Мёртвых не вернуть

Аллен задумчиво сделал глоток из чашки, оглядывая уже такое знакомое, почти родное помещение. В восемь утра столовая шумела, длинная очередь тянулась на человек десять, хоть Джерри и работал с потрясающей скоростью, - по утрам здесь собиралась половина Чёрного Ордена. Всё больше помещение наполнялось шумом голосов что-то обсуждающих между собой искателей и экзорцистов, словно оживая и приобретая привычные краски. Кто-то завтракал молча, кто-то обсуждал последние новости и рассказывал о прошедшей или предстоящей миссии – атмосфера располагала. Разговоры сливались в общий фоновый гул, который смешивался с тихим звоном тарелок, звуками шагов и смеха. После завтрака все должны были разойтись по своим делам: кто-то – на миссию, кто-то - на тренировку, кто-то – в научный отдел. Аллен вздохнул, отставляя от себя чашку с тёплым чаем. Редкое утро, когда вокруг экзорциста паразитического типа не возвышались горы тарелок, было именно сегодняшним. Уолкер поморщился, понимая, что кусок в горло не лезет, а омлет, стоящий перед носом, аппетита не вызывал совершенно. - Ты какой-то сам не свой последнее время, - произнёс Лави, поднимая взгляд на молчаливого Аллена и отвлекаясь от старой книги, которую дал ему Историк. Парень покосился на собственную тарелку, еда в которой уже, наверное, давно остыла. Лави столкнулся с удивлённым взглядом серых глаз, видя, что попал прямо в точку, - что-то было не так. Это он заметил уже давно, но в чужую душу лезть не решался. У всех есть право на какие-то секреты. - Просто аппетита нет, - Аллен опустил глаза, начиная вилкой ковырять даже не начатый омлет, пытаясь придумать, как выгоднее перевезти тему. - Так и я о чём, - хмыкнул Лави, видя, как Уолкер продолжает с наигранным интересом извращаться над завтраком. - Да всё в порядке, серьёзно! – беловолосый рассмеялся, поднимая глаза на Лави и оставляя в покое омлет. Эта маска действовала безотказно, но всё-таки в некоторых случаях давала сбои – сейчас, к примеру, Аллена с головой выдавали его глаза. В расплавленном серебре где-то очень глубоко отчётливо скользила какая-то растерянность напополам с тревогой, и только слабая улыбка более-менее сглаживала все прорехи в образе. Историк вздохнул, понимая, что если уж Аллен не хочет чего-то рассказывать, то это из него не вытащишь и клешнями. Лави вернулся к раскрытой книге и стал бездумно водить глазами по мелким строчкам - текст теперь не задерживался в памяти дольше пяти секунд, мелким каллиграфическим шрифтом мелькая на желтоватой бумаге и растворяясь в хаосе мыслей. Аллен опустил взгляд, снова подвигая к себе чашку, грея обе руки о тонкую керамику и всматриваясь в зеленоватую жидкость. В воздухе витал тёплый запах жасмина, усыпляя. Маска слетела с бледного лица вместе с улыбкой, ударяясь о деревянную поверхность стола и беззвучно рассыпаясь на сотни мелких кусочков. Лави был прав – последние дни он действительно был сам не свой. Какое-то неприятно-тянущее чувство в груди не давало успокоиться, давило, душило, сводило с ума – к этому ощущению можно было подобрать десятки определений. Должно быть, это и называется интуицией. Он мучился этим ощущением уже три дня, не находил себе места, не спал и практически не ел, но сделать ничего не мог - миссий, как назло, не было. Аллен отшучивался на вопросы Лави, продолжал всем улыбаться и большую часть времени проводил в тренировочном зале – физическая нагрузка помогала отвлечься хоть ненадолго. Но дни тянулись медленно и тяжело, а странные тревожные мысли не давали покоя. Громко хлопнула дверь в столовую, резко обрывая все звуки. Все разговоры сразу стихли, и в гробовой тишине раздавались только быстрые шаги, смешивающиеся со всхлипами. Аллен непонимающе поднял голову, Лави обернулся, глядя туда же, куда были направлены недоумённые взгляды десятков глаз. Беловолосый почувствовал, как внутри что-то натянулось, как струна. Мерзкое, липкое чувство страха обдало ледяным дыханием шею, впиваясь пальцами куда-то под рёбра и заставляя сжаться. Предчувствие чего-то плохого росло всё больше