Сказка

Лизе нравился белый цвет. А эта зима была поистине белой. Третьего декабря снег повалил основательно; до этого он был будто бы избирателен, нерешительно приземляясь то на придорожные фонари, то на редкие скамейки, то на крыши домов. Теперь же он избрал другую тактику и посыпался густо, снежными хлопьями, которые по размерам напоминали перья из подушек, деловито и методично покрывая все подряд. Небольшой домик Хоукаев был окружен, словно бдительными стражами, огромными сугробами, которые намело буквально за считанные часы; маленькой Лизе казалось, что они были выше ее, и эти размышления были небезосновательны. Зачастую, когда было солнечно, она подолгу смотрела на них, прижавшись носом к оконному стеклу и не обращая внимания на то, как слепят глаза блики лучей, играющих на снежных шапках. Носу было холодно, но и пусть – не этим ли принципом руководствуются все без исключения дети на свете? К тому же, в жизни, в которой она, по большому счету, была предоставлена сама себе, разглядывание сугробов наряду с чтением книг было одним из тех скромных развлечений, за которыми она коротала зимние утра. На дворе царила зима 1895 года, и Лизе было шесть. Это была уже не первая зима с тех пор, как не стало мамы и в маленькую хозяйку дома превратилась она. Но разве может какая-либо сила на свете запретить ребенку оставаться ребенком даже в такой ситуации? В окружении огромных сугробов дом казался ей то неприступной крепостью, то таинственным островом, к которому не подобраться – все фантазии зависели от того, какую книгу она читала накануне. С учетом того, что библиотека Хоукаев была весьма обширной и включавшей в себя не только учения об алхимии и алхимические же исследования, но и самую разномастную литературу, простор для этих самых фантазий был действительно безграничен. Саму себя Лиза иногда, когда настроение было особенно игривым, а солнце светило особенно ярко, пусть и не согревая, представляла принцессой, одновременно смущаясь этого – классическая девчачья забава. Некоторые девочки остаются верны ей до самой старости, а Лизе в ее шесть лет она была и вовсе совершенно точно позволительна. Хотя папа бы этого и не оценил, наверное. Но ведь, в конце концов, разве фантазия – это не способ убежать от реальности, в которой ей пришлось чересчур рано повзрослеть? Принцесса, заточенная в башне. Только башня и не башня вовсе, и принцесса больше похожа на хозяйку, и принца она не ждала – девочке, слишком серьезной и хозяйственной для своих лет, хотя и позволявшей себе помечтать, было не до него. Да и никого, хотя бы отдаленно претендующего на эту роль, будем откровенны, поблизости не было. Какому принцу понадобиться тащиться в такую даль, да еще и заснеженную? По свидетельствам самых честных сказочников выходило, что они предпочитали более теплые края с густой растительностью либо же морские берега с золотым песком. Однако настал тот день, когда мирное уединение семьи Хоукаев было нарушено. 17 декабря; Лиза запомнила дату точно – она была выткана на полотнище памяти белоснежными нитками. За окном стояла страшная метель, и девочка, все так же смотря в окно своей комнатки и подперев подбородок бледной ручкой, представляла, что это злая колдунья своими чарами наводит ужасную пургу на ее дом. Фантазия уступила место реальности, когда она разглядела в снежных завалах отпечатки следов, почти сразу же заметавшихся свежим снегом, а несколько мгновений спустя услышала хотя и негромкий, но определенно требовательный стук в дверь. Соскочив с деревянной табуретки, она торопливо побежала открывать, на ходу теряя тапочки и недоумевая, кто бы это мог быть, если в такую погоду и почтальон-то, их единственный, по сути, посетитель, не работает? Вслед за недовольным скрипом двери ей в лицо ударил свежий, морозно-мятный воздух вместе со снегом. Невольно отступив на шаг назад, она наткнулась на отца, который легко, как пушинку, отодвинув ее в сторону, кивком головы велел идти ей в свою комнату. Противиться отцу было себе дороже; возвращаясь в свою маленькую угловую комнатку и стряхивая со старенькой кофточки капли воды, она бросила тайный и быстрый взгляд на гостя. Это был мальчик немногим старше ее; смоляные черные волосы, промокшие и разметавшиеся по лицу, но не утратившие своего лощёного