Дальше нельзя

Есенин сидел на кухне, поджав ноги под себя. Он мечтательно бросал взгляды в окно, изредка что-то выписывая аккуратным почерком в тетрадке. Пшеничного цвета челка постоянно падала на глаза, заставляя Лирика то и дело недовольно встряхивать головой. Скоро с работы должен был прийти Штирлиц. А у него не было сил даже поставить кипятиться чайник. За последнее время он стал все чаще чувствовать себя несчастным. Глаза василькового цвета потускнели, а игривая полуулыбка и задорный блеск в глазах куда-то пропали. Нет, внешне он оставался все таким же: писал Штиру стихи, пытался неуклюже во всем помогать, не лезть в душу и внимательно слушать о том, что происходило у любовника на работе. Но что-то стало его чертовски раздражать. Например, неуемная забота Штирлица, то, что он невзначай командным голосом может разрушить хрупкую гармонию Есенина. Казалось, тому совершенно наплевать на его чувства. А на подбадривающие шутки Лирика тот умудрялся даже обижаться... Парень вздохнул, ссутулив худые плечи. Оторвав мутный взгляд от тетради, он уставился на угол в коридоре, за которым была входная дверь. Штир приходит всегда раньше, чем обещает, это он давно уже вычислил и заметил. Три... Два... Один... Ключ шумно проворачивается в замке. В квартире было тихо, однако Штирлиц знал, что Есенин сидит дома. Его ждет, ага. Кроме того, где ему еще быть, если он не работает и любит находиться в одиночестве? Аккуратно поставив обувь у стенки и убрав в гардероб пальто, мужчина прошел на кухню и застал Лирика в своей излюбленной позе и за своим излюбленным ничегонеделанием. Ибо Штирлица хоть и умиляли есенинские повадки, изредка восхищали стихи, все же он считал ерундой все эти нерациональные, а потому бесполезные мечтания. Трудно человеку серьезному и требовательному по своей натуре поладить с натурой романтичной и непредсказуемой. Штирлиц старался, потому что любил. Однако раздражение с каждым днем все накапливалось, мелочь за мелочью, и он уже не был уверен, что всегда будет терпеливым и снисходительным к недостаткам такого непохожего на него партнера. - Ужинал? - коротко бросил Штир вместо приветствия. Есенин вновь поднял на него светлые глаза, которые до этого опустил, чувствуя немой укор партнера. -Нет, - он прочистил горло, - Нет, еще не ужинал, ждал тебя. Поставить чайник? Но Штирлиц твердой и уверенной рукою уже сделал это за него. Потом последовал обычный разговор о том, кто что делал днем. Штир "отчитался" о своих делах на работе. А потом наступило молчание. Есенин сделал вид, что уставился в тетрадь, но тихонько, из-под ресниц продолжал наблюдать за партнером. А тот, как ураган, носился по кухне, разогревая еду и ставя тарелки. Его прямая спина в новом костюме то и дело мелькала перед глазами. Но даже в этих передвижениях чувствовался некий порядок и сосредоточенность. Лирик уронил голову на руки. "Ну зачем, зачем я могу ему понадобиться? Он все может сделать сам, никогда даже не советуется со мной. Хотя, да... Зачем ему?". Штирлиц ни о чем не размышлял, пока готовил и накрывал на стол, полностью сосредоточившись на этом деле. И только поставив перед Лириком тарелку с едой и наткнувшись на его странный взгляд, который тот сразу же отвел, мужчина на миг замер на месте. - Что? - просто сказал он, наверное, даже неосознанно. До него внезапно начало доходить, что что-то не так, но он слишком устал, чтобы подбирать нужные слова. Но никак не отреагировать тоже не мог. Штирлиц сел на свое место и начал есть, продолжая вопросительно смотреть на Есенина, который казался чем-то расстроенным и каким-то... странным, будто бы скрывающим что-то... -Зачем я тебе? - тихо проговорил Есенин. Сначала Штир с еще большим непониманием стал смотреть на партнера, но потом... Потом он понял, что это снова началось. Есенин снова давит на жалость. Боже, как он это в нем ненавидел. Лирик все понял. Без слов. Это была одна из тех его попыток быть самим собой, которые непременно проваливались. И в этот миг все его существо пронзила ярость. Почему? Ну почему Штир всегда такой строгий