When first we met I saw your lovely eyes looking at mine… Когда мы впервые встретились, я увидел твои милые глаза, глядящие на меня…
Я работаю с людьми так долго, что, казалось бы, уже должен привыкнуть к ним. И все же не могу сказать этого с уверенностью. Многое в них до сих пор остается для меня загадкой. Например, не далее как вчера лейтенант Ухура подошла ко мне и сказала: - Вам, наверное, нелегко сейчас, мистер Спок. После того, что произошло с капитаном Пайком… И теперь, когда придет новый капитан… мы все переживаем за вас. Я молча смотрел на лейтенанта, чувствуя, как у меня самопроизвольно приподнимается бровь. Переживания нелогичны, и их необходимость я ставлю под сомнение. Допуская, однако, что у землян нет возможности выбора, я промолчал. Кажется, девушка под моим взглядом почувствовала себя неуютно. - Я просто хотела поддержать вас, мистер Спок. - Эмоциональная поддержка не является ни необходимой, ни желательной, Ухура, - прокомментировал я. И видя, что лейтенант, закусив губу, продолжает стоять на месте, добавил: - Можете идти. Эмоциональность человеческих женщин составляет определенные трудности в работе, на мой взгляд. Вот и в данной ситуации собственные переживания она проецировала на меня. Но факт в том, что экипажу привыкнуть к новому капитану и сработаться с ним будет, безусловно, гораздо труднее, чем мне. В данное время мы находимся на пути к девятой по счету – после смены командования - точке назначения. Кажется, уже можно констатировать, что экипаж привык к нашему новому капитану. Работу под его руководством и в самом деле можно назвать вполне приемлемой. Правда, он не точен, и у него есть странная, я бы сказал – нежелательная - склонность к округлению цифровых значений, и он часто улыбается и смеется без разумного обоснования. Тем не менее, я бы не решился назвать его несерьезным. И, похоже, экипажу эта черта нового командира нравится. Отчего-то наша первая встреча запомнилась мне. Я отчетливо вижу этот момент. Официально я знакомлю капитана с кораблем, но по сути – мы знакомимся и присматриваемся друг к другу; отныне я – его правая рука, его заместитель, его советник. Ведь я – старший помощник на «Энтерпрайз». Несколько раз я ловлю капитана на том, что он смотрит на меня. В глазах любопытство, которое он, однако, силится спрятать. Если бы, подобно землянам, я обладал эмоциям, это можно было бы счесть забавным. - Вы вулканец, не так ли? – спрашивает он. - Наполовину. По отсутствию уточняющих вопросов мне становится очевидно, что ответ ему был прекрасно известен. Что это было? Желание проверить, признаю ли я свою человеческую половину? Но отрицать наличие во мне человеческих генов - абсурдно. - Наслышан о вас, - улыбаясь, говорит он. Я смотрю на капитана долго, пристально и безо всякого выражения, но вижу: в отличие от большинства человеческих существ, его это совершенно не смущает. - Не сомневаюсь, что вы наводили справки о своем старшем помощнике, сэр. Это логично. Предполагаю также, что мнения, которые вы могли услышать обо мне, вполне могут звучать нелестно, - спокойно констатировал я. - В самом деле? Как, например? Скажите, мне интересно. Кажется, он поддразнивает меня? Впрочем, я таких вещей не понимаю и предпочитаю их игнорировать. Мы не спеша идем по инженерной палубе. Джеймс Кирк явно наслаждается этой небольшой экскурсией, осматривая свой корабль; лицо горит эмоциями, которые я бы идентифицировал как энтузиазм и гордость. - Не далее как три недели тому назад один из энсинов службы безопасности в разговоре с коллегой выразил мнение, согласно которому я - братоубийственный снаряд, способный загубить жизни многих товарищей, если тому будет рациональная причина. Кирк заулыбался, по всей видимости, откровенно забавляясь моим рассказом. Сделав жест, чтобы я следовал за ним, он вошел в турболифт. - Лазарет. Хочу вас познакомить кое с кем, - и затем, возвращаясь к предыдущей теме: - А вы его слова, я полагаю, услышали, ведь у вулканцев, как известно, тонкий слух. Не так ли? И затем – дайте угадаю - ответили, что он совершенно прав, хотя приведенное сравнение и неуместно: вы лишь наполовину человек, а следовательно, даже фигурально, называться братом для членов экипажа не можете. Скажите