и больше, нагнеталось, словно накручиваясь на веретено и стягивая всё чуть ниже живота в тугой узел. Беловолосый вдруг подумал, что не зря все эти дни его что-то тревожило. Выходит – вот что. - Аллен… Аллен… - Линали остановилась около их стола, хватая парня за руку. Лави нахмурился, видя, как по её бледным щекам стекают крупные слёзы, оставляя после себя солёные дорожки, а взлохмаченная чёлка закрывает покрасневшие глаза. Линали всхлипывала, давилась рыданиями и пыталась выдавить из себя хоть слово. Тонкие пальцы девушки, вцепившиеся в грубую ткань, были белее снега, словно выпачканные в мелу. Аллен чувствовал, какими ледяными они были, когда бледная кожа невольно скользнула по его собственной. Резко исчезло всё тепло – больше не было ни звона тарелок, ни утренних разговоров, ни смеха. Не было даже запаха жасмина. Только гробовая тишина, в которой вся столовая, задержав дыхание, наблюдала за происходящим. Аллен сглотнул, хмурясь и чувствуя, как звенят от напряжения нервы. - Канда… - голос Линали резко сел, и за долю секунды, пока она не продолжила, пока сиплые слова не сорвались с обескровленных губ, пока не потерялось в глухих рыданиях нечто невероятно важное, Аллен почувствовал, как внутри всё похолодело от страха, - он… погиб. Оказывается, умереть можно и так – от слов, произнесённых тихо, сиплым шёпотом. Можно почувствовать, как всё внутри замирает, и рвётся та натянутая струна, что не давала все эти дни покоя. Можно ощутить, как кровь отливает прочь от лица, как чернеет перед глазами и начинает звенеть в ушах. Аллен попытался вдохнуть, но воздух застрял где-то поперёк горла. Он во все глаза смотрел на плачущую Линали, не в силах поверить своим ушам. Лави забыл про раскрытую книгу, замирая. Вся столовая в потрясении замерла и вслушивалась в сдавленную речь девушки, которая срывалась с искусанных бледных губ с тихим свистом. - Там, в деревне, появились акума четвёртого уровня, кажется, ещё Нои. Он сражался до последнего, погибло много людей, но … - горячие слёзы с ещё большей силой потекли по щекам девушки, Линали продолжала что-то говорить, путаясь в словах и всхлипывая, но Аллен её уже не слышал. Он слышал только собственное сердцебиение в ушах – и от каждого удара в глазах темнело. Хрупкий, только получивший краски мир оглушительно треснул пополам, резко начиная крошиться и рассыпаться на части. Аллен чувствовал себя оглушённым – в ушах стоял тихий перезвон и, чем дольше говорила Линали, тем сильнее застилала серые глаза пелена боли. Беловолосый отцепил от себя тонкие руки девушки и встал из-за стола, направляясь вон из столовой. Оглушительно громко прозвучали в гробовой тишине звонкие шаги, то ли торопливые, то ли нервные, словно аккомпанемент к тихим рыданиям за спиной. Аллен чувствовал, как расплывалось всё перед глазами, а там, где должно быть сердце, было нестерпимо пусто, словно кто-то вырвал перекачивающий кровь орган, оставив открытую кровоточащую дыру в грудной клетке. В сознании одной единственной мыслью билось короткое слово, чёрной полосой перечеркнувшее всё. «Мёртв». Аллен не слышал собственных шагов, не слышал, как тихо плакала за спиной Линали, не чувствовал на себе десятки взглядов экзорцистов и искателей, не чувствовал в спину напряжённого, полного боли и сопереживания взгляда Лави. В сознании, звуча в такт с этим безжалостным «мёртв», билась ещё одна мысль. «Невозможно. Не верю. Невозможно…». Беловолосый не помнил, как он вышел из столовой, не помнил, как поднялся на нужный этаж и как нашёл свою комнату. Зато помнил, как отозвались болью колени, когда ноги держать перестали, а из горла вырвался крик, затерявшийся в судорожных вдохах. Аллен согнулся пополам, до боли закусывая губу и упираясь лбом в холодный пол – бетонные стены скрывали от окружающих такую непозволительную для экзорциста слабость. Онемевшие пальцы до боли впились в грубую ткань. Аллен обхватил себя поперёк живота, чувствуя, как перед глазами всё плывёт. В нутро словно постепенно вкручивали раскаленные добела спицы, отчего душа кровоточила, а кровь на колотых ранах