и шлюха... И ангел

Маленький мальчик — Живая игрушка. Маленький ангел — Развратная шлюшка. Красивый, как кукла, Но постоянно один. Но ему хочется знать, Что он тоже любим. Пускай ненадолго, Пускай лишь на ночь. Забыться в объятиях, Кричать во всю мочь. Уткнуться в подушку, Не видя лица. Но ночью так страшно. Будь рядом всегда! Прижаться покрепче, Отдавшись, крича. Ведь так будет легче Забыть навсегда. Поддавшись желанью, Опять и опять, Стремиться к забвенью, Как грязная блядь. Стонать, извиваться, Повинуясь рукам. Приближаться к финалу, Подчиняясь толчкам. Забыть, раствориться, Спастись от себя. Сбежать от кошмара Постылого дня. И каждое утро Горько рыдать, Клянясь отраженью: Не стану опять! И тихо прощаться, Пряча стыд глаз. Про себя повторяя: В последний лишь раз. Но ночь настигает И больно опять. А чтобы забыться, Нужно громко стонать В горячие губы. И нежностью рук Кричать в наслажденьи О сладости мук. И так до рассвета, Всю ночь напролет Стремиться к забвенью, Где его кто-то ждет… Маленький ангел — Живая игрушка. Маленький мальчик — Развратная шлюшка. Ринарди Рен-Нуар.

      Сегодня днем Шикки был сам не свой: из рук все падало, он постоянно натыкался на мебель, ронял предметы, а руки его дрожали. Ему казалось, что он заболел.       Это состояние продолжалось уже почти месяц. Как так получилось, что он стал зависим? Как? Почему не сумел вовремя остановиться?       И вот он, едва стукнуло семь, уже ерзает и мается — ему не сидится, не лежится и не спится. Он слоняется по квартире, гадая: придет или не придет?       И вздрагивает от каждого шороха, и мучается, терзается томительным ожиданием, медленно соскальзывая в бездонную пропасть.       Каждый вечер — еще один шаг в никуда.       Цепочка этих вечеров тянулась бесконечной чередой серых будней и мучительного ожидания.       Он жил от одного вечера до другого и ни на чем более не мог сосредоточиться.       Когда по всей квартире разлилась трель звонка, Шикки вздрогнул и едва ли не подпрыгнул, кусая пухлые губы. Нервно оглянулся на дверь прихожей и крадучись направился в коридор.       Сам не зная, отчего прячется и чего так боится, парень прильнул к дверному глазку и затаил дыхание. Да, это снова он. Пришел.       Он приходит каждый вечер, но все равно день за днем Шикки сомневается, что он придет сегодня.       Но каждый раз он не оправдывает ожиданий и приходит.       Закусив губу, глубоко вдохнув и выдохнув, парень щелкает замком и открывает дверь.       Внимательный, пронизывающий взгляд проницательных глаз цвета хмурого осеннего неба окидывает его с головы до ног, и от этого взгляда Шикки дрожит, словно кролик перед удавом.       — Ты пришел, — повторяет он ритуальную фразу, предшествующую каждый вечер крышесносной, бурной ночи. Ленивая, чуть насмешливая улыбка освещает смуглое лицо мужчины. Он приваливается плечом к дверному косяку, тем самым не давая закрыть дверь, но и не торопясь войти, и слегка приподнимает бровь. Словно спрашивает: детка, а чего ты ждал?       Шикки вздыхает и нервно закусывает губы. Отходит в сторону, глядя почему-то на туфли своего любовника, начищенные до идеального блеска.       — Войдешь? — тихо спрашивает он.       И мужчина входит в его квартиру походкой хозяина, его движения отличаются львиной грациозностью и захватывают дух. Он входит и как завоеватель, и как господин, зная, что здесь его очень ждут, здесь ему рады. Входит так, словно делает одолжение.       Шикки по-прежнему стоит в прихожей, откуда видно просторную гостиную. Он только закрыл дверь и прислонился к ней, спрятав руки за спину. Пухлая нижняя губа все еще безжалостно закушена. Дыхание парнишки частое-частое, а глаза опущены вниз, пушистые белые ресницы бросают тень на бледные щеки.       Он из-под ресниц наблюдает за тем, как мужчина кидает на спинку кресла черное кашемировое пальто, на котором блестят дождевые капельки. Те же капельки сверкают в его коротких волосах, стоящих ежиком на затылке, словно утренняя роса, запутавшаяся в густой траве. У него короткая стрижка, которая невероятно ему идет. Челка слегка падает на глаза.       Следом за пальто следует пиджак. И он остается в одних брюках и белоснежной рубашке. Шею слегка стягивает галстук.       