и сдержанный? Сейчас ему больше всего хотелось вывести того из себя, чтобы он кричал, злился и, может быть, даже ударил его, но только не спокойно сидел и ел с невозмутимым, немного презрительным выражением лица. Сам Есь даже не притронулся к своей тарелке. Не смог. Такая в нем сейчас кипела ярость. Штирлиц просто не умел реагировать на подобные вопросы как надо. Наверное, он мог бы броситься убеждать Еся в том, что он ему безумно дорог, или ответить с сарказмом или грубоватой шуткой, типа: "Действительно, зачем?!" Если бы Лирик был, скажем, портфелем, Штир мог бы ответить: "Чтобы складывать в тебя свои документы", если бы Лирик был работой, Штир мог бы ответить: "Чтобы зарабатывать деньги и обеспечивать семью". Однако, Есь - это не вещь. Это... человек, и нельзя вот так конкретно сказать... Ну что за нелогичные вопросы? Ему внимания не хватает?.. Как быть? - Есь... Я что-то не так делаю? Я же стараюсь делать все, чтобы ты ни в чем не нуждался. -Ты? Да, ты все, все правильно делаешь. Стараешься, конечно. Как же ты не будешь стараться. А, знаешь, что? А не пошел бы ты со своей заботой? - Есь сам пьянел от собственной смелости. Язык развязался, сейчас, сейчас он скажет все то, о чем так долго думал, - Ты постоянно, постоянно все делаешь правильно. А я кто? Кто я по сравнению с тобой? Кто я для тебя? Какая-то миленькая игрушка? Думаю, что так, а иначе зачем тебе такой бесполезный человек, который не годен ни на что, кроме как писать глупые, никем не оцененные стихи? Я писал их и для тебя, но даже ты оставался равнодушен. Я видел, как тебе скучно. Что? Больно, когда говорят правду? Я вижу, как ты злишься. Ну, давай же, ударь меня. Не можешь? Ах да, ты же у нас всегда такой правильный... Да... такое слышать было больно. Штир, бывало, думал о социальной непригодности Есенина, об его немыслимой лени, о качествах, которые просто вымораживали, но... Есенин вовсе не был бесполезным для Штира. Это не так. Карьерный рост, всеобщее уважение - все это не значило для него того, что значил для него Лирик и его нежные к нему чувства. И Штир знал твердо, что ни на кого другого бы не променял этого человека. Но говорить ему об этом просто не видел смысла! Зачем? Неужели его поступки не говорят об этом? К чему эти банальные фразы о любви? Ну почему Есенин не может обойтись без всего этого?.. - Еще один такой монолог, и я обещаю ударить тебя, - попытался отшутиться он. А зря он это сказал... У Есенина что-то екнуло под сердцем и как будто сорвало крышу. Он не отдавал в этом отчета себе, но сейчас он явно нарывался. Как и не отдавал себе отчета в своих словах: -Да тебе... Тебе совершенно плевать на меня и мои чувства! Ты никогда не спрашивал, как мое настроение, почему я такой грустный. Я же... я же не робот в конце концов! Могу и сломаться под этим равнодушием! Хотя... что ты знаешь о чувствах, кроме как любви к своей работе! Молчишь? Нечего ответить? - спросил Лирик, подходя на опасное расстояние к Штирлицу, который уже с негодованием поднялся из-за стола, чего Есь будто бы не замечал, - Ну, давай! Что ты мне сделаешь? Накормишь и положишь баиньки?! Штир сдержал данное Лирику обещание. Последовала пощечина. Он тут же пожалел о ней, раскаялся, удивляясь собственной несдержанности, попытался её оправдать. - Как ты можешь такое говорить? Всю эту чушь? Господи!.. Да какая, какая к черту работа? Я с тобой сорвусь! - кричал он, стыдясь себя, ужасно боясь, что Лирик уйдет от него после такого обращения. - Я не хотел... просто очень тяжело слышать эту неправду. Все совсем не так. Да, я знаю, что я не романтик, наверное, это причиняет тебе страдания, но я такой, какой есть... Если бы я мог дать тебе большее, не сомневайся, я бы это сделал. Есенина как подбросило. Он отошел от Штира на два коротких шага. Да, щека горела, но еще сильнее горело сейчас там, внизу. Штирлиц никогда, никогда даже пальцем к нему не притрагивался. Даже не орал. Только изредка повышал голос, когда Есь уже совсем борзел и провоцировал его. А сейчас... Сейчас это будто все сильнее его подхлестывало. Он