запекалась. В унисон тяжёлому дыханию бешено разрывалось в груди сердце, подступая к горлу. Глаза жгло от кислоты, которая скатывалась по щекам, вискам, скользила по губам и разъедала кожу. На кончике языка появился солоновато-горький привкус, прорвавшийся сквозь мутную пелену беспамятства. Вдох, оставшийся где-то поперёк горла, песком раздражал нежные стенки. «Он не мог… Просто не мог… Хоть там была бы вся чёртова Ноева семейка – он бы всё равно не мог умереть! Это же Канда! Канда, чёрт его подери!» . Словно в живот поместили какой-то сложный, невероятно тяжёлый механизм, который продолжал вертеться и металлическими деталями задевал мягкие внутренние органы, медленно отрывал от них куски и вызывал внутреннее кровотечение. Аллен зажал себе рот, чтобы не закричать в голос. Голова раскалывалась, как будто в виски вбивали гвозди. Медленно, постепенно и методично, с каким-то садистским удовольствием вдалбливая слабыми ударами ледяной металл в мягкую кожу, острым кончиком пробивая череп. Он не чувствовал, как стекали по щекам горячие слёзы, а воздуха катастрофически не хватало, лишь на периферии сознания ощущая, как тело знобит. Это было несравнимо с любой физической болью. Даже когда острое лезвие входило в кожу, как в масло, даже когда пули акум пронзали тело, даже когда пальцы немели от холода и обморожения – всё это было несравнимо с той болью, которая сейчас раскаленной лавой, в которой плавилась металлическая стружка, переполняла до краёв. Аллен не заметил, когда такая огромная грань между реальностью и забвением потеряла свою суть, сузилась до расплывчатой блёклой линии в толщину с нитью. Должно быть, это случилось тогда, когда сил просто не осталось, а голос от нечеловеческих криков всё же сорвался. В тот момент слёзы кончились, а глаза потеряли способность видеть. В тот момент, когда оставаться в этом мире больше не было ни желания, ни сил, такая желанная тьма всё-таки приняла его в свои несуществующие объятия. *** Аллен не помнил, как он жил следующие несколько дней. Всё смазалось в одну неровную, еле видимую линию, в которой можно было разобрать лишь конец и начало. Главной причиной этого было то, что первую неделю он просто пролежал на кровати, глядя в потолок. Как бы не умоляла его Линали… Как бы сильно не стучал Лави… И как бы не убеждал его Комуи… Он не открывал. Казалось, время остановило свой ход, а реальность покрыла мутная пелена бессознательного, оставляя в памяти лишь короткие фрагменты происходящего. Аллен не думал ни о чём, лишь знакомый, невероятно чёткий образ мелькал перед глазами, стоило позволить свинцовым векам сомкнуться хоть на секунду. Взгляд серых глаз стал пустым и расфокусированным. Иногда по бледным вискам скользили солёные дорожки слёз, иногда Аллен давился рыданиями, иногда закрывал лицо руками, не веря до конца в произошедшее, что напоминало гром среди ясного неба. Не веря в то, что больше нет сильных натренированных рук, которые могут прижать к себе. Что больше нет тёплых губ, целующих всегда властно и грубо. Что больше он не услышит «Мояши», которое может быть произнесено так по-разному: злобно, презрительно или почти нежно, с сарказмом. В эти моменты становилось особенно больно. Он почему-то слепо верил в то, что они оба выживут, обязательно выживут, и Священная Война когда-нибудь кончится. Верил, что когда-нибудь должно наступить это «светлое будущее», когда не останется ни крови, ни смертей, ни боёв, а всё произошедшее покажется лишь страшным сном, оставившим на душе рваные шрамы. Верил, что когда-нибудь они всё же дотянуться до света. А теперь приходилось расплачиваться за собственную наивность. Расплата была невероятной по своей тяжести, почти что безразмерной – душу перемолачивали в пыль, и лишь лоскуты выцветшей изорванной ткани сиротливо опускались к ногам. Аллен осунулся, перестал спать и есть. Серые глаза стали потухшими и красными, а губы – искусанными до крови и никогда не заживающими, отдающими шипящей болью, стоило провести по ним кончиком языка. Болезненная бледность и худоба только подчёркивались