Шикки вспоминает, что Стивен не любит, когда галстук завязан слишком высоко. А еще он вспоминает, что тот не любит, когда Шикки пытается помочь ему завязать его.       — Как… прошел день? — нерешительно спрашивает парень, все еще прижимаясь к входной двери, словно ища у нее спасения и поддержки.       Стивен не торопится отвечать. Он запускает пальцы в свои густые волосы, стряхивая на ковер дождевую капель, и затем его руки тянутся к галстуку. Развязав его, мужчина кидает еще одну деталь одежды поверх своего пиджака.       И Шикки невольно затаивает дыхание, словно боится спугнуть его действия. Стивен расстегивает несколько верхних пуговиц своей рубашки и бросает на него короткий взгляд, от которого его пронизывает до самого паха, и он тут же невольно облизывает губы.       Шикки знает. Что Стивен знает, как действует на него.       Его взгляды, прикосновения, жесты, его улыбка… и просто глаза. И то, что они оба это знают, заставляет Шикки ощущать всю свою восхитительную беспомощность, которая так ему нравится, от которой он не в силах отказаться. Ночь за ночью взлетая на небеса в сильных руках, ощущая свою слабость, свою доступность, свою готовность сделать все, что он захочет, только бы остался доволен. Только бы не ушел.       — Я бы не отказался чего-нибудь выпить. — Бархатистый, с чуть хриплыми нотками голос Стивена заставляет вздрогнуть Шикки, уже успевшего улететь в своих размышлениях в дальние дали.       — Д-да, конечно, — кивает парень, поспешно отлипая от двери, и торопится на кухню.       Стивен приходит каждый вечер, каждый вечер пьет коньяк. Шикки держит его дома специально для своего любовника, но сам не пьет. Разве что с его губ в те редкие и такие до дрожи чувственные моменты, когда Стивен позволяет ему это. Ведь это так приятно — ощущать вкус терпкого, чуть горьковатого, выдержанного, отдающего вишневыми нотками коньяка на его губах, а потом и у себя во рту в недолгом слиянии не поцелуя, но чего-то до невероятной пошлости нежного, слишком мимолетного, чтобы вспомнить об этом потом, и вместе с тем слишком короткого, чтобы забыть эти драгоценные мгновения.       Он наливает коньяк в широкий бокал, кидает туда несколько кубиков льда и замирает, не решаясь вернуться в гостиную.       Но тут же напрягается, когда Стивен появляется на кухне. Он ходит совершенно неслышно, но его присутствие Шикки всегда улавливает безошибочно. Сейчас мужчина стоит прямо за его спиной, и взгляд грозовых глаз устремлен прямо на Шикки.       Парень не спешит оборачиваться, берет бокал в руку, неслышно вздыхая, и только тогда поворачивается к нему.       Стивен стоит, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди. Его рубашка полностью расстегнута. Шикки видит широкую мускулистую грудь, едва тронутую загаром, плавно переходящую в рельефный живот, где явственно выделяются кубики пресса. Чуть ниже пупка начинается редкая дорожка волос, уходящая за пояс брюк, что так соблазнительно низко сидят на узких бедрах.       Шикки прослеживает ее взглядом и сглатывает. Пауза молчания между ними ощутимо затягивается. Когда он поднимает взгляд, то встречается с потемневшими серыми глазами.       — Так… как прошел день? — внезапно охрипшим, севшим голосом, тихонько и почти робко повторяет он свой вопрос.       — А как ты думаешь? — насмешливо отвечает Стивен.       Шикки опускает глаза, снова нервно закусывая губу. Пожимает плечами и неохотно делает шаг к своему мучителю. Ноги словно ватные, он совершенно их не чувствует.       Как… как вечер за вечером он может по-прежнему держать его в таком напряжении? Шикки знает с точностью до минуты, что последует за каждым действием, жестом или взглядом Стивена. Но все равно в его присутствии он находится в неослабевающем напряжении, дрожа от макушки до пят от предвкушения, страха и возбуждения. Нервы его натянуты до предела и оголены, как и он сам.       Потому что Стивен читает его, словно раскрытую книгу. Перед ним, что в одежде, что без, Шикки обнажен — помыслами, взглядами… желаниями.       — Ты устал? — протягивая ему коньяк, спрашивает Шикки.       