мне, если я ошибся. Я вскинул на капитана глаза. Допускаю, в этот момент я почувствовал нечто вроде отблеска удивления. - Вы не ошиблись, сэр. Формулировка не абсолютно точна, но смысл передан корректно. Командир подмигнул мне (странное мимическое движение, постичь все грани смысла которого я до сих пор затрудняюсь), но никак не прокомментировал мои слова, так что задать уточняющий вопрос было хотя и не необходимо, но вполне уместно. И я задал: - Как вы узнали, сэр? Вам сообщили об этом случае? Он взглянул на меня с усмешкой и вдруг совершенно бесцеремонно хлопнул меня по плечу. - Нет, Спок. Я просто попытался представить, что вы могли бы сказать и сделать в такой ситуации. Выходит, угадал. Мне кажется, мы с вами сработаемся. То ли из-за его жеста, то ли из-за самонадеянного тона, в этот момент у меня неожиданно возникло сильное, совершенно иррациональное желание сформулировать по данному утверждению мое личное мнение, в котором подразумеваемое и выражаемое очевидно не соответствуют друг другу; иначе говоря, - съязвить. Но в следующий миг я с удивлением осознал, что подобная реакция, во-первых, совершенно нелогична и вообще мне несвойственна; во-вторых, скорее всего, приведет моего нового командира в восторг. Вынужден быть честным: мне неизвестно доподлинно, какая из этих двух причин заставила меня промолчать. На данный момент прошло уже 8,2 месяца после смены командования, иными словами 249,582169 суток работы экипажа – достаточно эффективной и слаженной работы, учитывая все сложности взаимодействия человеческих существ в ограниченном пространстве. Должен заметить, некоторые личные, как здесь принято говорить – «человеческие» - качества нашего нового капитана вызывают во мне научный интерес. В частности, возьмем его способность принимать членов команды такими, какие они есть, без желания переделать каждого на свой лад. Эта заслуживающая внимания черта, по моему опыту, свойственна лишь немногим людям – а в этой области коммуникаций опыт у меня богатый. Полагаю, обладающие эмоциональным фоном земляне могли бы сказать, что подобное качество вызывает благодарность. От себя же должен добавить, что упомянутое свойство позволяет командиру использовать личные особенности каждого члена экипажа максимально результативно. Далее. То, как он проявляет себя в опасных и сложных обстоятельствах, заслуживает высокой оценки. При этом невозможно не упомянуть, что у нас сформировался достаточно высокий уровень личностного взаимодействия, что в высшей степени благоприятно сказывается на течении и исходе миссий. Также считаю нужным добавить, что у капитана есть незаурядные способности к организаторской и управленческой деятельности. Бескомпромиссно требуя полной отдачи от подчиненных и воспринимая высокую продуктивность как единственно верное течение рабочего процесса (в чем я с ним солидарен), он умеет создать положительную рабочую атмосферу, будучи способным поддерживать дух экипажа даже в стрессовых для людей ситуациях. Это качество, на мой взгляд, заслуживает внимательного рассмотрения и анализа. Я склонен думать, тем не менее, что оно не подлежит дуплицированию и является, по всей видимости, врожденным. Здесь должен отметить: согласно моему мнению, «позитивная рабочая атмосфера» - странная и неясная формулировка; чисто человеческое обозначение явления, которое не является необходимым для безупречного выполнения своих обязанностей. Допускаю, тот факт, что я заметил подобное явление, является несколько нехарактерным для меня и вызван, видимо, долгим сотрудничеством с землянами. Партия в шахматы – превосходный способ рекреации, которая нам, безусловно, необходима после миссии по подписанию договора с андорианцами по космическому субпространству. Так мне сказал капитан, приглашая провести вечер за игрой. Я согласился с ним – не согласиться было бы нерационально, поскольку я не видел причин для отказа. Еще на пороге каюты я заметил: все было установленного образца, и само помещение – стандартно, но чуть только вошел его хозяин – двинул кресло, тронул книги, и вот – линии сместились, стандарт нарушен. Я вошел следом, думая о том, что если бы мне пришлось жить в одном помещении с капитаном, я бы с трудом выносил порождаемый