фиолетовыми кругами под глазами от недосыпа, а все слова и улыбки куда-то исчезли, обнажая душу напоказ. Но ведь больше никто не орал на него за то, что он «тупое зернобобовое», не заставлял бороться с ухмыляющимся за спиной Четырнадцатым и не целовал до потери пульса. Значит, всё остальное было не так важно. Аллен постепенно становился практически прозрачным и невесомым, не смотрел в серое пустое небо и всё больше заглядывал внутрь себя. Одно грустно – там было темно до жути. *** Пушистый снег опалил босые ноги, и беловолосый почувствовал, как тысячи ледяных иголок пронзили тёплую кожу. Нервные окончания раскалёнными струнами натянулись до предела, посылая по коже слабые разряды тока – от макушки и до кончиков пальцев. Холодный порыв ветра ударил в лицо, сдувая со лба чёлку и прикасаясь почти нежно, стирая из сознания все мысли и заставляя сердце стучать ровно, как метроном. Аллен слегка приподнял руку ладонью вверх, видя, как на неё опустилось несколько больших хлопьев снега, тут же тая. Чуть больше месяца... Беловолосый не мог точно сказать, что он чувствовал в последнее время, потому что не чувствовал ничего. Только бескрайняя, тянущая на самое дно пустота, отдающаяся на кончике языка привкусом горечи и отчаяния. Можно ли считать это за чувство? Аллен не знал. Спустя месяц как-то резко, слишком ясно и чётко пришло осознание того, что Канды больше нет. Вид неестественно бледного, такого знакомого тела, накрытого чистой белоснежной простынёй, действовал не хуже ведра ледяной воды на голову - внутри что-то дёрнулось, выдохнуло, переломилось, как спичка, и умерло быстро и практически мгновенно. То, что билось до этого неистовым зверем внутри, что не давало поверить и сводило ночами с ума, теперь просто сдалось и растворилось внутри чем-то невероятно горьким, оставляя тяжёлый осадок на дне. Лицо, изученное до самой малейшей черты, в тот момент было расслабленным и спокойным, и создавалось впечатление, что Канда просто спит. Но юноша помнил, что лицо у брюнета во сне совершенно не такое, - оно было более собранным и порой тонкие брови даже во сне сходились к переносице. Аллен тогда долго хватал ртом воздух, шепча что-то невнятное и боясь прикоснуться к ледяной коже, словно опасаясь, что обожжётся или что его ударит током. Канда всегда, сколько беловолосый себя помнил, был тёплым, практически горячим – Аллен часто засыпал, грея холодный нос о шею мечника. Иногда к этой пустоте примешивалась нестерпимая боль, иногда – отчаяние, граничащее с чем-то невероятно опасным, тем, что находится на тонком лезвии бритвы и грозит – ещё секунда – и сорваться. В такие моменты теряло смысл почти всё: и слёзы Линали, и горькие взгляды Лави, и огромный, бескрайний мир, сужающийся до тёмной холодной комнаты. Сводились на ноль даже огромные, необратимые последствия от необдуманных действий, тенью маячащих на горизонте. Хотелось бросить всё. Хотелось просто сбежать куда-нибудь, где не будет ни настороженных взглядом, ни шёпота за спиной, ни Четырнадцатого, который всё больше и больше набирал внутри силу, – Аллен чувствовал это слишком явственно, чтобы не обращать внимание на участившиеся опыты и допросы со стороны Ватикана. В такие моменты слишком соблазнительным казалось лёгкое движение руки с зажатым между пальцами тонким лезвием и пачка каких-нибудь таблеток. Потому что уже просто до горечи, до отчаяния и безрассудства хотелось к нему, неважно, куда именно – в Ад или в Рай… Но это было редко. Чаще Аллен просто носил где-то очень глубоко в себе всю боль и горечь, отсутствующим взглядом глядя в одну точку и не слыша ничего, какой бы шум вокруг него не стоял. Жить можно было и так. Беловолосый опустил глаза, глядя на слой снега, лежащий на крыше. Казалось, словно небо крошилось и сыпалось вниз, кусками опускаясь на землю и путаясь в белёсых прядях. Холод вымораживал пустоту, вымораживал мысли, пытался выморозить даже боль – здесь становилось легче. - Так и знал, что ты здесь, - от знакомого голоса Аллен вздрогнул и обернулся. Лави стоял, слегка ссутулившись и спрятав руки в карманы. Ученик