Now, I'm not a hero... no but the weight of the world's is on my soul these imagines burn my eyes they're burning me up inside
На пороге ее дома стоял длинноволосый, растрепанный цыган, в украденной кожаной куртке, и с самодовольным выражением на лице. На долю секунды Оливии показалось, что это чертов Дмитрий стоит перед ней. Пришел, чтобы обесчестить ее окончательно. Оливия судорожно вдохнула сырой воздух, смешанный с запахами этого грязного цыгана. От него несло звериным жаром, дешевым пивом и такими же дешевыми сигаретами, а еще сырым мясом и Романом. Запах сына был едва уловимый, он еще не успел достаточно осесть на коже цыгана, но даже от этих едва уловимых ноток Оливию передернуло в отвращении. Не скрывая раздражения, она решила как можно понятнее объяснить этому ублюдку, что Романа нет дома, но сын прервал ее. Он стоял позади и сверлил ее спину своим пронзительным взглядом, и Оливии ничего не оставалось, кроме как поддаться любимому сыну. В конце концов их связь с оборотнем еще не настолько крепка, чтобы вскружить Роману голову. Развалившись на мягком диване в комнате Романа, они курили травку и смеялись над дурацкими шутками друг друга. Питер старательно делал вид, что не замечает долгих и пристальных взглядов Годфри, и где-то в глубине души он надеялся, что это все не морок, насланный Романом, а реальность. Он старался смотреть другу в глаза как можно реже и как можно быстрее прерывать зрительный контакт, если таковой случался. Роман даже не пытался скрыть своих заинтересованных взглядов. Нет, его не интересовала другая сущность Питера, и ему было глубоко посрать на то, что он подумает о нем. Роману было интересно, как сильно Питер сможет сжать его бедра, сможет ли прокусить бледную кожу до крови, или придется опять резать себя самому. А еще Роману безумно хотелось, чтобы Питер перестал отводить взгляд в сторону. - Охуенная дурь, скажу я тебе, - протянул Питер и выдохнул режущий глаза сизоватый дым. Роман рассмеялся, громко, раскрыв рот, до слез. Он так и не сумел понять, почему Питер водился с ним. Неужели просто оттого, что Роман увидел его захватывающее дух превращение в оборотня? Или из-за того, что он всегда угостит отличной шмалью? - Знаешь что? Твоя травка настолько охуенная, что я хочу тебя поцеловать. Прямо сейчас. Питер дернулся к Роману резко, поддавшись порыву затуманенных мыслей, и потянулся к его пухлым мягким губам. Роман крепко сжал волосы Питера, с силой, но не так, чтобы оттолкнуть, а просто потому что ему так хотелось. Их поцелуй был скомканный, каждый пытался перенять инициативу на свою сторону, и поэтому вышло куда хуже, чем рассчитывал Питер. Они сталкивались зубами, невпопад прикасаясь губами друг к другу. И Роман решил сдаться, он побудет девчонкой ради Питера. Он полностью отдался в руки оборотня, представляя себя на месте какой-нибудь очередной шлюхи, и стонал под каждым прикосновением Руманчека, с наслаждением чувствуя его горячее дыхание на собственной коже. Такие простые прикосновения Питера заставляли его практически кричать, перекрывая навязчивые голоса в голове полностью. Роман не мог поверить, что чувствовал себя так хорошо, как никогда не чувствовал со всеми перетраханными девушками вместе взятыми, в то время как Питер не делал ничего нового для него. Его движения были хаотичными, кожа на пальцах огрубевшая, но Роман мог поклясться, что это была лучшая дрочка в его жизни. Он кончил до постыдного быстро, краем глаза замечая, что Питер кончил вслед за ним, говоря сквозь зубы какую-то чушь на румынском. Мир рассыпался перед глазами Романа на сотни переливающихся осколков, словно солнце пробежалось лучами по разбитому зеркалу, и он с горечью понял, что сильные руки Питера и его требовательные губы оказались куда приятнее крови на языке. -Знаешь, какая-то странная у нас дружба, - прошептал Питер Роману на ухо и затянулся сигаретой. Роману было нечего ответить, он чувствовал, что ему хорошо, безумно хорошо с Питером, но чей-то шепот в голове вновь навязчиво твердил ему, что Питер не заслуживал такого дерьмового друга, который хотел перерезать выступившую венку на его шее. - Эй, посмотри на меня. Питер неохотно приподнялся и посмотрел Роману в глаза, в его чертовы бездонные глаза, притягивающие, словно магнит. - Скажи мне правду. Что ты чувствуешь ко мне, Питер? - Эй, ты чего. Ты мне нравишься, реально нравишься, и все такое. Я не знаю, чувак. Никогда со мной такого не было. Наверное, влюбился, - Питер с улыбкой растрепал волосы Романа и продолжил не отрываясь смотреть в его глаза. По спине Романа пробежал тянущий холодок, такой знакомый, и такой ненавистный. - Ты не любишь меня, Питер. Ты понял? Кивни, если понял, - раздраженно вытерев медленно капающую из носа кровь, он продолжил с большим напором, пересиливая собственное сопротивление. - Ты любишь Литу. А я твой друг. Только друг. И сейчас между нами ничего не было. Иди домой. И Питер действительно медленно встал с дивана и ушел, растерянный и погруженный в новые для него чувства. А Роману только и оставалось, что кричать от бессилия и слизывать с порезанных о разбитое зеркало пальцев собственную кровь.***