Стивен берет бокал из его руки, задевая его пальцы своими, и Шикки ощутимо вздрагивает, резко опуская взгляд на его оголенную грудь. По бархатистой коже цвета темного алебастра жутко хочется провести кончиками пальцев и прильнуть к ней губами, но Шикки знает, что не имеет на это права.       Стивен не позволит ему.       Мужчина делает несколько глотков терпкого, обжигающего горло напитка, прикрыв глаза черными ресницами, и даже не морщится. Пригубив, опускает руку с бокалом и слегка покачивает его, и кубики льда в нем, сталкиваясь со стеклянными стенками, тихонько звенят.       Другая его рука уверенно тянется к Шикки, и парень машинально облизывает губы, послушно делая к нему шаг. И чувствует, как сильное объятие захватывает в плен. Он закрывает глаза, влекомый этой рукой, и осторожно прижимается к груди Стивена. Робко кладет на нее ладони и льнет щекой, ощущая кожей гладкую и твердую поверхность груди. Словно сталь обтянули шелком или бархатом. Он, ощущая на себе тяжесть тела, каждый раз поражается его твердости. Он твердый везде.       От этой мысли все в паху Шикки тяжелеет, и он, забывшись, легонько трется о грудь Стивена. Рука мужчины чуть сильнее сжимается вокруг его талии, и он ощущает у себя над ухом горячее дыхание, отдающее вишневым.       Шикки очень хочется верить, что именно ради этих двух-трех минут ежевечерних объятий он так преданно ждет Стивена каждый день.       Но каждый раз Стивен разгоняет сентиментальные мысли, разбивая их о жестокий гранит реальности, — когда размеренно втрахивает его в кровать резкими, мощными толчками, буквально выбивая из груди громкие и развратные стоны.       Ради объятий? Не смеши себя, Шикки. Ты шлюха. Ты его шлюха.       Ты ждешь, потому что хочешь его. Ты ждешь, потому что он твой наркотик. Ты ждешь, потому что он приручил тебя.       Да-да, ты готов есть с его рук, и ты будешь есть, если он прикажет.       Ты ждешь — ради ночи головокружительного удовольствия, ради возможности доставить ему наслаждение, ради подчинения и унижения, которое он дарит тебе так щедро.       Ты ждешь, желая в очередной раз почувствовать себя восхитительно беспомощным в его объятиях, эдакой хрупкой и миловидной куклой, с которой он может сделать все, что хочет. Марионеткой, все ниточки которой в его руках.       И этот факт одновременно и пугает, и возбуждает тебя.       Ты дрожишь, Шикки, стоит ему коснуться тебя.       — Ты скучал по мне, детка? — Низкий голос с хрипловатыми, безумно эротичными нотками заставляет Шикки покрыться мурашками предвкушения.       — Да, — послушно отзывается он, теснее прижимаясь к твердому телу мужчины и ощущая его собственное возбуждение где-то в области своего живота.       Это неизменно заставляет его и бояться, и ликовать, и дрожать.       Бояться — потому что сила его желания порой поражает Шикки.       Ликовать — потому что его самолюбие не может не радоваться тому факту, что такой мужчина, как Стивен, каждую ночь приходит сюда ради него.       Дрожать — потому что Стивен может сделать с ним все, что захочет, и он ему позволит.       И что самое страшное — они оба это знают.       И от этой мысли невозможно не ощутить всю глубину собственного унижения.       Как низко ты можешь пасть, Шикки? Когда проснется твоя гордость? Когда ты закроешь дверь перед носом этого мужчины? Когда, проснувшись утром и зайдя в ванную, ты посмотришь в глаза своего отражения с гордостью, а не со стыдом?       Стивен допивает свой коньяк несколькими медленными глотками, и Шикки ощущает, как сильные пальцы властно сжимаются на его бедре.       — Пойдем в спальню, — искушающе шепчет на ухо голос, за которым он готов пойти куда угодно.       Голос, который ведет его на новые вершины удовольствия каждую ночь.       Голос, который унижает, приказывает, доминирует и дарит бесконечное наслаждение.       Голос, от которого он неизменно кончает каждую ночь.       Шикки не отвечает, просто кивает и, на мгновение забывшись, скользит ладонями по его груди вверх, намереваясь обнять за шею. Он не успевает даже охнуть, как его руки перехватывают за запястья и не больно заламывают за спину.       — Шикки, — предостерегающе говорит Стивен.       — Прости, — роняет парень тихо, опуская голову.       