Книгочея сделал несколько шагов, оказываясь рядом с беловолосым и запрокидывая голову, вглядываясь в серое небо, откуда крупными хлопьями валил снег. Касательно того, что Аллен был в одной кофте, штанах и босиком на морозе, Лави тактично промолчал, сделав вид, что ничего не заметил. - Я тоже скучаю по нему, Аллен, - с ощутимой горечью произнёс ученик Историка, слегка хмурясь и продолжая вглядываться в серую даль, бесконечностью уходящую вверх, - но это война. Аллен, мёртвых ведь не вернуть…. Беловолосый и сам это знал, но почему-то дёрнулся, словно от удара, чувствуя, как от последних слов внутри что-то оборвалось. Так рвётся натянутая нить – мгновенно и без возможности соединить концы заново. Можно попытаться их связать, но единой нити уже никогда не будет. - Я знаю, - сухо бросил Джокер, разворачиваясь и направляясь прочь с крыши, слыша, как скрипит под ногами снег. Ступни жгло от холода, пальцы на руках стали практически одного цвета со снегом, но внутри всё горело. Мерзкое, неприятное тепло – как жар от коленного железа. Ему сейчас меньше всего хотелось слушать чьи-то утешения или советы. Лави проводил беловолосого взглядом, не решаясь пойти следом. После смерти Юу Аллен очень сильно изменился – это чувствовали все. Стоит ли говорить о самых разнообразных слухах, которые сейчас ходили по Ордену? Ещё бы – два заклятых врага, а мальчишка так убивается из-за смерти этого нелюдимого мечника. И лишь ученик Книгочея был единственным, кто знал правду об отношениях между Кандой и Алленом. Узнал Лави об этом, в общем-то, случайно, но Канда тогда ещё долго угрожал, что вырвет Кролику его болтливый язык, если тот полезет с комментариями. Может, именно из-за этого сейчас внутри против воли и сидело ноющее чувство ответственности за этого подростка - Лави не знал. *** - Прости, что прошу тебя о таком, - Комуи нахмурился, глядя на стоящего перед ним Аллена как-то устало и с ощутимой горечью во взгляде. На столе больше не было бесконечных завалов бумаг и пустых кружек из-под кофе, только аккуратно лежащие листы форматов А4 и одинокая папка на краю стола, - но экзорцистов сейчас мало, я не могу отправить кого-то другого. Если бы не было необходимости… - Я съезжу, - безэмоционально оборвал Смотрителя Аллен, беря лежащую на столе папку, разворачиваясь и уходя из кабинета. За эти полтора месяца многое изменилось: у Линали так и не высохли слёзы, Лави стал меньше шутить, а у Комуи прибавилось морщин. Больше никто не бегал по Ордену с криками, никто не обещал представителям бобовых лишиться конечностей или Кролику – его болтливого языка. Привычный ритм оборвался, стал изломленным, сухим и непривычным. Больше всего разговоров ходило вокруг Аллена, при котором и экзорцисты, и искатели пристыжено замолкали и старались смотреть в другую сторону - обсуждать чужую боль оказалось невероятно интересно. На бледном лице ведь больше не расцветала привычная вежливая улыбка, а в серых глазах больше не было того огня, о который согревались столькие люди, - тема для разговоров неиссякаема, особенно, если прибавить к ней парочку интересных домыслов. И уже тем более, если старательно заострить внимание на том, что произошло всё это ровно после известия о смерти экзорциста Канды Юу. Беловолосому же было просто всё равно до разговоров за спиной и косых взглядов. В общем-то, сейчас вообще мало на что было не всё равно. Сам Аллен не знал, как описать то чувство, что внутри переполняло до краёв, - что-то внутри сломалось, оборвалось и рассыпалось в пыль. Не знал и, в общем-то, даже не пытался. Так что из всего этого порядок в кабинете смотрителя удивлял меньше всего. Комуи проводил беловолосого напряжённым взглядом, глядя на то, как закрывается за ним дверь. Смотритель снял очки, откладывая их на стол и откидываясь на спинку стула. Взгляд невольно зацепился за аккуратную стопку листов – Ватиканские приказы. Мужчина устало закрыл глаза, начиная массировать ноющую переносицу. *** Аллен бросил на стол частицу Чистой Силы в специальном контейнере, тут же забывая о ней. Таких были уже