***
Когда Луи впервые это сказал, он буквально застал Гарри врасплох. Тот чувствовал, будто Луи в его голове продолжает говорить, будто его схватили в плен, обвязав веревками, но он смог уловить “я люблю тебя” среди всего остального, а затем – “вот дерьмо”, “вот дерьмо!” Но Гарри был поражен лишь первыми тремя словами. Они долго молчали, прежде чем Луи снова присел рядом с Гарри. – Ты правда эм… имел это в виду? – спросил Гарри робко, на что были причины. Луи глубоко вздохнул. Это длилось так долго, что Гарри захотелось заплакать и вернуть все, все свои слова обратно. – Черт, ты идиот, конечно, я имел это в виду. Я собирался сказать тебе об этом завтра, собирался подать тебе вафли в постель на завтрак, принять вместе с тобой душ, и у меня была целая, блять, речь, но теперь я взял и все разрушил! – Луи зарылся лицом в подушку, говоря на ходу; материя заглушала его голос. Оба молчали, пока Гарри обдумывал услышанное. Луи любил его. Это было такое незнакомое слово. Его родители не были влюблены, они были соулмейтами. Никто больше не влюблялся. Когда люди нравились друг другу, они просто приходили в местную администрацию и сканировались. Гарри и Луи встречались уже полгода, но никто даже не обсуждал сканирование. – Гарри, пожалуйста, скажи уже что-нибудь, или я сойду с ума, - умолял Луи, приподнимая голову с подушки. Гарри практически мог видеть, как увеличивается его пульс вместе с тем, как расширяются его зрачки. Может, то же самое происходило и с ним. – Я… - начал Гарри, но его прервал Луи. – Твою мать, я идиот, которой говорит гребанное “я тебя люблю” во время секса. Я такой идиот. Правда, можешь забыть об этом, если хочешь. Или порвать со мной, если и этого ты хочешь. Я такой тупой. Я, черт, не могу повери… Гарри поцеловал его. Если честно, это было сделано только для того, чтобы заткнуть Луи. Не из-за того, что его стыд был таким проникновенным. Вовсе нет. – Я тоже люблю тебя, придурок, - сказал Гарри как можно более влюбленным тоном. Он мог ощутить, как Луи расслабляется, и увидеть глупую улыбку на его лице. – Правда? – Луи говорил пьяным голосом, или, может, он просто устал. – Правда-правда, - Гарри засмеялся, а Луи его поцеловал, также смеясь. Может, поцелуй был не самым лучшим, а их губы почти не встретились, но лишь потому, что оба они были слишком счастливы. Но все-таки поцелуй был идеальным. Гарри “укутывается” в объятия Луи, а тот целует его в макушку. – Хочешь сказать, я не получу свои вафли?***
В конечном счете, и Гарри, и Луи полностью превратились в соулмейтов. Безнадежные и ужасные в любви, как они могли не стать соулмейтами? Никто из них не нуждался в ком-то еще. Гарри любил Луи. Луи любил Гарри. Так просто. Гарри не собирался влюбляться. Теперь влюбленность – не та вещь, которую часто увидишь. И он не знал, что это такое, пока не попробовал на себе. Большинство людей сейчас вовсе не мечтают влюбиться, как когда-то влюбились дедушка и бабушка Гарри. Маме Гарри было шестнадцать, когда ученые сделали большой прорыв в науке о соулмейтах. Они изобрели сканер. Пара могла прийти на сканирование, взяться за руки, а им бы сообщали, соулмейты они или же нет. Многие знали заранее, какого это. Говорят, когда встречаешься глазами со своей второй половинкой, тебя будто ударяет молния, сотканная из электрического счастья. Некоторые сомневались или просто нуждались в подтверждении. Луи и Гарри были теми, кто нуждался в подтверждении. Они пришли подошли к сканеру с крохотными сомнениями, ушли – с самым большим разочарованием. Гарри не чувствовал ласкающего тело огня или пронзающей счастьем молнии, как в тот момент, когда они с Луи только встретились. Он знал – почувствовать это суждено не каждому. Они не были соулмейтами. Ощущение такое, будто ты горишь, будто тебя ударила молния, будто тебя избил Бог, или Будда, или кто-то еще. Каждой частичке Гарри хотелось заплакать, но он не мог. Даже не когда Луи плакал, уткнувшись ему в шею, по пути домой. Даже не когда Луи снял с Гарри свитер и принялся покрывать поцелуями все шрамы и синяки, нашептывая: “Я люблю тебя” – поцелуй – “ты мой” – поцелуй – “навсегда”. Даже не когда они закончили, и Луи прижал Гарри к себе как можно сильнее, чтобы удалось обнять.***