им хаос. Впрочем, я признаю, что партия была занятной. Сделав ход, я откинулся в кресле, сложив вместе кончики пальцев. Кирк сосредоточенно глядит на шахматную доску. На лице сейчас – непроницаемая маска, столь похожая – и столь непохожая! – на лица вулканцев. Что он скажет, сделает через минуту? Как это вычислить, как его постичь – когда он - совершенно другой, существо из дикого, чужого, полного неизведанных эмоций мира? Я рассматриваю его лицо, пользуясь тем, что он задумался над ходом. К слову сказать, в процессе игры я обнаружил, что у него какая-то вывороченная логика, совершенно не поддающаяся анализу. Учитывая, что анализ – это часть учения о логике, возникает вопрос: может ли логика быть нелогичной? Я задумался над этим противоречием. - Шах и мат, - вывел меня из задумчивости голос Джеймса Кирка. Я поднял взгляд. Его смеющиеся глаза смотрели прямо на меня, смеясь не надо мной, а словно бы – приглашая меня посмеяться тоже. И вдруг, безо всякого рационального объяснения я испытал, по всей видимости, то ощущение, которое люди характеризуют как «на сердце потеплело». Вероятно, сказывается переутомление последних дней, и у меня нарушились функции вегетативной нервной системы, отвечающие за регулирование температуры тела. Иного объяснения я не вижу.I’m in control of my emotions. Я контролирую свои эмоции.
Откуда эти странные ощущения? После того вечера они неоднократно повторялись. Я также заметил некоторые другие реакции, нехарактерные для моего организма. Временами мне трудно полностью сосредоточиться на работе. Один раз я даже ошибся в расчетах, чего со мной никогда не бывало. Учитывая, что в тот момент я был исполняющим обязанности капитана (Джеймс Кирк в упомянутый промежуток времени был захвачен в плен неизвестными гуманоидами на неоткрытой планете класса «М»), факт совершения мною ошибки вдвойне прискорбен. Сегодня мы были в увольнительной на поверхности небольшой планеты, чрезвычайно похожей на Землю составом флоры, но имеющей кардинальные отличия по части фауны. Здесь не было гуманоидных форм жизни, как и крупных хищных животных, способных представлять потенциальную опасность для десанта. Благодаря этому факту группа высадки имела возможность полным составом наслаждаться предоставленным свободным временем; я также счел визит научно-полезным. Особенно довольным небольшим и, несомненно, заслуженным отдыхом казался капитан. Он то и дело указывал мне на разные виды растений и находил сходства между ними и аналогами со своей родной планеты. В один момент он обернулся ко мне, жестом приглашая оценить ландшафт. Его глаза сияли. Впрочем, я объясняю себе это впечатление тем, что морщинки вокруг его глаз сложились лучеобразно, что, по всей вероятности, и создало такой визуальный эффект. - Взгляните же, какая красота, Спок. - Красота – неутилитарная категория неисчислимых величин, имеющая значение преимущественно для поэтов. Опыт показывает, что образцы красоты сильно различаются в разных мирах и культурах. Я же служил и буду служить науке, - нахмурился я: я не люблю и не понимаю, когда меня призывают разделить столь абстрактный и при этом эмоциональный опыт. Но тут же понял, что хмуриться нелогично. Хотя в последнее время я заметил, что мое лицо словно бы живет собственной жизнью. Не далее как три дня назад я ощутил, как мои лицевые мышцы в области рта самопроизвольно начали складываться в некое мимическое движение. Я успел взять его под контроль, и результатом стало лишь легкое подергивание в уголке губ. Возможно, это какая-то разновидность неврологического нарушения? Впрочем, сейчас не время думать об этом. - В таком случае, вы просто обязаны провести лекцию об этом вон для тех энсинов научной службы, мистер Спок, - смеется он, указывая на группу девушек, весело смеющихся, болтающих и любующихся открывающимся видом, вместо того, чтобы изучать данные своих приборов. - Я отдаю себе отчет: подобный отдых – необходимый элемент для всякого человеческого… - начал я, однако капитан, со смехом хлопнув меня по плечу, отошел к девушкам, явно заинтересованный их обществом. Я насчитал примерно полтора десятка уникальных, не зарегистрированных должным образом растений. К сожалению, должен ограничиться приблизительной