блеска, столь же темные глаза, усталые, но с упорством во взгляде, безусловно, красивые черты лица. Лиза еще не знала целей его визита и, уж конечно, не знала того, что этому мальчику суждено изменить ее жизнь. Но его заплечный мешок ясно свидетельствовал об одном: отныне ей придется готовить на одну порцию больше. Спрашивать у отца о том, кто же есть этот таинственный незнакомец, было бы бессмысленно, и потому Лизе не оставалась ничего иного кроме как провести свое собственное расследование. -Спать будешь в комнате рядом с кухней. Ванная в другом конце дома. И запомни, Рой: ты сюда учиться приехал, а не развлекаться, — сухим, строгим, почти менторским тоном выговаривал отец, пока дочь подглядывала за ним и гостем в щелку двери. У детей свои методы разведки. -Да, учитель, — покорно ответил черноволосый мальчик, теребя в руках полы своей курточки – Рой, поспешила напомнить себе Лиза, его зовут Рой. Голос у него оказался приятный и звонкий. -Хорошо. Иди за мной – начнем работать прямо сейчас, — не терпящим возражений голосом продолжил Бертольд. В этом был весь Хоукай-старший, и Лизу это ничуть не удивляло, хотя, по хорошему, Рою не помешало бы для начала помыться, переодеться в сухую одежду и, пожалуй, перекусить. Но разве плотские и материальные вопросы волнуют ученых гениев так, как они волновали любых других людей на их месте? Ответ был очевиден, и потому Рою не оставалось ничего иного, кроме как последовать за Бертольдом, а Лизе – отправиться на кухню, готовить обед. Продуктов дома было немного – мешок картошки, который пустел с пугающей стремительностью и сейчас приближался к отметке «меньше половины», лук, три пунцовых помидора и пара морковок, булка хлеба, потихоньку черствевшая, и немного вареного мяса, оставшегося со вчерашней трапезы. При более подробной ревизии обнаружилось еще и большое яблоко с румяными боками, которое убежало под стол. Задача перед Лизой стояла не то чтобы непосильная, но достаточно трудная для шестилетней девочки, у которой на шее теперь было два представителя мужского пола, озабоченных алхимией и не озабоченных проблемами питания. Что приготовить, да так, чтоб было посытнее? К тому же, еще неизвестно, сколько продлится метель; если несколько дней, то возможности добрести до продуктовой лавки у нее не будет, и придется экономить. В конце концов, Лизой было принято решение отварить картошку и потушить немного овощей, а к ним погреть мясо. Дешево и сердито. Кастрюля наполнилась водой и отправилась на огонь, тяжелая чугунная сковородка степенно нагревалась. С ножом Лиза тоже худо-бедно управлялась, хотя невысокая золотоволосая девочка с огромным тесаком в руках выглядела по меньшей мере гротескно. Пару мгновений спустя на помасленной сковородке уже уютно скворчал лук, порезанный крупными кусками – она боялась резать мельче, потому что риск заехать ножом по пальцам был велик; затем к нему присоединилась морковь толстыми кружочками и помидор, основная часть сока которого осталась на доске. Лиза воевала с ним как могла, но он так и не сдался. Глаза предательски слезились. Она не любила плакать, но ничего не могла поделать. Повинен в этом был не только лук, но и воспоминания о маме, которые всегда накрывали ее с головой, когда она находилась на кухне. Ее она помнила смутно, помнила урывками, какими-то отдельными деталями. Помнила, что мама вкусно готовила, что улыбалась как-то тепло и по-особенному, когда малютка Лизхен тянула ручонки к обрезкам овощей… Просто мама была мамой, поняла она. В горле неприятно запершило, в носу защипало; она ненавидела это ощущение, и вот оно накатывало снова… -Эй, ты что, плачешь? – раздался рядом с Лизой недоверчивый голос. Звонкий, как монетка. Быстро повернув голову и попутно размазав кулачком по лицу непрошеные слезы, она обнаружила рядом с собой папиного ученика. -Н-нет, — буркнула она. Мальчик хмыкнул и дружелюбно протянул руку: -Меня зовут Рой. Будем знакомы. «Я знаю, что ты Рой» было первой мыслью Хоукай, но она помедлила секунду и решила изобразить благостное неведение: -Ага. А я Лиза. Пальцы у Роя были длинные и теплые. Чем-то, пожалуй, совсем неуловимо напоминавшие мамины. Ощутив, что она медленно, но верно розовеет, Лиза поспешно отдернула руку. -Ты же вроде должен был заниматься с отцом? – поинтересовалась