Осколки

- Ты думаешь, это просто, - говорит Саске. Он не смотрит на Сая; протягивает руки вперед, будто человек, который пытается найти путь в темноте. Который отказывается остановиться. Сай не знает, о чем с ним говорить. Сай поступает так, как может, не пытаясь поймать взгляд Саске – слепой, невидящий. Чем поможет вечный мангеке, если не замечаешь очевидных вещей? Сай не знает. Сай понимает: жизнь для Саске – непроглядная тьма, сквозь которую он идет, пробираясь на ощупь... до сих пор. - Ты считаешь, что это серьезно, а я – нет, - такое впечатление, что Саске пытается улыбнуться, но у него не получается. Смотреть на это неприятно, и Сай отводит взгляд. В его новом доме – тишина и покой. Это не лучший дом; летом тут жарко, осенью протекает крыша, зимой мороз пробирается под кожу, весной правят бал сквозняки. Но Саске не в претензии. Кажется, он вообще не замечает погодных условий. Он занят более важным делом – пытается найти выход. Или сидит, чуть раскачиваясь, глядя в пустоту, погрузившись в странное состояние между сном и явью. Каждое утро Сай уходит, оставляя на столе однодневный запас еды; каждый вечер возвращается, боясь, что найдет в доме остывающий труп, и одновременно надеясь на это. Сай исправно прячет все острые предметы – оружие, столовые приборы, даже швейные принадлежности. Чакры Саске теперь не хватит даже на то, чтобы создать обычного клона, его мускулы стали дряблыми, утратив былую силу, но он остается опасным. Прежде всего – для себя. В первый раз это были маникюрные ножницы. Сай позаботился о том, чтобы убрать из ванной все, представляющее потенциальную угрозу (вроде навесного зеркала или пачки лезвий для опасной бритвы), но о ножницах позабыл. Саске отыскал их и нашел им лучшее применение, чем обрезать неаккуратно отросшие ногти – выдирать вены из-под тонкой кожи запястий. - Я виноват, - повторял Саске, сидя на кафельном полу и пытаясь увидеть что-то не здесь. А может, кого-то. – Это все моя вина. Я виноват. Вокруг Саске расплывалась лужа крови; он не обратил внимания на пришедшего Сая, и тот подумал – что, если бы я пришел позже. Если бы он начал раньше, или нашел эти долбаные ножницы и вскрыл себе вены на месте, не заморачиваясь их извлечением. Что, если я не буду ничего делать, ни обращаться к медикам, ни даже перевязывать его? Что, если позволю ему истечь кровью? Что, если... - Это я виноват, - с пугающей откровенностью говорил Саске. – Я виноват, что глаза растворились в ладонях. «Ты – виноват, - молчаливо согласился Сай. – Есть вещи, которые не прощают... поэтому ты будешь жить. Я заставлю тебя. Я впишу тебя назад в этот мир, врисую – если понадобится, насильно». Во второй раз Саске воспользовался блюдцем. Похоже, ему нравился вид собственной крови, а безопасное с виду чайное блюдце так легко разбить. И вырезать осколками наивные, почти детские рисунки на своих ладонях – глубокие, глубокие раны. По ним можно было проследить историю его жизни, только плевать Сай на эту историю хотел. - Тебе нет места во мне, - твердил Саске, читая по собственным ладоням книгу прошлого. – Не лезь в мою душу, мне и так темно. Не надо. Тогда Сай подумал, что Саске может изрезать себе все, до чего дотянется, и все равно будет существовать, и говорить – я виноват. Не надо. Он больше никогда не найдет то, что ищет во тьме, или нет – того; себя. Он не поймет, что все это время ходил кругами. Он уже ничего не поймет. Сай сжал кулаки. Единственным, кто когда-либо вызывал его гнев, был Саске. Саске, слишком яркий по сравнению с ним самим – бесцветным, невыразительным, обычным во всех смыслах этого слова; Саске, который рисовал не черными чернилами на белом фоне, а чертил замысловатые узоры, поймав лунный блик на окровавленное лезвие меча. У Великого Художника было не так уж много черной краски, поэтому ему пришлось рисовать через копировальную бумагу. Так и появился Сай – бледная тень задуманного изначально Саске, неудачный двойник, выполненный в темно-сером цвете; маленький герой, решительный мечтатель, пытающийся узнать жизнь по книжкам, творец, чувствующий настоящее пушистым кончиком кисточки. Саске достались сильные – вдребезги – эмоции и право создавать историю; Саю – картины, у которых не было имени, и право собирать осколки. - Нет места, говоришь, - тогда Сай в первый раз решился ответить на бессмысленные фразы Саске. Схватил