цифрой. В момент, когда я был занят классификацией, капитан имел неосторожность чуть не наступить на ядовитое существо класса пресмыкающихся, визуально напоминающее корень растения, что отвлекло меня от изучения данных трикодера. Позже. Непонятные симптомы не проходят. Я решил, не дожидаясь, пока они скажутся на работоспособности, обратиться в лазарет. Доктор Маккой, наш новый старший судовой хирург, внимательно выслушал мои жалобы (как то: ощущение изменения локальной температуры тела (редко); легкий тремор рук (спорадически); подергивание мышц лица (часто); нарушения сна и повышенная потребность в медитации (часто)); после чего провел полное обследование. Результаты оного ничего не показали. По мнению врача, я был совершенно здоров – отчего у меня зародились вполне закономерные сомнения в компетентности главы медицинской службы, что я и не замедлил высказать вслух. Согласно моим расчетам, результатом данного действия должен был стать один из двух вариантов: 1. доказательное удостоверение профессиональной пригодности, либо 2. оформление запроса на повышение квалификации. Но последовавшая за моими словами реакция доктора не совпала с прогностической: он побагровел, на лице появилось выражение, которое по шкале негативных эмоций я бы поставил в некой точке между «крайняя враждебность» и «неприкрытая ненависть». После чего он буквально выплюнул мне в лицо требование написать официальный рапорт и засунуть его себе в… Я решил всесторонне рассмотреть этот вариант – разумеется, только первую его часть. ***…you wouldn’t know what to do with a genuine warm, decent feeling. …вы не знаете, что делать с теплыми, истинными чувствами.
Я вспомнил: давно, еще в академии, мне пришлось принимать участие в создании образца внутреннего фильтра для шаттлов наземного типа. Мембранное устройство, всасывающее необходимые для реакции газы извне, но сдерживающее выброс внутри: ничто не должно просочиться наружу. Внутри клокочет реакция, но снаружи – идеальный покой и тишина. Я был сейчас такой мембраной. Тот факт, что мне почти физически больно смотреть, как капитану Кирку ломают пальцы, связан, конечно, с резонными опасениями за жизнь и здоровье командующего звездолетом офицера. А также, я уверен, имеет место определенная проекция на себя: для вулканцев пальцы – наиболее чувствительная часть тела, отвечающая за возможности к телепатии и слиянию разумов. Наши взгляды встретились. И на один миг: мы с ним – одно, мы прочно связаны узами, словно по жилам у нас – общая, пламенная, одного цвета кровь… Мне сейчас стыдно вспоминать об этом, но я хочу быть откровенным до конца. Легкое движение: он качнул головой – «не надо». Не надо – что? Мы оба в плену, и оба в одинаково неблагоприятном положении. Я в замешательстве. Он словно бы дал приказ оставаться на месте, не вмешиваться. Но я и не собирался. Даже не считая того факта, что я связан и это было бы затруднительно с чисто физической точки зрения, это противоречит здравому смыслу – я не смог бы помочь ему, но сам получил бы травмы. Учитывая, что я - заместитель командира, это лишено… …Я ведь не собирался?.. Я вдруг осознал: было два меня. Один – я прежний. Вулканец. Логика, бесстрастность и контроль, когда тело – послушный инструмент, безупречно выполняющий команды холодного рассудка. А другой… Что другой? Кто он? Когда родился – тогда, во время шахматной партии, под смеющимся взглядом этих невозможных глаз – или он был со мной всегда, моя вторая половина, полумертвая, прозябавшая под гнетом неусыпного контроля? Я вдруг ощутил нечто вроде тени испуга. Что со мной? Что происходит? Мне показалось на миг: все мои ментальные барьеры, ограждающие мою психику от губительного воздействия эмоций, рухнули, я гол, беззащитен… Нет, еще стоят стены: вот они, я могу их ощупать. Позже. Все закончилось благополучно. Нас вовремя подняли на борт, и травмы капитана оказались незначительны; врачебные навыки Маккоя оказались вполне приемлемыми для того, чтобы привести командира в форму. Что касается меня, то я не был ранен. Но мне жутко остаться наедине с самим собой – или вернее, с этим новым, чужим мной, которого я постоянно ощущаю внутри. Скрытый непробиваемый панцирем, он, как ни