она, отвернувшись к напомнившей о себе кастрюле, в которой недовольно булькала кипящая вода, и отправила в нее несколько картофелин. -А, так ты его дочь. Я так и думал. На самом деле, он сказал, что после дороги я малоспособен к усвоению материала, и отправил меня на кухню, сказав, что сегодня мне там самое место, — белозубо и беззаботно улыбнулся Рой. -Должна тебя огорчить, но я уже почти управилась сама. Достань-ка тарелки вон оттуда, пожалуйста, — подумав, ответила Лиза, пальчиком указывая на крепкую, ладную дубовую полку, где теснилось несколько тарелок, сияя чистыми белыми краями. Ухватив тихо скрипнувшую табуретку, скромно стоявшую в углу кухни, и ловко взгромоздившись на нее, мальчик бережно спустил на стол звонко тренькнувшую посуду. -Готово. -Спасибо, — поблагодарила Хоукай, — Скоро будем обедать. Обед прошел в полном молчании. Хоукай-старший ел неторопливо, но сосредоточенно, а Рой, склонив черноволосую макушку над тарелкой, дул на обжигающе горячую вареную картошку. Лиза старательно ковыряла в тарелке овощи, изредка поглядывая на него и лелея где-то глубоко в душе чисто женские вопросы – все ли вкусно? нравится ли гостю? Судя по тому, что остывавшие овощи он уплетал с хорошим аппетитом, ей можно было не волноваться. Когда, оставив тарелку и бросив через плечо «Спасибо», Бертольд удалился в свой кабинет, дети остались на кухне вдвоем. -Чай будешь? – рискнув прервать молчание, спросила Лиза у Роя. Тот поднял голову от тарелки и внимательно посмотрел на нее, чуть прищурившись. -Ага. Пока девочка золотой стрекозой порхала по комнате, он наблюдал за ее немного угловатыми движениями, так непохожими на медленную текучесть тети и развязную плавность ее девочек. Наверное, дело было в том, что Лиза была совсем еще маленькой и худенькой – ни тебе высокой груди, ни крутых бедер, ни умения заигрывать… -Держи, — перед Роем опустился стакан с коричневой жидкостью, над которым вился ароматный теплый пар. -А ты не будешь? -Нет. Я лучше посуду помою, — тихо ответила Лиза, отворачиваясь к раковине, до которой дотягивалась, очевидно, с трудом. Рой проглотил улыбку и махнул рукой – не на правах хозяина дома, но на правах того, кто был старше и, что немаловажно, выше: -Сиди уж, я помою, — милостиво изрек он, сам поражаясь своей доброте и щедрости. Так их дружбе было положено начало.

* * *

«Жил-был когда-то один очень бедный сапожник. Он истратил последнюю монету, чтобы купить кусок кожи, да и того хватило бы лишь на одну пару башмаков. Поздно ночью он закончил кроить, отложил ножницы, оставил кожу на столе, чтобы утром начать шить башмаки, и пошел спать. Но утром, когда он подошел к столу, чтобы начать работу, вместо кусков кожи обнаружил пару новехоньких, совершенно готовых башмаков. Он в изумлении поднес их к глазам: таких он в жизни не видел. Сапожник все еще таращил на них глаза, когда в мастерскую зашел первый покупатель. Увидев башмаки, пришел в такой восторг, что тут же купил их за высокую цену. Теперь у сапожника хватило денег, чтобы купить кожи на целых четыре пары башмаков. — Вот это удача, — сказал он жене. Вечером он скроил все четыре пары и оставил на столе, чтобы утром начать шить. Но утром снова все четыре пары лежали готовенькие. И снова работа была выполнена превосходно, так что сапожник не успел оглянуться, как все были куплены за хорошие деньги. Покупатели старались выхватить его башмаки друг у друга. Теперь сапожник смог купить кожи уже на двенадцать пар. Вечером он все раскроил и отправился спать. — Завтра у меня трудный день, — сказал он жене, — Придется сшить двадцать четыре башмака. Он все еще не верил, что ему может еще когда-нибудь так повезти. Но утром снова все двадцать четыре башмака стояли на столе готовенькие. И снова их вырывала друг у друга целая толпа покупателей. Так и пошел у сапожника день за днем: вечером он кроил кожу, а утром башмаки были готовы. И он покупал все больше кожи и кроил все больше башмаков, и получал за них все больше денег. И дело его процветало. Однажды, перед самым Рождеством, сапожник сказал жене: — Хотел бы я все-таки знать, чьи это руки нам так здорово помогают? Давай ночью спрячемся и понаблюдаем. Вечером они зажгли свечу, оставили ее на столе и спрятались в шкаф, завесившись старой одеждой. До полуночи