его за одну из окровавленных рук, безжалостно вывернул: – А для кого в тебе есть место? Саске посмотрел – на Сая, сквозь Сая. - Это все так невовремя, - сказал устало. И Сай понял – в Саске нет места для него самого. Такого уже не вернуть в реальность. Слишком давно он был извлечен. И все-таки Сай попытался. После первой попытки кухня, в которой Саске разбил блюдце, больше напоминала пристанище какого-нибудь маньяка – кровавые разводы на столе и холодильнике, на полу – следы босых ног и отпечатки кровоточащих ладоней. И это при том, что Саске не сопротивлялся. Наоборот, уловив, чего от него хотят, пошел навстречу, будто понимая – Сай пытается заполнить его пустоту. Не стремится отомстить таким низменным образом, не желает платы за то, что уже больше года возится с бывшим нукенином, а ныне отставным синоби, который способен находить еду, только если она оставлена на столе... Пытается выполнить самую важную миссию своей жизни, вот и все. Неофициальную, добровольно взваленную на собственные плечи. «Ты виноват. Ты будешь жить – полной жизнью. Как раньше. Не имеет значения, на что мне придется пойти». На какое-то время Саске перестал говорить и резать себя, а Сай перестал задумываться над тем, что делает. Заменил посуду на одноразовую, пластиковую, чтобы ее нельзя было разбить, запасся такими же одноразовыми презервативами; плыл по течению, подчиняясь чужим желаниям. «Мне болью для тебя быть, Саске? Или – спасением? Чего ты хочешь? Как ты считаешь, чего ты заслужил? Не мне тебя судить... Только тебе самому». Он был никаким, Сай – поэтому мог стать кем угодно. Он частенько чувствовал себя чьим-то полустертым рисунком, оставленным по недомыслию. Ни красоты – все равно, духовной или физической, – ни настоящего имени, ни воспоминаний, которыми следовало бы дорожить. Осколки. Чего он добивался, оставляя на плечах и бедрах Саске синяки, которые потом подолгу не проходили, раз за разом вовлекая его тело в изматывающую игру, для которой оно явно не было предназначено? Ничего не изменялось. Вечер-ночь-утро, нет ничего более отдаленного от любви, чем секс без тени чувства; но кому она нужна, любовь, которая заставляет страдать? Вены вырывать – с мясом, и, ненавидя, блуждать в темноте без надежды на спасение; или – рисовать, зная, что ушедшие люди не возвращаются, изобрази ты их хоть тысячу раз. Это все-таки не нарисованные звери. - Мы по разные стороны, - наконец сказал Саске. Это было уже тогда, когда раны на его ладонях полностью зарубцевались, и Саю не приходилось наносить на них толстый слой целебной мази, прежде чем забинтовать. – Не иди за мной. Не целься мне в сердце. Забывай. Он обращался не к Саю – как всегда; но эти слова резанули по живому. Заставили вспомнить, сцепить зубы и отступить, вернувшись к множеству пустых холстов. Сай рисовал. Он не мог любить иначе. Так же, как Саске не мог любить, не ненавидя. Всех, кого любил – вдребезги. А теперь – заплутал. Неудивительно. Ему было отпущено немало краски, но почти всю потратил. Расплылась, расползлась, затеняя взгляд, заволакивая все вокруг рваной черной пеленой. Сай не знает, как убрать эту пелену, вернув Саске прежний насыщенный цвет. Сай ждет конца, но конец не приходит. Саске больше не ищет потенциальное оружие с изобретательностью опытного убийцы и по-прежнему даже не думает отказываться от пищи. Вместо этого он ищет выход, обходя распахнутые настежь двери. Он давно не живет, а существует, и Сай существует вместе с ним. Он тоже пытается найти выход – пока открывает все окна, чтобы проветрить дом, или чинит крышу, или разводит огонь в камине, или замазывает многочисленные щели в стенах при помощи шпаклевки. Сай уже догадывается, где искать этот выход. Для того, чтобы Саске приобрел прежние, чуть резковатые, черты, чтобы к нему вернулся взгляд ястреба, чьи глаза никогда не «растворятся в ладонях», ему, Саю, придется расстаться с черной краской, которая пошла на его создание. Со всей, без остатка. Тогда он исчезнет – как любой художник, написавший свое величайшее творение, как любой человек, понявший, в чем смысл жизни. Тогда... «У тебя не будет имени, Саске». Сай не знает, сумеет ли воплотить задуманное в жизнь; свой рассудок, свое видение мира передать чужому в общем-то человеку, которого он до сих пор не может простить. «Ты виноват. А значит...» Месть Сая не черная. Светло-серого цвета.