Бэд трип

Когда Тацуя вернулся из ванной, вечеринка была в разгаре. Орала музыка, возле стереосистемы энергично топтались, кто-то идиотически, не прекращая, ржал. На террасе смолили дурь, и в комнату тянуло сладким духом, перебивавшим горелую вонь. В декоративном камине пытались развести огонь и пожарить зефир — пластиковая лепнина почернела от копоти. Ниджимура его не замечал: слушал бритоголового перекачанного типа с пирсингом в бесцветных бровях. Тацуя уперся ладонью в дверной косяк, мрачно глядя сквозь мокрую челку. Сколько они здесь — всего пятнадцать минут, полчаса? Ниджимура, поджав губы, с видимым напряжением разбирал напористую речь, время от времени отпивая из обернутой в пакет бутылки — наверняка содовую. Понятливо закивал и вдруг улыбнулся. — Ты в норме, чувак? Тацуя с трудом отвел глаза. — Держи! Холодное. Сопливого малолетку, пихавшего ему банку пива, он не помнил. Не помнил даже, зачем они здесь. Кажется, это чья-то вечеринка по случаю окончания школы, а притащил их сюда Майк… Нет, Чак. Парень, первый раз появившийся на площадке. Не самая плохая игра под кольцом и неплохая коллекция марок по сходной цене. Гарантия «улетного трипа» без побочки и последствий. Тацуя повернулся к болтающей парочке и напрягся, опуская руку. Ниджимуры и качка на прежнем месте не было. — И как Ганс с ним разговаривает? Япошка этот… Лопочет, лопочет чего-то, а я них… них-хера, — пацан шмыгнул носом, хотел сплюнуть, но передумал и сглотнул, — не понимаю. Конченый урод. Не то, что ты, братан. Он щербато заулыбался. Тацуя, стиснув зубы, взял пиво и увидел Ниджимуру за стеклом террасы — он сидел на дальнем бортике бассейна, запрокинув лицо, и цедил свою содовую. Качок нависал над ним, сунув руки в карманы камуфляжных штанов. Сейчас будет драка. Или обмен телефонными номерами. У Ниджимуры одно выражение лица на все случаи. Тацуя приложил банку, остужая пылающий лоб. Протиснулся сквозь толпу, откатил захватанную створку. В лицо дохнуло жаром. Он перешагнул стаканы, пластиковые бутылки и чьи-то ноги, перемахнул через перила террасы на газон. Продрался через жасминовые заросли. Вскрыл пиво и побрел вдоль бетонной дорожки, щурясь и глотая на ходу ледяную горечь. Бьющая в затылок музыка скатилась в невнятный гул. Трава раскачивалась и набегала под ноги волнами. Стрекотала поливалка. Тацуя отмахнулся от прыснувшей струи, с наслаждением допил пиво. Медленно утерся и смял банку. Его опять не замечали — Ниджимура на своем чудовищном английском пытался объяснить разницу между карате и кунг-фу. Качок выглядел тупым самодовольным говнюком даже со спины. Тацуя зашвырнул банку в кусты, привалился к раскаленной опоре садовых качелей. Съехал на корточки. Низкое солнце жгло глаза, пекло макушку. Он пожалел, что оставил бейсболку в машине. У высоченной, заросшей бугенвиллеей ограды надрывались цикады, звуки плыли, и слов было не разобрать. Тацуя заслонился от палящих лучей, потом подтащил к себе шезлонг, заваленный надувными игрушками, и повалился на траву, в тень за полосатой спинкой. Вытянул ноги и заложил руки за голову, прислушиваясь с тихим злобным удовлетворением. Даже не глядя можно было догадаться, что с языка жестов Ниджимура перешел на язык тела. Поединок с тенью или свободный бой. Дрался Ниджимура красиво, пусть и бессмысленно. Отточенные движения фиксируются с оттяжкой, касания едва обозначены. Ката перетекают одна в другую. Тацуя дождался возмущенного вопля, оглушительного удара об воду и улыбнулся с закрытыми глазами. Холодные капли оросили щеку. Он запоздало вздрогнул, разлепил спекшиеся губы и тихо застонал. Догнавший приход наваливался — вязкий, теплый, ласковый, и бороться с ним не было ни сил, ни желания. Сквозь плеск воды и ругань прорвался смеющийся голос. Ниджимура