Бабочка

Чем выше летишь, тем больнее падать. Она знала это как никто другой. Она — еще немного неловкий, даже угловатый подросток. Чрезмерно серьезный, сверлящий суровым и твердым взглядом блестящих глаз. Она не была пользующейся спросом милой Кейли, как не была гордой красавицей Лорен. Она всегда оставалась верна себе. Гимнастика была ее способом стать прекрасной. Спортивный костюм вместо бального платья, мел на пальцах вместо дорогого маникюра, и вот гадкий утенок по мановению волшебной палочки превращался в великолепного лебедя, летящего, парящего, быстрого, рвущегося выше и выше – куда-то далеко, в небеса. Она становилась невесомой, легкой… Как ветер. Как бабочка. Бабочка с прозрачными крыльями. Но бабочка прекрасна, пока она летит. Когда ее ловят в сачок, когда она истерически бьется в тщетных попытках вырваться на свободу, туда, куда ее зовет сама жизнь, сама судьба, она беспомощна. Когда ей ради веселья обрывают крылья – она плачет. Беззвучно, отчаянно трепыхаясь. Слишком горько. И крылья Пейсон тоже были сломаны. По злой усмешке – прямо во время полета, который мог вознести ее на вершину, а в результате низвергнул на самое дно. Отнял мечту, к ногам которой она положила самое себя. Когда живешь одной лишь целью, страстным желанием, одним лишь будущим без оглядки на прошлое, наполненное бесконечными тренировками, взлетами и падениями, когда забываешь даже про настоящее, когда вокруг тебя мелькает лишь разноцветный калейдоскоп проносящихся мимо лиц и мест, больно и страшно лишаться этой цели. Внутри остается только всепоглощающая, сосущая, словно черная дыра, пустота. Ей пришлось изведать это на своем собственном опыте. Сильные девочки не плачут. Пейсон плакала, задавая то ли себе, то ли окружающим, то ли самим небесам один-единственный вопрос, но оставалась сильной девочкой. Потому что верила, верила слепо – как верит огню мотылек, летящий на его свет. И эта вера обожгла ее. Она достигла своего апогея в тот светлый вечер в Лос-Анджелесе, когда на чудо ее вдохновил Никки. Когда унес ее боль добрым взглядом и неловким касанием теплых губ. Тот самый единственный человек, который поверил в нее так же, как верила она. Не скептически настроенная, хотя и горько убивавшаяся мама, не в одно мгновение постаревший отец, не доктор, сухо и цинично убивавший ее надежду – ему ведь никогда не понять, чего она лишилась… Он, Никки. «Ты была так прекрасна на брусьях… Ты казалась мне бабочкой. И я верю, что однажды ты снова взлетишь…» Эти слова были обнадеживающей, нежной лаской его тяжелой руки, осторожно проводящей по ее лицу и белокурым волосам. Воспоминания же о них были подобны презрительной и хлесткой пощечине. Каждый день – схватка с реальностью. Терпение. Ожидание. Горькая ненависть к отражению в зеркале, в котором она видела будущую Олимпийскую чемпионку, затянутую в белый ортопедический корсет. Она могла его снять. Но отражение не менялось. В нем отражалась лишь та, чьей мечте никогда больше не суждено сбыться. Потому что чудес не бывает. Потому что вырастить новые крылья нельзя. А держать дома бабочку без крыльев так же грустно и бессмысленно, как держать в клетке певчую птицу, лишенную голоса. -Наверное, пора смириться, — убеждала себя Пейсон, но эти слова были ложью, шитой белыми нитками. Ложью самой себе. Ее сердце не смирится с этой потерей никогда. Ведь бабочку всегда будет тянуть в небо.