Он не в состоянии посмотреть в глаза своего мучителя. В глаза того, кто держит в своих руках его удовольствие. Его тело. Его гордость.       Стивен мягко толкает его вперед, по-прежнему удерживая за спиной его руки, и Шикки послушно идет, стараясь лишь не запутаться в собственных ногах.       Шаг за шагом, и они оказываются в его спальне. Тут темно, и лишь лунный свет пробивается сквозь щели в жалюзи, расцвечивая комнату серебряными полосками.       — Раздевайся.       Приказ хлещет, как плеть, и Шикки снова вздрагивает. Но молча делает все так, как ему велят. Торопливо и нервно стягивает с себя футболку и короткие шорты сразу вместе с бельем. И опускается на кровать, оставшись абсолютно обнаженным.       Стивен небрежно поводит плечами, и рубашка падает на пол. Он стоит возле кровати, прямо напротив Шикки. Полоски света падают на разные участки его тела. Не видно его глаз, лишь суровый и вместе с тем чувственный рисунок четко очерченных губ, волевой подбородок и широкие скулы. Шея тонет во мраке, но грудь и ключицы открыты взгляду. Полоска бледно-голубого света выхватывает из темноты сильные руки Стивена, расстегивающие ремень его брюк. И когда он напрягает их, то на запястьях и внутренней стороне локтей Шикки видит едва заметные линии голубоватых вен. И это настолько сексуально, что захватывает дух.       Брюки падают на пол, следом за ними — боксеры. Стивен подходит к нему, коленом небрежно раздвигая бедра, берет с тумбочки заранее приготовленную шелковую ленту и наклоняется вперед, заставляя Шикки откинуться назад и упереться руками в постель.       — Сведи вместе, — шепчет Стивен.       И Шикки делает так, как ему сказано, складывая руки позади своей спины, чтобы не терять опору. Стивен ловко перевязывает их длинной лентой, и, когда прохладный шелк скользит по чувствительной коже, с губ Шикки срывается прерывистый вздох.       Пока Стивен связывает ему руки, его теплое дыхание, отдающее недавно выпитым коньяком, касается щеки Шикки, а короткая черная челка щекочет губы, от этого кожа парнишки покрывается мурашками.       Он добровольно дает себя связать, потому что не доверяет себе. Он забудется и дотронется до Стивена — во время оргазма или когда тот будет вбивать его в постель размеренными толчками, не важно. А Стивену это очень не нравится. Он не хочет, чтобы на его спине оставались следы от ногтей.       Это унизительно?       Да. Но Шикки согласен платить такую цену. И он кусает свои губы в перерывах между стонами вместо того, чтобы вонзить свои зубы в шею Стивена, оставляя на его соблазнительно пахнущей гелем для душа коже яркие засосы.       Он откидывается назад, когда Стивен заканчивает с лентой, и прикрывает глаза, дыша часто-часто. Стивен ничего не делает, просто смотрит. Но вот его большой палец касается искусанных, влажных, чуть приоткрытых губ Шикки, и дыхание парнишки сбивается.       — Не кусай их, Шикки, — тихо говорит Стивен. — Это могу делать лишь я.       — Да, — послушно шепчет Шикки. — Только ты.       И глубоко вдыхает, борясь с искушением взять палец Стивена в рот. Только робко, просяще касается его кончиком языка. Уголок губ мужчины изгибается в соблазнительной усмешке.       — Торопишься, детка, — почти мурлычет он, очерчивая контур его губ.       Обласкав ямочку под подбородком, Стивен ведет кончиками пальцев неровную, трепетную линию вдоль его шеи, задевая едва заметно выделяющийся кадык, что нервно ходит вверх-вниз. Почти нежно Стивен заправляет ему за ухо прядь белокурых волос.       — Ты похож на ангела, Шикки, — наклонившись к нему, шепчет Стивен. — Ты похож на ангела, когда лежишь вот так подо мной с раздвинутыми ногами, готовый принять меня. Мой развратный ангел.       Рука Стивена касается внутренней стороны его бедра, вырисовывая чувственный узор.       «Я твоя шлюха, — горько думает Шикки, но лишь послушно разводит ноги в стороны. — А ты мой личный демон».       Он проклинает себя за то, что его тело так предательски остро и чутко реагирует на каждое прикосновение Стивена, словно тонко настроенный инструмент. Проклинает за то, что готов по одному только его приказу раздвигать ноги. Знает, что утром будет горько жалеть и мучиться от унижения, лежа на развороченной кровати и рыдая в подушку, а потом весь день ждать вечера и прихода Стивена.       