Шузо смеялся. В аду наверняка открылся каток. Тацуя сглотнул подкативший к горлу ком. То ли обида, то ли досада… Что-то болезненное, ноющее так, что трудно было дышать ровно. Без Шу все было никакое — и внутри, и вокруг, но рядом с ним становилось еще хуже. Он понял, что все-таки вырубился, когда по ушам хлестнуло вкрадчивым свистом; вскинулся и охнул, схватился за ушибленную макушку. От дома легко и слаженно протопали подошвами, кто-то споткнулся и выругался. Молчаливая потасовка у бортика оборвалась ударом и коротким хриплым вскриком, от которого дернулось сердце. Звонко просыпалось разбитое стекло. — Урод, бля, кто тебя просил, бля, — затараторили знакомым сдавленным шепотом. — Коли быстрее. — Тихо, тихо-тихо-тихо… Готово. — Не сдох, не? — Щас, жди… Они живучие, как гадюки. Раздался долгий слабый стон. — Носок… Носок ему в рот суньте. — Нахуй иди со своим носком… Бля, кровищи откуда столько? Повисла тишина. Тацуя с усилием пытался проморгаться. Радужные пятна мельтешили в траве с тошнотворной скоростью. — Спокойно… Цела черепушка. — Рубашку снимай. — Че… Нахера, бля? — Да не с себя! — С него? Нахера? — На башку, дебил. Он мне тут все уделает, сука. Тацуя приподнялся на локте и тихо сблеванул пивом. Вытер трясущиеся губы. — Да не так, идиот! За спину заведи. — Готово. Ноги давайте. Звякнула пряжка ремня. — Долго вы там? — Молнию, бля, заело. Тацуя похолодел, безошибочно распознав звук откинутого лезвия. — До самого низа распарывай. Треск ткани, сосредоточенное сопение. Еще один стон, приглушенный — очевидно, рубашкой. Тацуя задышал глубоко, собираясь с силами и прислушиваясь к глухому мычанию. Ухватился за перекладину качелей и рывком поднялся во весь рост. Боль взметнулась, взорвалась в затылке беззвучной вспышкой. Он постоял, ослепленный и оглушенный. Разжал пальцы и повел головой, откидывая челку. — Бля-а… А я думал, он свалил, — удивленно и радостно пропел Чак. Заложив руки в карманы, Тацуя быстро и цепко, насколько позволял раскалывающийся затылок, оценивал обстановку. Всего четверо — Чак, малолетка, качок и еще один бритоголовый очкарик. Нож у очкарика. Взгляд выхватывал зеленые пятна травы, блики на безмятежной глади бассейна. Картинка перед глазами дергалась и рвалась, как кинопленка. Они не сняли с него кроссовки и оставили футболку. Ноги зафиксировали под высоко задранными коленями, примотав голени к поручням лежака. Руки были связаны за спиной. Очкарик обрезал конец бечевки, не сводя с Тацуи холодных голубых глаз. Вскинул запястьем тонкую оправу и улыбнулся. — Я не свалил, — хрипло подтвердил Тацуя. — Вот и чудненько, — сказал Чак, разгибаясь. Тацуя стиснул кулаки, отвечая на его улыбочку. Четверых ему не одолеть, факт. Факт второй: телефон в толстовке, толстовка в машине. Вместе с бейсболкой, ножом и битой. — Вы чего, братаны? — заблеял малолетка. — Зак, он же свой! Чак, скажи ему! Зак, Чак. Тацуя нервно про себя хохотнул. Зак выпрямился и опустил нож. — Как там тебя… — подал голос насильно выкупанный качок. Он был в одних мокрых штанах, подтяжки врезались в грудные мышцы. — Хиро Накамура? — Химуро, — сказал Тацуя, изучая металлические пластины на его берцах. Медленно поднял взгляд. — Без разницы. Пацан ты правильный, так? Тацуя молчал. — Так, — сам себе ответил качок. — А якшаешься с джапом, — он кивнул на лежак. Малолетка тут же подскочил и двинул ботинком, замотанная голова дернулась, и Тацуя, каменея, снова услышал тихий стон. — Оставь его, Сопля, — негромко сказал Зак. Пацан сплюнул и отошел, бормоча ругательства и пряча от Тацуи забегавшие глаза. — Кажется, у тебя есть идея, Ганс, — так же ровно сказал Зак. — Говори, мы все тебя внимательно слушаем. Качок ковырнул в ухе, изучив мизинец, лениво поделился: — Пусть ебет его. Тацуя невидяще