они ждали напрасно. Но как только часы на церкви пробили двенадцать, окно вдруг само собой раскрылось, и в него влезли два крошечных человечка. Они были такие маленькие, что каждый смог бы уместиться у тебя на ладони, а одежек на каждом было не больше, чем на новорожденном младенце. Скрестив ноги, человечки уселись на столе сапожника и принялись работать с кожей, да так, что она сама ложилась к их крошечным ручкам, и вы бы стол не успели накрыть, как была готова прекрасная пара башмаков. А когда все было закончено, они аккуратно сложили все инструменты, задули свечу и выпрыгнули в окно. Сапожник с женой вылезли из шкафа. — Знаешь, муженек, — сказала жена, — Эти малыши сделали нас богатыми. А самим, беднягам, нечем укрыться в такой холод. Давай я сошью им куртки, штаны и шляпы, а ты сделаешь по хорошей паре башмачков! Сапожник согласился. Он сшил башмачки, а жена крошечную одежку. А ночью, когда все было готово, они сложили все это на столе возле зажженной свечи и снова спрятались в шкафу. Как только часы на церкви пробили двенадцать, окно снова само собой отворилось, и в него влезли два маленьких человечка. Они посмотрели на стол и увидели, что вместо раскроенной кожи там лежат два крошечных костюма и две малюсенькие пары башмаков. И как же они засмеялись, как запрыгали от радости! И так, смеясь и прыгая, они оделись, а потом взялись за руки и принялись плясать на столе. Они плясали и пели песенку про то, что наконец-то они тепло одеты и им можно немножко отдохнуть от работы. А потом задули свечу и выпрыгнули в окно. После этой ночи они больше не приходили. Но сапожник, честно говоря, не очень горевал — ведь он кое-чему научился, наблюдая за человечками, и мог уже сам теперь шить башмаки лучше, чем любой мастер в мире» -Это хорошая сказка, — сказала Лиза, сидя на кровати и болтая ногами, когда Рой дочитал. Сегодня читать была его очередь. Он закрыл книгу в плотном алом переплете с почти истертым названием «Сказки» и усмехнулся. -Поди ж ты, и чем она тебе так понравилась? За этого сапожника делали всю работу! -Не всю, — возразила Хоукай, — Кожу-то он кроил сам! И потом, его жена поступила мудро. Она отблагодарила этих человечков, и, в конце концов, самое главное, что появилось у сапожника – умение делать лучшие сапоги, которое у него никто никогда не сможет отнять и которое его всегда прокормит. -И то правда, — согласился Рой. Они читали при свете маленькой лампадки. Вечером отец не занимался с мальчиком, и у него было свободное время. С Лизой за последнее время он сдружился, а когда выяснилось, что у него тоже есть любовь к чтению, они стали проводить вечера за книгами, по очереди читая вслух. Лиза жадно ловила каждое слово, восполняя нехватку и новой информации, и общения со сверстниками, которого была практически лишена. -Знаешь, ты умная. Хорошо рассуждаешь. Я б и не сказал, что тебе шесть, если б не знал, — через некоторое время произнес Рой. Комплимент это был немного неловкий, но зато искренний. Хоукай едва ли не надулась от гордости. -Спасибо, ты тоже ничего! – признала она. За окном снова царила метель. Она тихо завывала и кружила колючие хлопья снега. В доме же детям, немного замерзшим и нахохлившимся, словно воробьи, было уютно. Грела не столько лампадка, сколько теплое чувство расцветавшей крепкой дружбы. Маленькая девочка была не одна более, и должность принцессы ей не была нужна ни в фантазиях, ни наяву. Ей достаточно было сидеть вот так, бок обок, с новоприобретенным другом, и говорить с ним. Это было лучше воображаемых дворцов, замков, денег и слуг. Это и было самым настоящим волшебством. Завтра Рождество, и она приготовит что-нибудь особое – и неважно, что отец не считает Рождество праздником. Завтра, когда Рой окончит дневные занятия, а за окном утихнет снегопад, он втайне от Бертольда Хоукая поведет ее на улицу, чтобы научить ее лепить снеговиков, и они будут тихо смеяться, растирая пунцовые щеки. Лиза еще не знала, что их с Роем свяжет нечто большее, чем дружба. Лиза еще не знала, что вместе им доведется пережить страх и боль. Лиза еще не знала, что впереди ее будет ожидать раскаленная пустыня и холод винтовки. Сегодня за окном был белый снег, а рядом сидел трогательно-важный Рой – и этого ей было достаточно для того, чтобы быть счастливой.