парадоксально, существует. Поэтому, когда Джеймс Кирк предложил мне партию в шахматы после смены, я согласился. - …А от бессонницы я одно могу посоветовать: нужно больше физических упражнений. Но не непосредственно перед сном. Если не поможет, тогда уж я выпишу вам таблетки. Но пока попробуем без них, - говорит Маккой. Мне кажется, он просто не хочет признаться, что не имеет представления, как таблетки от бессонницы подействуют на мой организм. Но я не настаиваю. Он вписал в мой график дополнительные часы отдыха, объяснив, что психическое напряжение вкупе с недостаточной для моего организма физической нагрузкой отрицательно сказались на моем состоянии. - Значит, я болен? Доктор смотрит на меня с недоумением: выходит, мне не послышались звучащие в моем голосе радостные нотки. Тут, должен признать, совершенно необъяснимое противоречие – радоваться болезни нелогично. - Вы не больны, Спок. Видимо, просто переутомились. Я несколько разочарован, но все же испытываю облегчение. Моему состоянию есть разумное объяснение. Это главное. Не без сожаления вынужден констатировать, что назначения доктора оказались совершенно бесполезны. Изнуряющие тренировки утомляют тело, но не расслабляют разум. Потребность в бесконечных медитациях выматывает меня. Я по-прежнему не могу спать. Смена Маккоя уже закончилась, но я рассчитывал застать его в лазарете и не ошибся. Он сидел за своим столом, на котором располагались бутылка саурианского бренди внушительного объема и ополовиненный бокал. Когда я вошел, доктор искоса глянул на меня и пробурчал: - Опять вы… Тут его взгляд упал на бутылку, и это повлекло за собой некоторое замешательство: целых три секунды Маккой не мог решить - то ли убрать бутылку с глаз вышестоящего офицера, коим я являюсь для него, то ли оставить все как есть. В итоге он махнул рукой и решил остановиться на последнем варианте. - Доктор, я пришел сказать, что ваши назначения не помогают от бессонницы. - А-а. Ну что ж… Я это подозревал. Я возьму у вас образцы, гм, крови, и постараюсь подобрать наиболее подходящую формулу снотворного для вашего организма. Он выжидательно уставился на меня, по всей видимости, в надежде, что теперь я уйду. Однако не в моих планах было обрадовать его подобным образом. Я произнес: - Мне кажется, что бессонница – все же не основная проблема, доктор. - Ну так расскажите еще раз подробно, в чем заключаются ваши жалобы. Я задумался над вопросом, пытаясь сформулировать ответ наиболее приемлемым образом. Как это выразить? Все приходящие на ум формулировки, по моим предположениям, остались бы не поняты Маккоем. - Я бы сказал: моя проблема проистекает из неврологических, или, возможно, гормональных причин. Мои поступки перестали быть исключительно рациональными. Мне не всегда удается взять под контроль собственные мысли, и что хуже всего – мои действия тоже. Я не способен функционировать с прежней эффективностью и отдачей, моя работоспособность упала на 11,2%, и эта непозволительная цифра продолжает расти… Самое печальное – я сделал ошибку в расчетах. Маккой возвел глаза к потолку и прошептал с чрезмерной драматической экспрессией: - Ну, это - просто конец света, Спок. Я вдруг ощутил раздражение – колючее, как взвихренный, иссушенный солнцем песок, оно царапнуло где-то внутри, и тот факт, что я не сумел погасить это чувство в момент зарождения, разозлил меня еще больше. Боюсь, я не смог сдержать враждебности, прозвучавшей в моем голосе, когда я попросил доктора уточнить, имеет ли он еще что-то сказать мне или нет. - Я не знаю, может, у вас какая-то вулканская болезнь… Но по мне все-таки – вы просто переутомились. О чем вы думаете, когда не спите? Я всецело обдумал вопрос. Обдумал его еще раз и медленно произнес: - Я бы сказал, мои мысли в основном о капитане. Маккой, который в этот момент отпивал бренди из бокала, поперхнулся. - Вы – что?! Какого дьявола вы хотите этим сказать, Спок? Вы думаете о капитане… В каком это смысле, Спок?! Я резко встал, с грохотом отодвинув стул. - Не вижу смысла оставаться здесь и терпеть ваше в высшей степени оскорбительное и непрофессиональное поведение, доктор, - холодно произнес я, собираясь выйти из помещения, но Маккой тоже поднялся с места, схватил за рукав, останавливая меня. На