- Что вы делали наверху? Оливия всегда выводила Романа из себя своими дурацкими вопросами, пытаясь проникнуть в его разум, манипулировать его мыслями и действиями. Он неосознанно бросил взгляд на порезанные руки, и былая опустошенность сменилась жаркой болью в груди. Оливия могла совать свой нос куда угодно, ему было плевать, но он не мог допустить, чтобы она спрашивала его о Питере. - В доктора играли. Надеюсь, кровать не слишком скрипела? И он ушел, думая, что мать забудет об этом разговоре, как о небольшом недоразумении. Но как она могла забыть, когда собственными ушами слышала блаженные стоны сына и грязного цыгана.***
У него был план. Роман знал, что будет продолжать трахать каждую, кто согласится, пока его член не отвалится, он будет нюхать кокаин и курить травку в таких количествах, чтобы было достаточно хоть чуть-чуть приглушить голоса и не так сильно обращать внимание на то, как его беременная сестра флиртует с Питером. Роман ненавидел собственное решение, но даже если бы он хотел, то не знал, как снять с Питера морок. Он наслаждался своей болью и никчемностью, будто это было самое прекрасное, что могло с ним случиться. И это сумасшедшее саморазрушение не отличалось бы от его прежней жизни, если бы порезов на его теле не стало больше в несколько раз. Когда он стоял на улице, продрогший насквозь, и с удушающей горечью в горле наблюдал в окно трейлера, как его Питер трахает его Литу, Роману стало глубоко насрать на то, чего он хотел, и чего требовали голоса. Он хотел лишь как можно сильнее обдолбаться и как можно глубже под кожу загнать лезвие.***
Его кома была так похожа на обычную жизнь, что Роман не сразу осознал, что произошло, если бы не Шелли. Она была такая, какой и должна была быть внешне, такая, какая всегда была глубоко внутри, и от этого у Романа внутри все сломалось окончательно. Он рассказал ей все, опустошил себя еще больше, а потом кричал и глотал слезы, поделившись с сестрой своей болью, но не чувствуя ни капли облегчения. - Что мне делать, Шелл? - прохрипел Роман, запутавшись в лабиринте собственных чувств и воспоминаний. Пустота притягивала его своей обволакивающей теплотой, и Роману стало страшно, что он сдастся этой гипнотической черноте и больше никогда не увидит ни сестру, ни Питера. Шелли лишь удивленно распахнула свои прекрасные глаза и ответила так, будто это было само собой разумеющееся. - А ты спроси бритву в следующий раз, когда будешь резать себя.***
После комы Роману казалось, что он стал тверже внутри, словно и правда его сердце обратилось в камень. Он больше не чувствовал волны гнева, когда видел Питера и Литу вместе, и ему казалось, что он окончательно отпустил свои чувства, но это оказалось не так. Когда его Лита умерла, когда его Шелли его оставила, Питер, единственный, кто должен был быть рядом, исчез, не сказав ни слова. Пока Роман носился по трейлеру, пиная стулья и прочие оставленные Руманчеками предметы, пока он кричал и рыдал, впиваясь ногтями в кожу, Оливия стояла на улице, затягивалась очередной сигаретой, и все меньше чувствовала запах паршивого цыгана вокруг себя. - Цыгане - это цыгане, и всегда ими будут. Они похитят кольца с твоей руки и любовь из твоего сердца, сынок. Обезумев, Роман выбежал из трейлера и кинулся на мать, не видя перед собой ничего, кроме яркой пелены ярости. - Заткни свой ебаный рот! Ты не понимаешь, как он мне нужен! Ты, блядь, совсем не понимаешь, как сильно он мне нужен! Оливия лишь внешне сохраняла спокойствие. Все внутри нее торжествующе кричало. Ее сын повторял ее судьбу, и совсем скоро он присоединится к ней. Она всегда преследовала одну цель с самого рождения Романа: ее сын должен был стать таким как она, это всегда было в его крови, хотел он этого или нет. И скоро она действительно была вознаграждена. Когда Роман сжал в ладони лезвие, а потом не задумываясь ни секунды, разорвал им кожу на предплечьях, Оливия прислушивалась к ослабевающему стуку сердца сына, и ей казалось, что ритм его сердцебиения безумно похож на цыганскую песенку, что напевал ей Дмитрий. Она упивалась тем, что все вышло по ее плану, отбрасывая мысли о том, что ее сын терзает себя не из ненависти к ней, а из-за любви к длинноволосому цыгану. - Тише, мой мальчик. Послушай, Шелли удерживала тебя, Роман. Но теперь ее рядом нет, и ты сделаешь то, что должен, хочешь ты этого или нет. Я всегда получаю то, что хочу. И она получила. Ее сын жаждал крови еще больше, в его руке все еще было сжато лезвие, но на его губах засыхала кровь Оливии, а раны на предплечьях стали тонкими выпуклыми шрамами, словно молния пробежалась по венам Романа, разнося за собой отравляющую кровь заразу. - А теперь, сынок, скажи, что тебе нужно? – с надеждой спросила Оливия, чувствуя, что находится на на последнем издыхании. Она так хотела, чтобы Роман унаследовал ее силу, ее дар и проклятие, и теперь она желала лишь одного ответа, который никогда не услышит из уст своего сына. И Роман ответил от всего своего мертвого сердца: - Мне нужен Питер.