Леонид при Фермопилах

      Нужно заметить, что старший сын королевы, Тор, был фигурой трагической. Человек, всю жизнь думавший, будто сила есть — ума не надо, вдруг понял, что, оказывается, надо, надо!       Тор уже тысячу раз пожалел, что на свет появился, да еще и раньше брата, но жалеть о непоправимом было бессмысленно.       Теперь, когда все межгалактические конфликты погашались посредством виртуозной дипломатии, Тор совсем смрачнел. Мать предложила наследнику осчастливить своим появлением подругу, скучающую в Мидгарде, радуясь отъезду сына больше, чем тот был этому рад.       — Я понял, матушка, не беспокойтесь, — сказал Тор, не знавший, что чувствовать после всех тех действий, что были совершены его ближними, и остановивший свой выбор на нейтральной позиции, как принято в таких случаях поступать.       — Понял? Молодец, — сказала мать, чувствовавшая, что необходимо добавить что-то еще, но сыну она и в глаза-то смотрела с трудом, а уж как-то комментировать ситуацию было и вовсе выше ее сил.       Меж тем депортация его величества удивительным образом повлияла на его осужденного сына: тот потускнел и померк, чем в который раз озадачил не успевавших шокироваться легионеров. "Во, отца любил!" — заключили слуги государевы, поставленные в тупик абсурдностью собственного заключения, но ни на какое более логичное объяснение не способные.       Локи всегда обходился малым, но теперь охрана вообще перестала замечать его за трапезой. Целыми днями принц либо отдыхал на кушетке, либо в неподвижности застывал в кресле с книгой в руках, часами рассматривая одну страницу. Саркастических замечаний (впрочем, редких — сын Лафея чаще демонстрировал безупречные манеры) слышно не было. Посетителей тоже резко поубавилось, не прибегая к эвфемизмам — их вообще не стало. Ни советников, под покровом ночи наносящих визиты персоне non grata, ни королевы, которой, казалось бы, ничто, кроме бремени правления, не мешало теперь наслаждаться обществом возлюбленного.       Легионеры, в том числе и занятые в совершенно иных сферах, нежели надзор за венценосным заключенным, приходили с болью в глазах взглянуть на принца датского, который как будто и не видел никого вокруг. В рядах легиона даже всерьез обсуждались идеи о том, как помочь бедняге. Но бедняга принц имел неосторожность внушить центурионам такой мистический ужас неизвестного происхождения, что даже сострадание к нему не в силах было его перебороть, заставляя оставить все планы в зачаточном состоянии.       Королева, правившая теперь единолично, с восхищением в голосе отрекомендовала придворным нового советника, неизвестно откуда взявшегося, и попросила любить и жаловать. Советник всем лукаво улыбнулся, так что полюбили его не сразу.       В Мидгарде Одина поселили подальше от цивилизации, дабы полоумный старик земным скитальцам волю не смущал. Навестить отца Тор прибыл вместе с подругой, но из кареты ее не выпустил и отправился на разведку в одиночестве, предчувствуя нечто ужасное.       Низложенный монарх восседал на веранде жалкого вида хижины, глядя куда-то в пространство перед собой. В руках он держал сложенную вчетверо стопку бумаг, которыми его обеспечили вчерашние подданные.       — А-а-а… — сказал Один, все речи которого, по-видимому, начинались теперь с этих слов, — сынок? И тебя этот змееныш с Землей сровнял?!       — Нет… отец…       — А я уж думал, будет кому пособить одинокому старику… Тут вот слово трудное попалось, никак не могу отгадать… — пожаловался Всеотец и, не дождавшись ответной реплики, зашелся вдруг гомерическим хохотом, больше напоминавшим рыдания.       — Ох, горе мне, горе, и зачем я только на свет родился? — причитал старик, пуская сопли в толстенную, как кирпич, газету. Затем предпринял попытку сложить периодическое издание вдвое, но успехом она не увенчалась.       В душе у Тора жалость смешивалась со смехом, смех — с отвращением, отвращение — с желанием больше всего этого не видеть.       Тор ободряюще похлопал отца по плечу, не зная, как еще утешить безутешного старика, и удалился прочь, решив, что комментарии излишни.