смотрел мимо, в светлые наглые глаза за квадратными стеклышками, и стискивал в карманах похолодевшие пальцы. — Че… Не понял, бля, — протянул Чак. — Не понял щас тебя, Ганс… А я… А мы? Зак сложил нож, убрал в задний карман. Поставил заваленный набок шезлонг и разлегся, закинул ногу на ногу. Качок с фальшивым немецким именем припечатал ботинком сиденье и переплел на волосатой груди татуированные предплечья. Зак покосился, сверкнув очками, но смолчал. — А мы, бля, как же? — повысил голос Чак. — Захлопнись, — скучающе бросил Ганс. Сквозь рубашку пробился очередной стон. Зак, продолжая улыбаться, сорвал травинку и сунул в рот. Не отводя взгляда, попросил: — Проверь. Сопля опасливо потыкал жертву ботинком, пихнув сильнее, добился хриплого вздоха. Приложил пальцы к беспомощно изогнутой шее. — Дышит вроде… Сейчас очухается, решайте уже. Тацуя смахнул липнувшие к щеке пряди. Протолкнул мокрую от пота ладонь обратно в карман. Мелочь, презервативы, жевательная резинка, ключи от тачки… Он подцепил брелок и зажал в кулаке. — Кто хозяин дома? Ганс поднял большой палец, не расплетая рук. — Прежде, чем мой… знакомый, — запнувшись, продолжил Тацуя, — придет в себя, ты его развяжешь. Думаю, подобрать подходящую одежду не проблема. Вызовешь службу спасения и скажешь, что произошел несчастный случай. Одному из гостей стало плохо, он упал и ударился о бортик бассейна. — Сейчас я объясню, что будешь делать ты, — вытащив травинку и наставив ее, как оружие, сказал Зак. — Ты докажешь, что твой знакомый для тебя такая же гадюка, как для любого из нас, истинных американцев. Ты ведь американец, Химуро, не так ли? Тацуя открыл рот, собираясь ответить, и покачнулся. С головой творилось что-то неладное. Все кружилось, меркло, и каждый звук отдавался эхом в затылке. — Блядь, да он убитый, — разочарованно заметил Чак. — Придется его… — Придется — что? — тихо перебил Тацуя, с усилием открыл глаза. — Давай, расскажи мне. Чак ответил неуверенным смешком. — Сопля, позаботься, пожалуйста, чтобы нас не побеспокоили. — Да там все под контролем, Зак, я отвечаю! — Вали отсюда, — сказал Ганс. Сопля цыкнул слюной сквозь щербину, задержал на Тацуе взгляд и поплелся к дому. Тацуя проследил за ним искоса, лихорадочно высматривая хоть кого-нибудь. Вечеринка явно набирала обороты, из-за угла слабо тянуло дымом от барбекю, утробно вибрировали гитарные басы, но жалюзи были опущены — и в окнах второго этажа, и на террасе. — Может, вернуть его? — с сомнением предложил Ганс, когда Сопля скрылся за кустами жасмина. — Не дорос, бля, — проворчал Чак. — Да ему четырнадцать полных. Видал, как он облизывается на твоего красавчика? Чак хмыкнул. Спину обожгло перекладиной. Тацуя открыл глаза и пошатнулся, пытаясь поймать равновесие. — Поплыл красавчик-то… Давайте шустрее, пока не отрубился. Его подхватили под руки, подволокли к лежаку и усадили верхом. Ключи выпали в траву. Тацуя только и мог, что осоловело моргать и сопротивляться — заторможенно, как в кошмаре. Над головой довольно переговаривались и ржали. Тацуя уцепился за этот смех, вытаскивая себя из полузабытья, и понял, что лежит, уткнувшись в теплое, упруго-мягкое. Он разлепил веки, сфокусировал взгляд. Шрам был еле заметным — словно росчерк белой тушью, он тонким полумесяцем огибал ямочку на правой ягодице. Тацуя дернулся, привстал, и руки тут же подломились под новый взрыв смеха. Спина под его щекой оставалась каменно-неподвижной, но Тацуя чувствовал, что Ниджимура в сознании. Медленно выпрямился. Провел по влажному лбу, задержав вздрагивающие пальцы. Он пытался собраться с мыслями, но видел только страшные темные пятна на рубашке в мелкую разноцветную клетку. — Расклад простой, — отсмеявшись, весело сказал Чак. — Или ты его ебешь, или ебем мы — сначала