Позже, когда они рассказали обо всем своим друзьям-подтвержденным-соулмейтам, плакали все. Но не Гарри.***
Гарри было 23, Луи – 25, когда он сделал предложение. Произошло это так: они были в зоопарке, где и произошло их первое свидание, Гарри кусал мороженое (из-за чего Луи всегда становилось не по себе и хотелось извиниться перед зубами Гарри), Гарри откусил слишком много, и Луи решил, что это – тот самый идеальный момент, чтобы встать на одно колено перед всем зоопарком, пока рот Гарри был забит огромным куском мороженого и печения размером с одну из гигантских черепах. И Луи сказал: – Гарри Эдвард Стайлс, я люблю тебя, как солнце любит луну, как звезды любят небо, как дерьмовый автор песен любит дерьмовые сравнения. Конечно, Гарри был обязан сказать Луи, что он не дерьмовый автор песен, потому что, как минимум, писал песни для самых известных исполнителей. Немного мороженого просочилось у самого уголка рта Гарри, тот отчаянно старался убрать его и проглотить остаток замороженного совершенства. – Гарольд, может, ты замолчишь? Я тут пытаюсь делать тебе предложение, - Луи продолжил: - И я хочу провести остаток своей жизни с тобой – быть всегда с тобой. До тех пор, пока солнце не взорвется, луна перестанет быть видна, звезды перестанут гореть, а небо превратится в огонь. Я буду любить тебя даже когда мы превратимся в атомы где-то далеко в космосе. Если увижу тебя с другим атомом, превращусь ну… в молекулу и изобью тебя. Не важно, просто хочу провести вечность с тобой. Ты выйдешь за меня? Даже при том, что Гарри в живот будто воткнули нож, а слезы горя смешались со слезами радости на щеках, он, конечно же, сказал: “Да”.***
В день свадьбы они видели друг друга. По прихожей были разложены смокинги. Никто из них не знал, почему все так. Но оба знали одно – этот союз обречен.***
Когда Луи было тридцать два, он решил, что все – дерьмо, и он хочет “чертовых детей”, соулмейты они или нет. Когда суррогатная мать родила близнецов с кудряшками и зелеными глазами Гарри, разочарование все же пробивалось сквозь восторг и радость. Ему хотелось рядом частичку Луи, когда он его покинет. И он знал, что Луи его покинет. Чувствовал всем сердцем, что этот момент очень и очень близок, но еще и чувствовал, что скоро найдет соулмейта. Знал, что Луи тоже найдет своего и не станет опекать детей, которые наполовину были детьми и для Гарри. Гарри знал, что только ему придется заботиться о детях, а Луи просто мог бы нянчиться с ними или забирать на выходные. Но если это произойдет до того, как дети станут достаточно взрослыми, они даже не смогут называть его “папочкой”. Для них он будет просто “па”. Но все это не имело значения. Только не сейчас. Не когда дочь Гарри уютно утроилась у него на руках. Может быть, они прогорят или оплошаются; может быть, один из них будет сломлен. Они знают, что у них нет вечности; они знают, что у них есть только настоящее – и этого достаточно.***
– Мистер и мистер Томлинсон, я гарантирую, что о ваших малышках позаботятся. Но, правда, сейчас родителям пора уйти, - сказала мисс Дэй мягко, но в то же время настойчиво. Гарри был выбит из колеи. Выбитый из колеи, огромный, отвратительный Гарри. Он не мог прекратить плакать. – У Эмили ал-аллергия на морепродукты., - он еле справлялся со всхлипами. – Любимый, я уже сказал об этом. Не думаю, что в дошкольной группе наших детей будут кормить омарами, - сказал Луи, поглаживая его спину. Эмили и Ава уже убежали и раскрашивали вместе с остальными девочками и мальчиками. Гарри заплакал сразу, как они обняли его за ноги, прокричав: “Пока, пап!” – Они не уснут без сказки на ночь, - продолжил Гарри. – Специально для этого у нас отведен целый час перед сном, не волнуйтесь, мистер Томлинсон. Вам правда стоит