Но все равно он раз за разом наступает на эти грабли, с готовностью раскрываясь и телом, и душой для того, кому он не нужен.       — Ты хорошо вел себя сегодня, Шикки? — шепчут губы, что каждую ночь приносят ему столько удовольствия.       — Я ждал, — честно признается он дрожащим голосом, запрокидывая голову и подставляя шею мужчине.       Его спокойное, ровное дыхание касается обнаженного горла, и от этого в который раз по коже ползут мурашки. Он ощущает легкий, невесомый поцелуй Стивена возле самых ключиц. А его пальцы тем временем продолжают вести свою линию вдоль его тела. Обводят чувствительные затвердевшие соски, спускаются вниз, вдоль живота, ловко обходя напряженный член Шикки, и очерчивают внутреннюю сторону его левого бедра до самой подколенной впадины. Шикки никогда не подозревал, что это место может быть настолько чувствительным, но когда Стивен прикасается к нему там, он дрожит, и с губ его срывается легкий стон.       — Чего ты хочешь, детка? — спрашивает Стивен.       О да, это такая извращенная пытка, это его желание заставить Шикки озвучить все свои желания, чтобы наутро он мучился еще больше.       — Хочу тебя. Дотронься до меня.       — Где? Как?       Он задает одни и те же вопросы каждую ночь, хотя выучил его тело так, как только музыкант может выучить свой инструмент. Знает каждую струнку его тела, знает, где нажать, где погладить, где прикусить, а где провести языком, чтобы Шикки запел. И только одного не делает никогда — не целует. Наверное, потому, что… брезгует.       — Языком… Здесь, — стонет Шикки, выгибаясь навстречу его руке и пытаясь пододвинуть ее чуточку ближе к тому месту, где, кажется, сжалась пружина. Она еще не готова разжаться, но Стивен каждым своим прикосновением подводит к этому.       — Ты сегодня нетерпелив, да, Шикки? — хрипло шепчет мужчина. — Вот так сразу?       — Пожалу-у-уйста-а-а… — Шикки готов скулить, он дышит тяжело и хрипло, а все его тело покрылось бисеринками пота.       И когда твердые губы захватывают его напряженное естество во влажный и горячий плен, Шикки облегченно всхлипывает и обмякает. Но Стивен не торопится удовлетворять его. Он лениво водит языком по головке его члена, и Шикки снова всхлипывает, умоляюще глядя на него. И, не дождавшись никакого ответа, сам вскидывает бедра навстречу плотно сжатым губам.       Стивен наконец, сжалившись над ним, глубоко вбирает в рот его член, двигая головой в ритмичном темпе, но, когда пружина готова вот-вот разжаться, он останавливается и отстраняется, вырывая из груди Шикки задушенный всхлип.       Стивен тянется к прикроватной тумбочке, чтобы достать из нее тюбик с лубрикантом, который Шикки держит в верхнем ящичке вместе с этой лентой.       Он наблюдает за тем, как Стивен выдавливает себе на пальцы прохладный гель, кусая губы от напряжения, и умоляет его одними глазами поторопиться.       И вот пальцы мужчины касаются входа в его тело, проникая внутрь почти беспрепятственно, и Шикки снова всхлипывает.       Что же ты делаешь, Шикки?       Зачем опять и опять впускаешь этого мужчину в свой дом, свою постель, свое тело, свою… душу?       Зачем, Шикки, ты так унижаешься, если знаешь, что не нужен ему иначе, кроме как шлюха?       Тихие стоны льются с губ бесконечной чередой по мере того, как пальцы Стивена входят в него раз за разом, надавливая на одну и ту же точку. Он подмахивает ему бедрами, стараясь насадиться на них сам, запрокидывает голову, захлебываясь собственными стонами, и, забывшись, окончательно умоляет войти.       — Пожалуйста, — задыхаясь, хрипло просит Шикки. — Пожалуйста, Стивен.       — Пожалуйста, что?       — Пожалуйста… хочу тебя. Возьми меня! — послушно, почти яростно выкрикивает Шикки заученные наизусть слова, которые, кажется, впечатались не только в его губы, но и в тело… и в душу.       Он уже никогда не забудет, как каждый раз ему приходится униженно умолять овладеть им, лишний раз напоминая себе, что он лишь игрушка, но не более.       — Шикки, — произносит Стивен, и голос ласкает парня так, что он буквально ощущает это, — почему я должен это делать?       — Потому что… — всхлипывает Шикки, и из уголков его глаз стекают злые слезы, — я твой.       И только тогда Стивен входит в него одним резким, беспощадным и слитным толчком, придавливая к постели тяжестью своего тела. Шикки ощущает его рельеф своим собственным, жадно выгибаясь навстречу, пытаясь вжаться в него.       Лунный свет, льющийся из щелей жалюзи, разукрашивает сильную широкую спину мужчины серебряными полосками; Стивен двигается рвано и быстро, вбивая Шикки в постель. Мускулистые лопатки ходят ходуном, и во мраке комнаты не видно его лица — лишь безупречно красивый профиль, четко очерченный тьмой. Сильные руки скользят по выгибающемуся телу Шикки, это они уносят его на небеса, это они дарят крылья. А сам он — демон, который наутро эти же крылья безжалостно ломает. Своим уходом.       С губ срывается громкий почти вопль. Он забывает самое себя в сильных руках любовника, забывает свое имя, забывает свою гордость.       И так каждую ночь, Шикки.       Стоит ему лишь прикоснуться к тебе, и ты забываешь обо всем. И ради этого момента, — не обманывайся, не ради его объятий, а ради той минуты, когда он входит в твое тело, — ты ждешь его, как преданный щенок, каждую ночь.       Чтобы ощутить твердость его плоти в себе, его грубую силу, его властность, чтобы забыться и потеряться в этих ощущениях, потому что, Шикки, ты шлюха.       Не потому, что он так захотел — ты шлюха по натуре, Шикки.       И поэтому сейчас ты кричишь, стонешь и выгибаешься под ним, заходясь в криках наслаждения, жадно двигая бедрами ему навстречу.       Потому что, Шикки, ты раскрываешь крылья только в его объятиях. Он научил тебя летать через призму твоего собственного порока.       Лишь в унижении ты находишь свое забвение.       Лишь подчиняясь, ты можешь летать.       Потому что, Шикки, ты маленький потерявшийся мальчик, твоя слабость в том, что ты не можешь отказать не ему, а себе. Шикки, ты не способен взять себя в руки. Ты идешь на поводу своих желаний, что уводят тебя на темную тропу, туда, откуда возврата нет. Нет пути назад.       — Шикки! — тихо рычит Стивен.       В ответ лишь жалобный всхлип.       — Запомни, Шикки, — шепчет он ему на ухо хрипло, когда парень уже готов рассыпаться под ним на тысячу осколков. — Ты никогда не сможешь отказаться от меня, Шикки. Потому что ты шлюха. Моя шлюха.       — Да-а-а! — кричит Шикки и захлебывается в крике экстаза, ощущая резкие, мощные, беспощадные толчки, что подводят его к краю пропасти каждую ночь. Он беспомощно вспыхивает, загорается вспышкой пламени, бьется в его объятиях в конвульсиях оргазма, а после обессиленно обмякает.       Потому что, Шикки, в его руках ты и шлюха… И ангел.       А наутро постель смята и холодна. Шикки открывает глаза, смаргивая слезы и просыпаясь окончательно. Проводит ладонью по холодным развороченным простыням.       Он уже ушел. И давно. Даже не остался вздремнуть рядом хотя бы пару часов.       Спустив на пол ноги, Шикки бредет в ванную.       Возле раковины замирает, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в ее края. С трудом поднимает голову, глядя в покрасневшие глаза своего отражения. Слезы снова туманят глаза.       Он растрепан: белокурые волосы взъерошены рукой неутомимого любовника, на сливочной коже хрупких плеч и белоснежном полотне его шеи расцветают яркими пятнами засосы и следы от его укусов. Это зрелище и злит, и возбуждает одновременно, напоминая о ночи страсти.       Шикки смотрит в глаза своего отражения, в которых закипают злые слезы, и зло стирает их рукой. Он ненавидит себя за то, что получает наслаждение в объятиях Стивена. Ненавидит себя за то… что он такой. За то, что не может отказаться от него.       Но разом обмякает, стоит ему вспомнить опаляющий жар требовательных губ, властные объятия сильных рук и мерные, необычайно сладкие толчки, что рождают в его теле волну незабываемого удовольствия.       — Больше никогда… Никогда! — всхлипывает Шикки, бессильно оседая на холодный кафельный пол ванной, давая себе самому пустые клятвы. — Больше не стану…       Но он знает, что обманывает себя. Ведь не сможет их сдержать.       И сегодня ночью все повторится вновь.