никогда не хотел Штира так сильно, как в ту минуту, когда он ударил его. И, к раздражению Лирика, еще минуту спустя тот уже сыпал оправданиями, выглядя безумно виноватым. Да что он сделал то в конце концов? Просто исполнил немую (а на этот раз не очень) просьбу любимого. -Романтик? А мне и не нужен романтик! Мне нужен мужчина! А не... - Есь многозначительно осмотрел партнера, от чего Штира аж передернуло, - Пойми, ведь я люблю тебя! Я хочу во всем быть тебе опорой, а ты не хочешь даже открываться мне! А говоришь, что любишь! Любишь? Так докажи! - Есь снова почти вплотную приблизился к Штиру, заглядывая ему в глаза, стараясь показать свое желание и передать его хоть бы и через мысли. "Неужели он хочет?.. - мелькнула вдруг странная мысль, - Хочет того же, чего и я..." Доказать... Что ж, попробую предоставить ему доказательство... Штирлиц сократил расстояние между ним и Есем и поцеловал того в мягкие губы. Он всегда был очень осторожен, боялся причинить Лирику неудобства или даже боль, но сегодняшнее происшествие, то, что он, по его мнению, совсем слетел с катушек, подняв руку на Еся, привело его в какое-то отчаянное состояние: он прижимал парня к себе, крепко, почти неосознанно, неистово целуя. Он так боялся потерять его, боялся сделать что-то не так… Да, именно боялся. И страх сейчас управлял им. Лирик извивался в руках своего любовника. Сердце то и дело замирало от желания, а руки дрожали, в спешке расстегивая пуговицы на рубашке Штира. Ему нравилось то состояние, в котором находился его партнер, движения которого вдруг стали грубыми и порывистыми. Штирлиц стал стягивать с него рубашку, случайно потянув волосы, отчего у Еся с губ сорвался стон. «Я делаю ему больно! Нужно остановиться!» - забилась мысль в голове у Штирлица. Все его поведение казалось ему сейчас противоестественным. Он вдруг отступил на шаг назад и, взяв руки Есенина в свои руки, стал шептать: «Прости, прости…» Лирика как будто ведром холодной воды окатили. Казалось, что он вот-вот должен был получить какой-то приз, но в последнюю секунду ему велели убираться. Он не понимал, что вдруг пошло не так. Все же было так хорошо! -Ты что, - тихо начал он, - издеваешься надо мной? Какого ты вдруг остановился?! Послушай, я не думаю, что это смешно! Если ты не хочешь меня – так и скажи, я уйду! Скажи, скажи это!! – уже кричал Есенин, едва сдерживая набежавшие слезы. Штирлиц ничего не понимал. Ну, вот совершенно! Почему его любимому плохо теперь, когда он захотел оградить его от боли? Он начинал страшно злиться, подумывая над тем, что Лирик просто издевается над ним. И какого черта он устраивает сейчас все эти истерики? -Хватит, успокойся! – холодным и твердым голосом сказал Штир, - Это у меня уже начинает складываться впечатление, что ты хочешь не меня, а устроить скандал и вылететь из моего дома вместе с вещами. Я люблю тебя и хочу! -Да? -Да! Есенин зло смотрел из-под опущенных ресниц: -Так докажи, наконец, это! Штирлиц послал все к черту и, крепко схватив так и стоявшего без рубашки Есенина за плечи, поднял его и усадил на стол, расположившись между его ног. Он стал быстро и уверенно скользить руками по телу парня, тем временем грубо и настойчиво целуя его в губы, вкладывая в этот процесс всю свою любовь и злость. Есенин снова и снова стонал, когда Штир делал какое-то неаккуратное движение, но логик приказал себе не обращать внимания на это. Справившись с ширинкой любовника, Есенин откинулся руками на стол. Посуда полетела к чертям. Видя происходящее и, уже мало соображая, Штир толкнул Лирика на стол на спину и стал грубо стаскивать с него штаны. Есь впивался пальцами в края столешницы и дрожал от предвкушения. Что-то сегодня было во всем происходящем особенное. Он не понимал, что, но ему определенно это нравилось. Штир снова притянул партнера к себя, нежно, но настойчиво целуя того в шею. Дыхание у обоих сбилось, и на одном из этих рваных вдохов Штир вскрикнул, когда Есь укусил его за плечо. Он взял его за волосы и, немного отодвинув лицо парня от себя, внимательно вгляделся в его глаза. Они были