уйти. Все родители уже давно ушли, и не очень хорошо видеть детям вас в таком виде, - сказала мисс Дэй; ее вежливость пропала. – Луи, может, это не такая хорошая идея, может, нам стоит подождать до следующего года, - сказал Гарри, поворачиваясь к Луи. Тот видел, что его глаза расширены, и вот-вот начнется приступ паники. – Мисс Дэй, простите нас за это. Мой муж иногда очень эмоционален, - извинился Луи. – Можно нам еще минутку? Мисс Дэй кивнула и отошла. – Знаешь, что означает поход детей в школу? – спросил Луи. – Они могут умереть, их могут обижать, они могут понравиться мальчикам. Луи. Мальчикам. Мы знаем, что означает “мальчики”, а если что-то случится, а мы им нужны, если… – Нет. Не это. Это значит, что когда мы вернемся домой, я могу трахать тебя часами. Привяжу тебя к кровати и прильну к твоему анусу языком, пока ты не заплачешь и взмолишься о моем члене. Мы можем стонать так громко, как захотим. На нас так долго не жаловались соседи, правда? Знаю, ты любишь, когда вдруг старый мистер Перкинс стучит в дверь и видит тебя, всего мокрого и раскрасневшегося. Ты так быстро возбудился. Мне нравится, когда люди об этом знают, а тебе? Скучаешь по стонам и изгибающемуся телу? Челюсть Гарри отвисла, а в глазах почернело от желания. – Луи. Мы в дошкольной группе, а у меня сейчас встанет. – Тогда поехали домой? Гарри кивнул, а Луи поскорее вывел его из школы. Он позволил Луи везти его домой, чувствуя себя снова на восемнадцать.***
Первое, о чем Гарри подумал, когда все это произошло, – жена мужчины и то, как он пытается успокоить ее и ее несносные рыдания. Второе – он хотел прекратить собственные рыдания, исходящие откуда-то глубоко в груди, рыдания, которые должны были появиться при прохождении через сканер, когда ему было восемнадцать. Сейчас ему тридцать семь, а он теряет все. Третье – малыш в коляске, которую обнимала женщина, и то, как смущенно она смотрела на отца малыша, который в изумлении смотрел на Луи. Четвертое – Ава и Эмили, и то, как они тянулись к рукам Гарри, спрашивая, почему он и папочка плачут. Луи смотрел на мужчину с ужасом. Его ногти впились в руки Гарри, вызвав кровоподтеки. Тихое множество “нет”, которые сыпались изо рта Луи подобно каплям дождя, тяжело падали на линолеум а продуктовом магазине. – Гарри, я люблю только тебя, - начал было он угасающим голосом. – Я… - начал мужчина, но Гарри не хотелось знать ни как он выглядит, ни как звучит его голос. – Не надо. Не говори мне своего имени, - грустно сказал Луи. – Я хотел сказать, что сожалею, - он закончил. Луи попросил Гарри поехать домой, а прежде – завезти близняшек к Найлу. Когда Гарри был на месте, разливая еще больше слез, Найл только спросил: - Это произошло? – Я его потеряю, Найл, и ничего не могу с этим поделать, - ответил Гарри. Когда они с Луи добрались до дома, он снова чувствовал себя на восемнадцать. Луи стянул с Гарри свитер, покрыл поцелуями синяки на груди, нашептывая: “Я люблю тебя” – поцелуй – “ты мой” – поцелуй – “навсегда”. Он не торопился, тянул время, наслаждался вкусом каждого поцелуя, каждым толчком, как будто он был последним. Так и было. Гарри плакал, отпуская. Луи убирал слезинки, целуя места их появления, с каждым толчком. Когда Луи был близок к пику, он не произносил имени Гарри; Гарри знал, что уже потерял свое солнце и звезды. Он знал, что солнце уже взорвалось, луна перестала быть видна, звезды перестали гореть, небо превратилось в огонь, и что Луи больше не любил его. Никто из них не уснул в ту ночь, хотя Луи думал, что Гарри спал. Гарри узнал это, когда Луи проснулся. Слышал каждую черточку, выводимую на бумаге. Видел мигание фар. Пробовал на вкус собственные слезы. Когда машина была уже далеко, а в комнате было слышно лишь глухое дыхание, Гарри выпустил все наружу. Вопя, крича, отрывисто плача и рыдая. Ава и Эмили тут же подбежали; неловко было осознавать, что семилетние дочери успокаивают его так, будто успокаивали ребенка. Он уснул вместе с ними; цвет зари был в точности как пыль взорвавшегося солнца, луна удалялась сильнее и сильнее, звезды горели цветами огня, утопающего в облаках.***