его лице появилось выражение, которое можно охарактеризовать как примирительное, хотя я прекрасно отдаю себе отчет, что он скорее отгрызет собственную руку, чем попросит у меня извинения. - Да подождите вы, Спок. Ну сами посудите, вы заявляетесь ко мне и говорите, что не спите, потому что думаете о Джиме по ночам. Что я, по-вашему, должен был подумать? Да присядьте. Выкладывайте все по порядку. Маккой потянул меня за рукав, призывая занять прежнее положение на стуле, и сам уселся, отхлебнув изрядный глоток бренди. Достал из ящика второй бокал. - Хотите? Я отказался, с легким вздохом усаживаясь на место. Я уже подсчитал, что вероятность успешного достижения цели моего прихода составляет 2,6%, короче говоря - ожидать от доктора помощи не приходится. Но почему-то медлил с уходом. Доктор глотнул еще раз из бокала с интоксицирующим напитком и уставился на меня. - Давайте вы попробуете объяснить все еще раз, Спок. - Я не рассчитываю, что вы в состоянии понять поднятую мной проблематику, доктор, - тот вспыхнул, но сумел сдержаться. – Однако попытаюсь. Я испытываю отвлекающие от работы ощущения, а также побуждения совершать поступки, продиктованные не только логикой. Это рождает необходимость усиления ментального контроля, что, в свою очередь, вызывает растущее напряжение, отвлекает меня от работы и в результате снижает способность к концентрации внимания. - Вы были правы. Я не понял ни черта. И что вы имели в виду, когда сказали, что думаете о Джиме? Я минуту поразмышлял над вопросом – скорее для себя, чем для того, чтобы ответить доктору – и констатировал: - Мне кажется, что в основе происходящего лежит наше общение с капитаном. В процессе коммуникации с ним я замечаю, что испытываю нелогичные и нерациональные вспышки ощущений. Наиболее отчетливо я ощутил это, когда капитан попал в плен к аборигенам во время миссии на Таурус 9, и был ранен. Мне потребовалось три дня, чтобы погасить ментальные последствия, полученные вследствие этого события, что отняло у меня много сил, и при этом я оцениваю успех только на 97,2 процента. - А-а… Вот оно что. Кажется, теперь я понял. Да, Джим порой та еще заноза в заднице. – Поймав мой взгляд, доктор усмехнулся. - Ну, говоря человеческим языком, похоже, вы подружились, ребята. И вы переживаете за него. И хотя я удивлен тем фактом, что вы вообще способны переживать – ну, да ладно… Странно говорить такие вещи взрослому человеку, но это вполне нормально. Просто вы себя слишком уж туго завинтили, Спок. Воспринимайте эмоции проще. - Вы забываете, доктор, - сухо произнес я, - что я, как ни прискорбно напоминать вам столь простой факт для осмысления факт, - я не человек. - Да забудешь тут с вами. Стоит только на уши поглядеть… Но как бы вам ни хотелось отрицать этого, наполовину вы все же человек, - в его голосе появилась мягкая интонация. – Так что, то, что вы чувствуете, нормально по крайней мере на 50%. Я хотел возразить Маккою, что цифровое выражение в данном случае неуместно, потому что, хотя ген вулканцев и является приоритетным, вычислить процентное содержание генетического материала вулканцев и землян в моем организме на данный момент не представляется возможным. Но я понимал, что доктор сказал это в не буквальном смысле – и промолчал. - Так что, Спок, советую вам примириться с собой и воспринять это явление как нормальное. - Я не склонен думать, что снижение работоспособности – нормальное явление, доктор. Но насколько я понимаю, «развинтить себя» - это все, что вы можете мне посоветовать? - Да, - качнул тот головой. – И еще вот это, - добавил он, указывая на бутылку бренди. - Особенно рекомендуется после того, как Джим опять схлопочет стрелу в… Вместо ответа я поднялся и вышел из медицинского отсека.When I feel friendship for you, I'm ashamed. Мне стыдно, когда я испытываю дружеские чувства к тебе.
