где они находятся, - в запахе крови и пота, и еще чего-то нового, непривычного, восхитительного. Запахе лилий. Ему хочется достать до самого малфоевского сердца. Малфой прерывисто дышит у него над плечом – неровно, в такт его собственным беспорядочным рывкам. Слишком расточительно тратить это прекрасное движение на равные интервалы; Гарри хочется быть везде и сразу, вытянуть член до самой уздечки и втолкнуть его назад – как можно глубже, а если получится посильнее, то Малфой застонет и вцепится ногтями ему в свитер, - и это и будет предел, и выше, похоже, будет уже некуда. Нет, Гермионе не надо видеть малфоевское сердце. Пусть оно просто будет. Чтобы Гарри об этом знал. Малфой вскрикивает и выгибается от слишком резкого движения; он почти ложится на руку Гарри, которая поддерживает его под спину, - лег бы, если бы не уперся в стену. Долбаный гимнаст. Перед глазами Гарри маячит залитая кровью грудь Малфоя и темнеющие среди вишневых сгустков соски, сами как эти сгустки. Гарри притискивает Малфоя к себе, удивляясь походя, что рука начинает дрожать от напряжения, и припирает его ближе к стене. - Ненавижу, - выдыхает Малфой со стоном, утыкаясь носом ему в плечо. – Пот-тер. Не-на-ви-жу. Гарри стонет в ответ низко и упоенно, и в ушах у него стучит, точно как в костлявой груди Малфоя. Он чувствует запах кровавой лилии. Боль прошивает его насквозь – какая-то совсем новая боль, совершенно непереносимо прекрасная, как будто зажигаются разом в туалете все свечи, и лицо откинувшегося назад Малфоя – такое четкое и розовое, белые волосы, слипшиеся в неопрятные сосульки, трепещущие ноздри, прожилки в белках глаз – Гарри почти видит их пульсацию, и тонет, тонет в разжижившемся костре, и помимо воли своей и туманящегося разума шепчет в разорванные губы Малфоя: - Люблю… Он включается разом, как электроприбор, и сперва думает, что все еще спит; во всяком случае, Гарри не мог бы придумать предлога, чтобы его занесло в этот туалет еще хоть раз после того, как в одной из кабинок он увидел пушистые ушки, выросшие из спутанных волос Гермионы. Он опирается ладонью на пол, желая встать, и морщится: над плиточным полом стоит почти полдюйма воды. Брюки на нем, похоже, промокли насквозь, как, впрочем, и свитер, и рубашка под свитером. Хорошо, что не надел мантию, прежде чем отправился в загадочное путешествие до туалета Плаксы Миртл, а то бы, должно быть, не смог вообще подняться на ноги. Хотя, если честно, и без мантии получается неважно. Держась за край раковины, Гарри медленно выпрямляется. Поясница болит невообразимо – может, дает о себе знать неудачная тренировка по квиддичу? Не с такой уж большой высоты он свалился, правда, но покалечиться можно, и со стула упав, - и ноют руки, и вообще все тело ноет. Может быть, квиддич тут и ни при чем. Гарри смотрит в зеркало широко раскрытыми глазами. Неверяще, захолодевшими тут же кончиками пальцев дотрагивается до подбородка – по подбородку размазано что-то красное, что, пожалуй, можно было бы принять, например, за кетчуп; Рон мог бы принять, но Гарри – нет. Гарри слишком хорошо известно, как выглядит кровь. Он разглядывает себя в зеркале – свое окровавленное лицо, красные пятна на воротнике выбившейся из-под свитера рубашки, темные пятна на вязаной груди свитера. Верить зеркалу он не может и не хочет, но, опустив глаза на собственную грудь, видит то же самое, если не хуже. Влажное пятно на свитере настолько свежее, что еще блестит, не успев даже подсохнуть. И руки – руки все в кровавых разводах. Гарри подносит их к лицу в бесплодной надежде, что ему все это мерещится; кровь забилась в каждую линию, - поверх грязно-алого фона просвечивает тонкой вязью паутина жизни на его ладонях. Сердце бьет в ребра тяжело и страшно. Гарри очень хочется проснуться. Только во сне кровь не пахнет так по-настоящему, и не пробирает дрожью от такого настоящего холода, когда стоишь в отсыревшем туалете в мокрой насквозь одежде. Джинни говорила – когда он тобой овладевает, эти моменты выпадают из памяти. У Джинни руки были выпачканы краской. А у него… У него стынет все внутри от мысли, что эта кровь – чужая. Лучше бы – его. Пусть бы – его. Гарри начинает мелко подташнивать, и шрам на лбу отзывается на неприятные ощущения еще более