Гарри стал верить в другие миры. Он знает совсем немного о них. Он знает, что их бесконечно много. Он знает, что возможностей много, и каждая из них может существовать. Он знает, что в некоторых мирах он не был рожден. Он знает, что в некоторых мирах он – девушка по имени Гарриет. Он знает, что единственное, с чем ученые не согласятся, так это то, что в каждом из этих миров он влюблен в Луи. Он знает, что в каждом из этих миров они с Луи вместе. Может, в одном из них они оба – девушки. Может, в другом наступил зомби-апокалипсис, и они выживают вместе. В другом они – друзья детства, которых заперли в шкафу и заставили поцеловаться. В другом они – всемирно известные и безумно влюбленные певцы. Другой похож на наш мир точь-в-точь, вот только они счастливы и без томатного соуса. Но он застрял в мире, где Луи не любит его.***
Через полтора года Гарри застегивал молнии на цветочных платьицах Эмили и Авы, пихая носовые платочки себе в карманы. Он всегда плакал на свадьбах, но эта будет даже хуже. Заезжая однажды за близнецами, чтобы забрать их к себе на выходные, Луи сказал, что Гарри совсем не обязательно приходить. Гарри только кивнул, вглядываясь в кристально чистые голубые глаза Луи и спрашивая себя: есть ли в нем еще часть, которая любит меня, как солнце любит звезды? Это было мучительно. Он мог повторить клятвы, данные Луи на их собственной свадьбе даже во сне, если бы захотел. Слушая новые, с новым именем в самым начале, его разрывало на куски, оставляя пустое место. Разрывало каждый оторванный кусочек его души еще надвое, как бумажный носовой платок.***
Гарри знал, что сегодня не уснет – весь день он думал о Луи и обо всех вещах, которые с ними произошли. Чуть раньше он позвонил Найлу и Зейну с просьбой забрать девочек на ночь. К счастью, они согласились, потому что сейчас Гарри прочесывал гардероб в поисках свитера двадцатилетней давности. Он был для него велик тогда, в восемнадцать, когда Луи казался таким сильным и мужественным, в отличие от него. Он хранил его все эти годы, и, скорее всего, он уже непригоден для носки. Не говоря уже о неподходящем размере. Он был таким стройным в двадцать пять, высоким и мускулистым, но теперь, в сорок, когда Гарри старается поддерживать форму, ничего не выходит. Наверное, так и должно быть в среднем возрасте. Теперь он совсем не носит этот свитер, он слишком неудобный. Он надевает свои собственные свитера на несколько размеров больше нужного, но берет старый свитер в руки, и, уткнувшись в него, плачет, как всегда. Он больше не пахнет Луи. Он остро пахнет солеными слезами и горячим шоколадом, о готовности которого известила микроволновая печь. Он, наверное, должен быть справиться с этим – продолжать жить, найти своего соулмейта. Но что-то подсказывает ему, что все это никогда не произойдет. Он доплетается до кухни и смешивает шоколадную смесь с горячим молоком. Он уже чувствует, как глаза наливаются слезами, впоследствии стекающими по подбородку. Обычно все начинается только после двух чашек горячего шоколада, но ведь сегодня – плохой день. Кружка, столик, рука… все перед ним превращается в пятно, он моргает, закрывает глаза, пытаясь прийти в себя. Звонок в дверь. – Твою мать, - сыплет он шепотом проклятия, потирая руками глаза. – Минутку! – Кричит он, а его голос ломается. – Гарри, я знаю, что сейчас очень поздно. Пожалуйста, открой дверь, - голос по ту сторону двери всхлипывает, но Гарри сразу узнает его. Как его не узнать? Он даже не пытается смахнуть руками слезы, протягивает руки в двери и медленно ее открывает. Он знал, кто это, но подготовлен к встрече абсолютно не был. Он не видел Луи без его мужа многие годы. А плачущего Луи не видел еще дольше. Они оба плачут, стоя по разные стороны от двери, и Гарри думает, что это отвратительно символично. – Черт, Гарри, я… - Луи пытается сдерживаться, но рыдания