Дружба. Так сказал доктор. Я имею представление об этом явлении. Я бы охарактеризовал его как проявление эмоциональной привязанности, широко распространенное среди землян, чаще одного пола. Эмоциональной. Неожиданно опять! я испытал новое неясное ощущение - словно кровь прилила к кончикам ушей. Что это, какой-то новый симптом? Но не будем отвлекаться. Что ж, допустим – только допустим – что доктор прав. (И если уж быть совсем откровенным, то это было логичное объяснение многому). Что подсказывает мне опыт о таком явлении, как дружба? Я видел, что она превращает землян – и без того имевших несовершенную психику – в безрассудных, слабых, ментально уязвимых, если не сказать – беззащитных существ. Она уничтожает логику, лишает возможности мыслить здраво. Я видел: движимые подобными чувствами, люди совершали неясные, непредсказуемые поступки, чего вулканцы никогда бы не допустили и не одобрили. Влекомые этим не поддающимся анализу побуждением, они могли не просто отдать свою жизнь в обмен на жизнь друга, но и остаться умереть вместе с ним, что уж вовсе является необоснованной и непозволительной тратой ресурсов Федерации. Вот что такое дружба. Можно ли представить, что я и в самом деле столкнулся с данной проблемой? Я согласен: Джеймс Кирк для меня - уравнение с неизвестными. Он оказывает на меня некое влияние, которое нельзя решить общим алгоритмом, разложить на математические единицы. Мне кажется, если бы мне удалось логически проанализировать капитана – это значило бы обезвредить его влияние на меня. Первое и очевидное: ментальные барьеры. Прежде мои психические щиты с легкостью выдерживали любые нагрузки. Но ситуация изменилась, и теперь возведенные мной стены, защищающие психику от разрушительного действия эмоций – теперь все не так, как должно быть. Поверхность, которая должна быть – и всегда была! - алмазно-тверда и безупречна, трескается от напряжения. Для моего аналитически-мыслящего ума ясно: пытаясь удержать их на месте, я создаю критическую перегрузку. Если так, то ответ очевиден. Если бы капитана Кирка не было рядом, то не было бы и необходимости расходовать неприемлемое количество энергии на удерживание ментальных щитов. Следующий за этой мыслью вариант решения проблемы вдруг отозвался во мне физической болью в области сердца (которое, по словам доктора Маккоя, находится «там, где у всех нормальных людей – печень»). Может ли от нефизических причин быть физическая боль? Если так, то ясно, что… Но сделать заключение я не смог. Мне ничего не было ясно. Допустим, опять же – только допустим: есть и другой вариант решения задачи. И я разрешу себе следовать туда, куда зовет меня тот, второй непонятный «я». (Следовать - куда? Я чуть не зажмурился от неуместности, неприемлемости, нелогичности подобного выбора). Что ждет меня тогда? Представим это. …Такое чувство, будто я оторвался от Вулкана, и теперь самостоятельным небесным телом, неистово вращаясь, понесся в неизвестность – неизбежно притянутый какой-то мощной, непреодолимой гравитационной силой… Да… Вот оно, это слово – непреодолимость. Кажется, все, что меня ждет теперь – это хаотическое, лишенное закономерности движение по какой-то невычислимой орбите… Решения, принятые мной – больше не будут продиктованы одной лишь логикой; она перестанет быть единственно верным ответом и единственно ясной ценностью. И чем, в таком случае, мне руководствоваться? На что мне опереться? *** Не могу спать. Мне не будет покоя. Мне – вечно гореть, чувствовать, возводить стены и - вновь гореть, и вновь возводить стены. В таком режиме я не могу работать, не могу спать, не могу жить. Мои функции первого помощника на «Энтерпрайз» не выполняются должным образом, и что хуже всего – я могу подвести экипаж и капитана. Все же, все же, есть только одно верное решение этой задачи. - Как это понимать? – стальным тоном спрашивает Кирк, когда я кладу на стол дата-падд с прошением о переводе. Я стою перед ним, сложив руки за спиной. - Это прошение о переводе на другой корабль Федерации, капитан. - Вижу, не слепой. – Он хмуро оглядывает меня. – Не соизволите объяснить, в чем дело? Почему вы переходите? Вы очень долго служите на «Энтерпрайз», и теперь вдруг – это. Дело во мне? Он впился взглядом мне в лицо. Кровь прилила к моим щекам. - Да, - соглашаюсь я, сам поражаюсь тому, насколько неприязненно сейчас звучит мой голос. – В вас. Капитан криво усмехается, усаживается на краешек стола. Его плечи слегка поникли – или мне показалось? - Что ж… по крайней мере честно. Что, так тяжко работается со мной? - Вы не представляете, насколько, - совершенно искренне говорю