его, потом тебя. — Дорвался, гомик несчастный, — проворчал Ганс беззлобно. Зак рассмеялся. — Кто гомик, я гомик? — вскидываясь, затараторил Чак. — Ты охуел, бля! — Конечно, ты не гомик, — успокоил его Зак. — Гомик тот, кого ебут. Ты с нами согласен, Химуро? Тацуя молчал. Голова стала невесомо легкой, мышцы наливались истомой, а в паху знакомо тяжелело — то ли от грязных слов, то ли от близости сильного, беспомощного обнаженного тела. — Значит, не согласен? — с надеждой уточнил Чак. Ганс фыркнул. Тацуя опустил руку, встречая цепкий взгляд из-за поблескивающих стеклышек. Зак сунул травинку в рот и достал нож. Не раскладывая, неторопливо завертел его в пальцах. — Согласен, — услышал Тацуя свой хриплый голос. — Бля… Ну ты даешь, — не то обрадовался, не то расстроился Чак. Сердце постепенно успокаивалось, стучало тяжело, но ровно. Зажмурившись, Тацуя вдохнул сладкие жаркие запахи. Выдохнул и открыл глаза. Раскаленный воздух словно застыл, все стало чересчур резким, ярким и ненатуральным, как в 3D-симуляторе. Ниджимура не двигался, но заломленные руки заметно дрожали. — Он дезориентирован. Зак дождался, когда Тацуя поднимет голову, и с улыбкой закончил: — Придет в себя полностью минут через, — он взглянул на часы, — двадцать. — Не тяни, — перевел Ганс. — Или ты передумал? — Он не передумал, — помолчав, спокойно сказал Зак. Низко склонившись, Тацуя водил дрожащим кончиком языка по связанным запястьям, белым от напряжения костяшкам. Собственные пальцы уже возились с ремнем, тугими болтами, оттягивали резинку; он достал член, наполовину возбужденный, прижался напоследок к запястьям щекой и выпрямился. Чак стоял прямо перед ним, расставив ноги со спущенными до щиколоток джинсами, и в открытую дрочил. Тацуя тупо смотрел на головку, лихорадочно мелькавшую в кулаке, и непроизвольно сжимал себя крепче. — Давай, бля, быстрее, не тяни, слышал.. что старшие говорят… — Захлопнись, Чак, — отрывисто посоветовал Ганс. Тацуя скользнул взглядом по бугру под камуфляжной тканью и закрыл глаза. Робкая мысль о кошмарном сне мелькнула и пропала. Запахи, неровное дыхание, тепло кожи — все было настоящим. Он целовал сведенные лопатки, вел сомкнутыми губами вдоль линии позвоночника вниз, опуская следом задранную футболку, не решаясь больше прикоснуться языком. Тело под ним не расслаблялось, гладкие мышцы каменели с каждой секундой все сильнее, и с каждой секундой Тацуя сильнее заводился, нескладно дрожа от искреннего, неудержимого, темного желания. Из сладкого полузабвения его вырвал протяжный похабный стон. Тацуя вскинул глаза — Чак переминался с ноги на ногу, зажимаясь и охая. На кончике его перенапряженного члена поблескивала мутная капля. Тацуя закусил губу, давя подкатившую тошноту. Огладил бедра, задержал пальцы там, где белел шрам. Скользнул рукой под расслабленные яички, потрогал мягкую теплую плоть, сдвинул нежные необрезанные складки. Собственный член туго пульсировал, пачкаясь смазкой. Тацуя подался вперед, провел головкой по темнеющим между раскрытых ягодиц волоскам и полез за презервативом. Руки тряслись. Пока возился с надорванной упаковкой, он заметил краем глаза, что Ганс орудует кулаком, не вынимая руки из кармана. Подтянув латексное кольцо, Тацуя сразу приставил головку и легко, плавно нажал. Выждал и резко качнул. — Ох бля-а, — выдавил Чак. Его глаза закатились, блеснув белками, разинутый рот кривился. Тацуя не сводил холодного взгляда с покрасневшего лица — почему-то так было легче. Член безжалостно стискивало под головкой и держало, не впуская и не выпуская. В собственное сбитое дыхание вплетались хриплая ругань и стоны Ганса. Зак хранил тяжелое молчание. Дождавшись еле уловимого расслабления, Тацуя выдохнул и ударил бедрами, въезжая сразу до упора. В груди ныло