слишком сильны, чтобы их остановить. – Мне так чертовски жаль. Мне так чертовски жаль! Гарри так хочется его обнять, но если обнимет, то не отпустит больше никогда. – Я, блять, больше не сплю по ночам – я просто люблю тебя. Следующий всхлип Гарри выпускает, как воздух при сильном ударе прямо в живот. – Я тебя так сильно любил. Пожалуйста, позволь мне зайти, - следы горячих слез исполосили щеки Луи, его волосы спутаны, а обувь – в грязи; Гарри кажется, что Луи шел к нему пешком. Он чуть отступает, и Луи заходит в дом. – Пожалуйста, скажи что-нибудь, - просит Луи, пронзая взглядом цвета васильков. Гарри приоткрывает рот, но кроме плача ничего выдавить не получается; он опускается прямо на пол, рыдая в старый свитер Луи. – Блять, Луи, ты не можешь, не можешь так поступать со мной. Не можешь заявляться и говорить, что “любил” меня в прошедшем времени. Я знал. Я знаю. Ты отдавал мне свою еду. Ты проверял, если ли у меня зонтик, когда идет дождь. Ты отпрашивался с работы, если я болел. Боже, Лу, в конце концов, у нас есть дети. Я знаю, что ты, твою мать, меня любил. Ты был моим солнцем и звездами, я – твоей луной и небом. Но он – твой мир, - наверное, многое из того, что прозвучало из его уст, было несвязным, но ему было не важно. Вот так, сидя на полу, он чувствует, что от каждого произнесенного Луи “я люблю тебя” в прошедшем времени, петля на его шее затягивается все туже. Луи становится на колени прямо рядом с ним, вытирая слезы Гарри. – Малышки здесь? – тихо спрашивает он. – Нет, сегодня они у Найла и Зейна, - говорит Гарри, чувствуя комок, подкативший к горлу. Прежде чем он поймет, что происходит, он пробует на вкус соль. Слезы и этот соленый вкус, который возникает, когда плачешь. Ему кажется, он пробует на вкус пиво. Ему кажется, он пробует на вкус Луи. Ему мозг сейчас работает слишком медленно, так что ему нужна целая минута, – в это время он чуть отталкивает Луи, приподнимает его футболку, “прорезает” кожу в пространстве между каждым ребром, чувствуя его учащенный пульс – чтобы понять, что на самом деле происходит. Он уже ненавидит себя за это, но отодвигается еще дальше. – Нет, Луи, ты не можешь этого сделать. Он твой соулмейт. Новая волна рыданий накатила на Луи, и он прикусил тыльную часть запястья, чтобы хоть немного заглушить всхлипы. Только сейчас Гарри понял, что собственные слова задели их с Луи одинаково. - Тебе нужно домой. Я могу довезти тебя, если хочешь, - предлагает Гарри, удивляясь размеренности своего голоса, в то время как внутри он кричит в муках, иглы разрывают еще незажившие шрамы без обезболивающего. Его слова разозлили Луи, потому что он закричал: – Может, он и мой соулмейт, но я любил тебя! – Да! Любил! В прошедшем времени! Не понимаешь? Не слышишь сам себя? Ты больше не любишь меня, Луи! Не любишь! Ты только напоминаешь, как любил, и все! – Это должен быть ты! – рычит Луи. – Но это не я! – вопит Гарри в ответ, а плач снова подступает к горлу. И они сидят друг напротив друга в попытках отдышаться. – В последний раз, - почти шепчет Луи. – Просто поцелуй меня в последний раз. Гарри понимает, что должен отказать, понимает, что у Луи своя жизнь, но наклоняется вперед. Он прижимается губами к щеке Луи. Он чувствует его губы, дрожащие веки, неукрывшие внутренний крик. Он задерживается всего на несколько секунд, вдыхая запах Луи. Он снова хочет почувствовать его волосы, бедра, язык, пальцы, переплетающиеся с его собственными. Он отстраняется, чуть ранее подарив последнее касание губ Луи, поцеловав плечо прямо в том месте, где заканчиваются ключицы. Все, что он может себе позволить, – губы, касающиеся его кожи. Он отстраняется; Луи кивает, как бы понимая. Оба поднимаются, медленными шагами возвращаясь к двери. – Я любил тебя, - говорит Луи напоследок, как будто это их собственное прощание. – И я любил тебя, - в прошедшем времени. Уголок губ Луи слегка приподнимается с печальной улыбке, за ним закрывается дверь. Последний стежок, и шов готов. Рана зашита.