я, глядя в стену. - Что ж… - повторяет он. – Зная вас, можно не сомневаться – решение было взвешенным. Мне… жаль терять такого помощника. И, признаться, будет недоставать вас как друга. Привык видеть вас рядом. Но вы правы. Если вам трудно работать со мной… Так, конечно, будет лучше. Мгновения он смотрит на меня – словно ждет. Медленно, медленно, все глубже вонзается мне в сердце длинная, острая игла – но я молчу. Легкий вздох – и капитан отводит взгляд, ставит подпись на прошении и протягивает мне падд. - Удачи… Спок. Что-то в его голосе заводит меня за грань. Сознание затапливают эмоции, и вдруг – отчетливо, словно вижу: мой новый «я» лезет наружу из-под вулканской кожи. Сердце бешеными ударами разгоняет кровь по жилам. Я смотрю на Джима, и с ужасом чувствую, как ноги несут меня вперед. Скорее, скорее, холодной логики – но остановить себя я не в силах, когда я за два шага приближаюсь к столу, беру протянутое устройство… и – все, конец: осколки дата-падда, хрустнувшего под моими пальцами, с легким пластиковым стуком падают на пол. Секундное замешательство в его глазах – изумление, и я… я возвращаю контроль. Я – прежний - крепко схватил за шиворот другого себя – дикого, свирепого, яростно взбунтовавшегося. Я-прежний говорю ему, капитану: - Простите меня, сэр, - какой чужой, холодный голос. – Это была… непростительная потеря самообладания… С изумлением Джим смотрит на меня: - И какого черта сейчас произошло, Спок? Я молча смотрю на него. Я не знаю, что сказать. Резко развернувшись, стиснув кулаки от напряжения, я выхожу из каюты. - Буду считать, что прошение о переводе отозвано, - звучит мне вслед. ***You? At his side, as if you’ve always been there and always will. Вы? Вы – рядом с ним, так было прежде и так будет впредь.
Сделав глубокий вдох, я начал: - Капитан. Моим вчерашним действиям нет ни оправдания, ни прощения. Я отдаю себе отчет, что такой поступок ставит под сомнение мою пригодность к службе. Тем не менее, я запрашиваю разрешение продолжить свою деятельность. Я готов пройти все необходимые тесты. - Спок. Капитан приблизился ко мне, положил ладонь на плечо, слегка сжал пальцы. Он попытался заглянуть мне в глаза, но я отвернулся, чувствуя, как тщательно укрепленные ментальные барьеры с пылью и сухим потрескиванием расходятся крошечными трещинами. - Спок. Ну сломали вы падд. Я не собираюсь разводить бюрократическую канитель из-за этого. На секунду наши взгляды встретились. Вдруг каким-то необъяснимым образом я почувствовал уверенность, что капитан говорил с Маккоем, отчего, учитывая характер нашей последней с доктором беседы, я почувствовал небольшую неловкость. И следом – темный узел глухого раздражения по адресу доктора. Погасив (почти успешно) вспыхнувшие эмоции в связи с тем, что судовой хирург не только оказался прав, но и явился, по сути, свидетелем моего эмоционального позора, я сконцентрировал внимание на словах Джима. – Что бы там ни было… нервы могут сдать у любого, - сказал он. - Хотя мне было бы проще понять, если бы вы объяснили, что с вами произошло. Или вы можете использовать силу телепатии, что сообщить мне все без слов, я слышал про такие способности жителей Вулкана. Хотя вы тогда и мои мысли прочитаете? Нет? - он лукаво улыбается, не отпуская моего плеча. - Я бы никогда не стал этого делать, капитан, - серьезно отвечаю я. - Да, не хотелось бы. - Бровь Джима нарочито, насмешливо приподнимается. - Предпочитаю схватки на равных условиях. - Джим. В вашем праве приказать мне объяснить причину столь неподобающего поведения, но… как друг я прошу вас этого не делать. Могу обещать, что подобного не повторится. – Капитан медленно кивнул, внимательно глядя на меня. Я помолчал. – И во время мелдинга, капитан, участники в равной мере познают мысли друг друга. Может быть, однажды я покажу вам эту технику. И мы будем на равных условиях. Точнее – нет, не так: во время слияния разумов двое – одно. - Это… поразительно, - ухмыляется он, и я чувствую, как внутри снова рождается теплое чувство. И впервые я позволяю ему расти, не стремлюсь уничтожить в зародыше, расходуя столь бесцельно, столь деструктивно ментальную энергию. И словно в благодарность за это, в моем сознании разливается умиротворение и покой.