неприятной, дергающей болью. Гарри опирается на раковину всем весом, внезапно осознав, что еще чуть-чуть – и ноги у него подогнутся, и тогда он снова разляжется в луже воды с примесью этой чертовой крови. Пальцы у него дрожат и соскальзывают с гладких краев. Кажется, еще немного, - и он окунется носом в дурацкую раковину, и пусть, все равно он больше пока что ничего не придумал. Неужели им действительно овладели? Гарри приказывает себе собраться. И, не удержавшись – а вдруг в самом деле показалось? Вдруг это чья-то глупая шутка? – вновь поднимает взгляд к зеркалу. Волосы растрепаны слишком даже для него, а на правой скуле наливается синим кровоподтек. Прекрасно. Гарри щурится на себя в зеркало – и не замечает движения за спиной. Только в последний момент успевает метнуться в сторону, услышав высокий дрожащий голос Малфоя. - Круцио! Осколком раковины ему цепляет щеку – как раз поверх свежего кровоподтека. Он выпрямляется, инстинктивно выхватывая палочку, замахивается в ответ, не думая, переполненный ужасом и злостью на Малфоя, посмевшего напасть на беззащитную спину, и непонимание отступает в нем на задний план, как и желание понять, как и страх за то, что, наравне со всеми остальными, эта кровь на его руках могла быть кровью Драко. Он выкрикивает первое, что приходит в голову, раньше, чем успевает сообразить: что-то здесь не так, что-то с ними обоими не то, а потом становится уже поздно. Драко смотрит, как приближается к нему в зеркале Гарри, но прикосновение ладоней все равно заставляет его на мгновение напрячь плечи. Гарри обнимает осторожно, мягко обхватывает обеими руками талию Драко как раз под тем местом, где кончаются белые штрихи. Драко опускает ресницы, все так же глядя на отражение в зеркале, молча любуясь блеском ясных зеленых глаз, линией сильного плеча, виднеющегося над его собственным плечом. Помедлив, он все же позволяет себе чуть отклониться назад, чтобы прислониться спиной к теплой, надежной груди Гарри, и Гарри в ответ обнимает его чуточку крепче. - Пойдем? – спрашивает Гарри, ненавязчиво касаясь губами его шеи под отросшими светлыми волосами. Добавляет после несколько затянувшейся паузы: - Драко? Гарри тоже смотрит – прямо, он всегда смотрит прямо. И кажется, будто смотрит он не на их отражение, а Драко в глаза, - и слегка хмурится, и улыбается немного нерешительно. - Я хочу тебя. Он проводит кончиками пальцев по обнаженной груди Драко, как сам Драко только что, и под его прикосновениями сердце начинает стучать быстрее. Драко вздрагивает еле заметно, когда он пересекает пальцами наискось ровные линии шрамов – прямо над частящим в груди сердцем. Гарри хватает одного намека на дрожь, чтобы убрать руку. Драко смотрит, щурясь из-за светлой до белизны челки. Ее давно пора обрезать, но Гарри нравятся длинные волосы – ему нравится убирать их, дотрагиваясь до лица Драко. Драко ловит его узкую ладонь у себя на груди – узкую, но сильную, и накрывает ее своей, сплетая пальцы с пальцами Гарри, длинным рваным рубцом на внутренней стороне предплечья прижимаясь к его руке. Драко манит ощущение собственной кожи, которая в этом месте не оживает даже под прикосновениями Гарри, - но сам Гарри старается поменьше дотрагиваться до него в таких местах. Гарри утыкается носом ему в плечо, щекоча кожу горячим шумным дыханием. Он никогда не показывает, как трудно ему смотреть в глаза Драко, - до сих пор, столько лет спустя. Драко просто знает, и в какой-то степени благодарен ему за это. Гарри просит прощения – все эти годы. Не словами – Гарри кажется, что Драко тяжело об этом говорить, но тяжело на самом деле лишь ему самому. Он извиняется взглядами, осторожностью прикосновений, несвойственной ему нежностью голоса. Он словно считает, что даже голосом может сделать Драко больно. Драко это совершенно не трогает. Гарри считает, что что-то сломалось в нем тогда. Но Драко чувствует по-другому: сломалось вовсе не в нем. В нем, напротив, что-то расцвело. Все эти годы, с тех пор, как Гарри сказал о своей любви, Драко молчит о своей. С Гарри ему хочется быть настоящим. Старые раны никогда не заживают полностью. Даже если о них напоминают лишь трещины на снегу. Или белоснежные прожилки на полупрозрачных лепестках лилий. Драко они кажутся прекрасными.