от нехватки воздуха, но вдохнуть никак не получалось. Под зажмуренными веками плыло радужное марево. Его по-прежнему держали, но хватка одеревеневших мускулов медленно слабела. Он открыл мутные глаза. Прежде, чем отпустить себя, выждал еще несколько невыносимых секунд, не в силах разжать пальцы на сведенном бедре. Мышцы спазматически вибрировали под ладонью. Взгляд прикипел к шраму; последнее, что Тацуя запомнил — как провел по нему трясущимся пальцем и быстро наклонился, чтобы прижаться губами к коже над мокрым от пота воротом футболки. В реальность его вышвырнуло оргазмом — долгим и мучительным, не приносившим облегчения. Тацуя выгибался, содрогаясь и коротко втягивая воздух пересохшим ртом. Звуки голосов, то насмешливых, то угрожающих, дробились, виски сверлило болью. Его снова вело; уже обмякнув на приятно прохладном теле, он вспомнил про ключ. Нащупал брелок, путаясь в траве, и в эту секунду его ударили в спину. Тацуя дернулся из последних сил, замахнулся, понимая, что не успеет. — Может, вернуть его? — с сомнением предложил Ганс в наступившей тишине. — Не дорос, бля, — проворчал Чак. — Да ему четырнадцать полных. Видал, как он облизывается на твоего красавчика? Чак хмыкнул. Спину жгло перекладиной через ткань майки. Тацуя пошатнулся, но устоял на ногах. Открыл глаза. — А он держится, красавчик-то ваш, — весело заметил Зак. Во рту было солоно от крови. Тацуя тяжело дышал, ощупывая языком прокушенную изнутри губу. Картинка дергалась и рвалась, как кинопленка. Он собрался для рывка, сжимая ключ, как заточку. Неожиданно лицо Зака оказалось совсем близко: он лежал, изумленно уставясь сквозь треснувшие стеклышки в небо. На полосатой ткани шезлонга быстро расползалось черное пятно. — Тацуя, — слабо, как будто издалека позвал он и застыл. — Какого… — прохрипел Тацуя, потащил из его горла скользкий ключ и вдруг задохнулся. В лицо ударило прохладой, звуки пропали; вода — заторможенно понял он, бессильно дергаясь, давясь ею в попытке сделать вдох. Воздух хлынул в рот так же внезапно: кашляя и отплевываясь, Тацуя глотал его и перепуганно таращился, силясь увидеть хоть что-нибудь, но вокруг была только холодная непроглядная темнота. — Ну и сволочь же ты, — устало сказали рядом. — Шу, — булькнул Тацуя, снова уходя под воду. Его вздернули на ноги. Колени тряслись и подгибались, кроссовки скользили, цепляя носками дно. Щеку ошпарило звонкой обидной оплеухой. Тацуя вскинул подбородок, бессмысленно моргая тяжелыми от воды ресницами. — Скажи что-нибудь, — мрачно приказал Ниджимура. — Что-нибудь, — сказал Тацуя и улыбнулся. Губы дрожали, нижняя саднила; он нахмурился, тронул ее языком изнутри и похолодел. Перед глазами замелькали обрывки страшных воспоминаний: вздрагивающая спина, распяленные ягодицы, глухое мычание в такт жестким толчкам. — Я, — начал он и замолчал, как подавился. — Ты провалялся под шезлонгом пять часов. А я все эти пять часов искал тебя. В этом чертовом доме, полном ужравшихся идиотов. У соседей. Ездил к тебе домой. А ты валялся с расстегнутыми штанами в обнимку с надувной куклой и пускал слюни. — Ниджимура перевел дыхание. — Ничего не хочешь сказать? Тацуя набрал воздуха для ответа и быстро зажал себе рот. Ниджимура подхватил его поперек живота, вскинул и живо перегнул через бортик. Тацую долго выворачивало водой и желчью. Когда приступ утих, его спустили обратно. — Умойся. Он зачерпнул воды и неловко плеснул, смывая слезы и сопли. Прополоскал рот. Зубы стучали, волосы липли к лицу. Его душили сухие, как недавние спазмы, рыдания. Ниджимура опустил голову, зачесал упавшую челку набок. Подождал, когда он успокоится. — Как ты? — Н-нормально, — выдавил Тацуя. Его еще потряхивало, зато, кажется, отпустило окончательно. Он никак не решался посмотреть