Все дело в Моцарте!

      — Герр, вы совсем меня не слушаете! — возмущался Розенберг, расхаживая по кабинету перед столом Сальери.       — Нет-нет, почему же, — невнятно ответил композитор, делая вид, что перебирает бумаги. — Я вас прекрасно слышу. Вы мне уже битый час рассказываете про Моцарта.       — Так вот, — воодушевился Орсини и взмахнул руками. — Я ему говорю, что этот танец слишком откровенен для нашего театра, так этот смутьян в ответ расхохотался и в обнимку с этой... фроляйн Вебер принялся демонстрировать мне этот самый танец!       — Да вы что! — покачал головой Сальери, косясь под стол, где в руке был зажат мобильный телефон. Антонио с любопытством пролистывал ленту в «Твиттере». — Какой нахал!       — Что мне с ним делать? А запретить постановку я не могу! Народ ждет, афиши развешены, а все билеты раскуплены... — Франц запустил пальцы в свои волосы, дергая за пряди. Сальери пожал плечами, потом усмехнулся, и пальцы быстро забегали по клавиатуре. «Ага. От-пра-вить!» – мелькнуло в голове у композитора.       — А знаете что, мой дорогой Розенберг, я поговорю с ним!       — Правда? — с надеждой посмотрел на него директор театра. — Вы просто меня спасете! Ведь вы единственный человек, к которому прислушается этот мальчишка!       — Ну, еще бы! — усмехнулся Антонио. — А почему мальчишка-то? Ему уже тридцать через пару лет будет.       Директор фыркнул, демонстрируя этим свою причину.       — С таким поведением его иначе, как мальчишкой не назовешь. В общем, я жду вашего ответа, герр Сальери. Спешу откланяться, — Розенберг слегка склонил голову, получив в ответ такой же кивок, и покинул кабинет.       Сальери сразу откинулся на спинку кресла, отодвинувшись от стола, и, оттолкнувшись ногой, медленно закружился.       — Вольфганг-Вольфганг... Вот что мне с тобой делать? — прошептал композитор, а затем усмехнулся: — Хорошо, что Розенберг не особо дружит с техникой... Тем же вечером       В тишине квартиры раздавались звуки фортепиано. Изредка они прерывались, и тогда был слышен шелест карандаша по нотному листу. В последнее время муза не часто посещала композитора, но когда она все-таки появлялась, Сальери сразу хватался за карандаш и садился за фортепиано, реже – за скрипку. Но это продолжалось ровно до того момента, как...       — Я пришел! — хлопнула входная дверь, и наваждение музыки слетело с Антонио, как последний осенний лист – медленно и неотвратимо, оставив за собой горечь и недосказанность.       — Я слышу, — буркнул Сальери, отставляя партитуру в сторону и опуская крышку фортепиано. — Мне на тебя сегодня жаловались, — уже громче сказал он, поворачиваясь, а в комнату влетело «нечто» в пестрой одежде, с блестками на лице и следами от помады на щеках. — Кажется, даже неспроста, — хмыкнул итальянец, скрещивая руки на груди.       — Опять Орсини? — фыркнул Моцарт, снимая пиджак и бросая его на диван. — Все нервы вымотал, интриган престарелый! Танец не такой, декорации плохие. А самое коронное знаешь что? — возмущенно воскликнул композитор, а Сальери вопрошающе поднял брови, стараясь скрыть улыбку. — «Слишком много нот»! — и Вольфганг со всего размаху сел прямо на пиджак. — У меня! Слишком много нот!       Антонио тихо засмеялся, поднялся, сделал несколько шагов и опустился перед коллегой на корточки, взяв его руки в свои.       — Ну-ну, Вольфганг. Не надо. Твоя музыка восхитительна! К тому же он не одному тебе нервы мотал, — вздохнул итальянец. — Надо было на камеру заснять, как он рассказывал о том, что ты его «режешь без ножа», «пускаешь отравленные стрелы прямо в сердце» и... как же там еще было?.. «Своими отплясываниями загораживаешь вид на прекрасных дам». Уж молчу про заигрывания с девицами, — тут Сальери нахмурился, — и Констанцию, — он облизал подушечку большого пальца и стал стирать помаду со щек Моцарта.       — Они сами! — возмутился тот и потерся щекой о ладонь Антонио.       — Верю. Так что там был за танец, о котором мне герр директор все уши прожужжал? — полюбопытствовал Сальери. Вольфганг смутился и отвел взгляд.       — Я тебе потом покажу... Его не я танцевать буду, честное слово! А над Орсини мы со Станци просто издевались. И если он тебе расписывал все, как порнографию, не верь ни единому слову! Это все наглый поклеп и клевета! — в процессе этой тирады брови у итальянца поднимались все выше и выше. — Мы с ней несколько утрировали. На сцене все будет вполне прилично!       — Бедная Вена... — вздохнул Антонио, поднимаясь и усаживаясь рядом с Моцартом, покосился на его пятую точку и снова вздохнул. — И пиджак тоже.       — Кстати, — оживился австриец, вытаскивая пиджак и бросая его на ручку(тот, правда, долго там не удержался и свалился на пол), — а к чему был тот твит сегодня?       — Ну... как тебе сказать, — Сальери расплылся в улыбке.       — Я даже процитирую! — Вольфганг достал из кармана телефон и открыл приложение.       — Ты научился им пользоваться? — рассмеялся Антонио, за что получил сердитый взгляд.       — «Если у меня когда-нибудь будет попугай, я назову его Францем. Думаю, разницы никто не заметит». Серьезно? — Моцарт поднял смеющийся взгляд. Сальери пожал плечами. — Хорошо, что Орсини не ладит с техникой. А в чем было дело?       — Все дело в Моцарте, — таинственно ответил Антонио, осторожно вытаскивая телефон из рук Вольфганга и отбрасывая его в сторону. — Исключительно в нем, — он мягко накрыл губы австрийца поцелуем.