странными. Как будто чужими. Пугающими. Но в их глубине горело такое желание! Грудь Лирика часто вздымалась, раскрасневшиеся губы были приоткрыты, а зрачки расширены. Глаза смотрели вызывающе. И тогда Штирлиц, все еще под властью ярости в груди, отпустил все свои тормоза и, толкнув Еся обратно на стол одной рукой, грубо раздвинул в стороны его ноги. Через несколько минут он уже грубо вколачивался в тело парня. Да так, что ножки нового добротного стола вскоре стали скрипеть. Эта ночь потонула в ритмичных стуках дерева о паркет и громких стонах Лирика. Штирлиц предавался своему маленькому безумию. Есь кусался, царапался и вырывался, но он был такой красивый, что его вовсе не хотелось отпускать до самого утра… Когда пришел синий рассвет, на кухне стало необычайно тихо. Два парня лежали на полу на разбросанных ими же вещах. Где-то под столом валялись осколки битой посуды. Тикали часы, стрелка которых близилась к пяти. Есенин никогда еще не чувствовал себя таким счастливым. Эта ночь подарила ему не один оргазм, каких еще не было в его жизни. Теперь он думал, что все проблемы уйдут, любимый наконец-то понял его, открылся ему. Теперь их жизнь не будет прежней. Не будет ни ссор, ни неловкого молчания, ни взаимной тихой обиды. Он еще сильнее прижался к Штирлицу, на руке которого сейчас лежал и, повернув голову, посмотрел ему в глаза: -Мне было сегодня так хорошо с тобой. Я очень сильно люблю тебя,- говорил Есь, а глаза его светились от счастья. Такой улыбки на губах любимого Штир не видел уже давно. Он внимательно вглядывался в лицо Лирика, стараясь запомнить все, до последней черточки. -Я тоже очень люблю тебя, - глаза Штирлица смотрели ласково и с заботой, - И всегда буду любить. Кстати, тебе не холодно лежать на холодном полу? Внутри Есенина все как будто оборвалось. Он моментально вывернулся из-под руки Штира и вскочил. «Как?»– билась в его голове мысль, - «Как может он в эту минуту думать о чем-то, кроме нас двоих? Я ему признаюсь в чувствах, а его волнует чертов пол?!» -Знаешь, я, пожалуй, избавлю тебя от сомнений по этому вопросу, - сказал Есь и пулей вылетел в коридор. -Постой! – крикнул Штир, - Пожалуйста, Есь, прости меня! – он вбежал в комнату следом за Лириком, который в данный момент рылся в шкафу в поисках одежды, - Прости меня за все – и за эту ночь вообще. Я злился, я сорвался! Черт, какой же я идиот! Наверно, тебе было жутко больно. И почему нельзя было донести тебя до кровати?.. -Стой, - Есь, начавший было одеваться, вдруг опешил, - То есть… Послушай, это была самая счастливая ночь в моей жизни. Значит, для тебя – нет? Тебе не понравилось? – Есенин некоторое время покачал головой в раздумьях и вдруг стал стремительно натягивать на себя вещи. -Ты все не так понял! – Штир был в абсолютной растерянности. Не понимал, что происходит и как быть дальше. Почему Есенин уходит? Как его остановить? Ну что нужно сказать? – Мне не может не нравится быть с тобой! Пойми это, пожалуйста! Останься, - он встал на дороге уже одевшегося и взявшего рюкзак Лирика. Тот на секунду замер перед ним. Но, увидев, что партнер не собирается предпринимать никаких решительных действий, просто проскользнул мимо него и вылетел за дверь. После ухода взъерошенного худого парня в квартире стало снова тихо. Штир, тоже найдя себе кое-какую одежду, поплелся на кухню. Он чувствовал себя ужасно. Машинально убрав весь оставленный ими разгром и поставив чайник, он рухнул на стул. Обхватив голову руками, он старался понять, что же все-таки произошло. Он всегда знал, что Есенин – особенный человек. Для него тем более. Но сейчас его поведение переходило все границы. Почему он был доволен, выявив его худшие качества? Почему он ушел, когда Штир захотел все исправить? Чайник закипел. Ответов не было. Было семь часов. А значит, ему скоро пора идти на работу. Дела на ней шли на данный момент отвратительно, у Штира недавно умерла мать, его кот потерялся на даче. А теперь от него еще и сбежал самый любимый человек, которого он никогда, никогда не понимал, и, может быть, никогда уже не поймет…