Ниджимуре в глаза. Взгляд бесцельно скользил по черному газону, белым пятнам лежаков. Над фонарями вдоль дорожки с треском бились ночные мотыльки. За ярко освещенными окнами дома мелькали тени, но ни музыки, ни голосов не было слышно. — А где все? — Порядок наводят. Ганс нормальный парень, но его младший брат якшается со всяким отребьем, которому надо было вправлять мозги еще в детстве. Тацуя усмехнулся и покивал. Можно не сомневаться — если это приказ Ниджимуры, наведут. А возможно и вправят. Подумав, холодно заметил: — А Чак оказался той еще сукой. Если он еще здесь… — Ты только взгляни на себя, — злобно сказал Ниджимура. — Обдолбанный кусок дерьма. Тацуя посмотрел на него. Свет бил в глаза, лицо Ниджимуры было в тени, но Тацуя видел, что он едва сдерживается. — Можешь ударить, если хочешь. Ниджимура качнулся навстречу с тихим всплеском и выдохнул. Опустил сжатые кулаки на бортик. Не отпустило, обреченно подумал Тацуя, оказавшись в кольце его рук. — Ты убиваешь себя — надеюсь, ты понимаешь это? Не знаю, зачем ты это делаешь. С закрытыми глазами слушать его низкий хрипловатый голос оказалось легче. Можно было вообразить, что вокруг солнечный день, толпа ужравшихся идиотов, и они с Шу не стоят сейчас посреди бассейна совсем одни. Ниджимура молчал. Тацуя ловил его дыхание, пытаясь отогнать жуткую мысль, что это только продолжение обещанного «трипа». — Это больше не повторится, Шу, — с неожиданной для самого себя уверенностью сказал он. — Никогда. — Если это повторится, я не захочу тебя знать, Тацуя. Никогда, — ответил Ниджимура. Его голос сорвался. Тацуя положил ладонь на его неровно вздымавшуюся грудь. Скользнул пальцами к шее. Ниджимура сделал шаг, Тацуя надавил на затылок, и они прижались друг к другу лбами. — Никогда, — твердо повторил Тацуя. — Я обещаю тебе. Руки Ниджимуры медленно сомкнулись за спиной. Они стояли неподвижно, пока не успокоилась заволновавшаяся вода. — Договорились, — сказал Ниджимура и коснулся губами уголка губ. Тацуя повернул голову, отвечая. Вода заволновалась снова. Тацуя вжимался всем телом, водил по спине, задирая футболку, по напряженно приподнятым плечам и с каждым движением ласкающего языка узнавал вкус и тепло жадно раскрытого рта. Дежа вю, острое ощущение уже пережитого однажды — хотя этого быть не могло. Ниджимура застонал, сдавил ягодицы твердыми ладонями. Тацуя подтянулся, обхватил его ногами и мгновенно оказался притертым к бортику. Горячие губы заскользили по шее. Тацуя ахнул, откидывая голову. Промелькнуло высокое, усыпанное звездами небо, острый новорожденный месяц. — Шрам, — хрипло выговорил он. Ниджимура остановился, тяжело переводя дыхание. — У тебя есть шрам? Там… — Тацуя замялся, пытаясь отдышаться. — Ниже спины. Ниджимура помолчал. Отпустил его и прислонился к бортику рядом. — На заднице, — легко уточнил он. — В детстве еще… Мы влезли на закрытую территорию в порту. Склад… уже не помню, чего. Унесли — всего ничего, так, по мелочи. Нас почти поймали. Я зацепился за колючую проволоку, разодрался до мяса. Мать чуть не убила меня, когда увидела, во что превратились штаны. В больницу я не пошел, заклеил себя сам. Школу пропускал две недели. Отец тогда... В общем, не важно. Он помолчал. — Я же тебе рассказывал, не помнишь? Когда мы сюда ехали. Ты показал мне свой, а я... — На левой ягодице или на правой? — с закрытыми глазами перебил Тацуя. Он ничего не мог вспомнить, и это пугало по-настоящему. — На левой, — выдержав паузу, ответил Ниджимура. — Я не буду спрашивать, зачем тебе это. Если скажешь, зачем намотал на куклу мою рубашку. Тацуя окаменел. — Зачем ты изодрал ее ключом от своей беби, я знать не хочу, — сдавленным голосом добавил он. Тацуя медленно повернул голову. Ниджимура беззвучно, вздрагивая плечами, смеялся.