десятки, сотни, и все они мелькали перед глазами одинаковыми яркими огнями, не приносящими никакого тепла. Даже всех их всё ещё не хватало для того, чтобы собрать куб и закончить эту нескончаемую войну. Запах жжёного мяса, гари и сажи буквально въедался в кожу, постепенно заполняя небольшой номер дешёвой гостиницы, неприятно раздражая нос и заставляя морщиться. Тяжёлый экзорцистский плащ полетел на пол, звякнув серебряными украшениями на грубой ткани, перепачканной в крови и грязи. Аллен сделал несколько шагов к раковине и раскрутил краны на максимум, начиная отмывать с рук и лица запёкшуюся кровь остервенело, почти яростно, причиняя боль и растирая под кипятком бледную кожу. Лишь бы не осталось этого мерзкого запаха пороха и палёного мяса, от которого начинало тошнить. Хотя смыть до конца его всё равно не удастся – он уже где-то под кожей, въелся во все мышцы и ткани. И Аллен знал это лучше, чем кто-либо другой. Беловолосый сполоснул лицо и закрутил краны, опуская голову. Мокрые руки до побеления костяшек впились в раковину, будто желая расколоть ледяную керамику на куски. Тяжёлые капли срывались с влажных серых прядей, с оглушительным шумом разбиваясь о дно раковины. Кап. С улицы донеслись звуки, ворвавшиеся в комнату через открытую настежь форточку вместе с морозным воздухом: шаги, лай какой-то собаки, голоса, женские, мужские, громкие, возмущённые. Смех, пьяный и низкий, наигранный и фальшивый. Скрипели сани, уличные торговки кричали и зазывали покупателей, прохожие куда-то торопились, оставляя на вытоптанном снегу очередную путаную дорожку следов. Серое небо старым, изношенным покрывалом висело то ли совсем низко, то ли ещё выше, чем обычно. Свинцовая тяжесть давила потолком, грозясь с секунды на секунду с оглушительным звоном обрушиться вниз и придавить к земле. Две секунды. И снова - кап. Аллен постепенно начинал понимать, как всё это время жил Канда. И дело вовсе не в его паршивом характере – дело в войне. Дело в бесконечных смертях, которые мечник видел, будучи при этом ещё и искусственным апостолом. Теперь не казалось странным его нежелание верить в то, что когда-нибудь Война кончится. Теперь беловолосый понимал все те грубые ответы и холодное отношение к окружающим – жить в одиночестве проще, потому что вероятность того, что очередное известие о чьей-то смерти затронет тебя, становится меньше. Теперь Аллен практически не оставался в Ордене, уходя на миссии одну за другой. Никогда не брал с собой искателей или других экзорцистов. Лишь дешёвые номера серыми пятнами мелькали перед глазами, тут же теряясь в памяти и уступая место новым, таким же холодным и безликим. На самом деле, даже самые изматывающие миссии не помогали забыть о ноющей внутри боли, которая напоминала опухоль. Проецирования воспоминаний у Тима Аллен больше не просил. Нескольких раз вполне хватило – от тихого, низкого, чуть охрипшего и такого до боли знакомого голоса внутри всё переворачивалось вверх дном, а кровь превращалось в раскалённую лаву. Дыхание сбивалось, глаза жгло от непрошеных слёз, а сердце разрывалось на части. Хотелось кричать в голос, хотелось рвать волосы на голове и расцарапывать ногтями кожу, лишь бы не чувствовать этого. Проецирования воспоминаний у Тима Аллен больше не просил. Нескольких раз вполне хватило, чтобы беловолосый на всю жизнь запомнил, что не стоит раздирать всё ещё свежие, лишь покрывшиеся коркой раны, - они кровоточили болезненнее всего. - Неужели ты так жил, Канда?... – тихо прошептал Аллен, сжимая ледяную керамику ещё сильнее и слыша, как голос под конец фразы предательски садится. - Молчал постоянно, идиот, держался от всех в стороне, - прошептал Аллен, чувствуя, как грудную клетку сдавливает в тисках, а дышать с каждым вдохом всё труднее. Собственный голос звучал странно. В глазах снова жжёт. Слёз не будет – они кончились, но от этого было только больнее. - Бедный малыш, - раздался мягкий голос где-то за спиной, резко вырывая беловолосого из собственных мыслей. Аллен дёрнулся, оборачиваясь. Голос был знакомым до зубного скрежета, до сжатых в кулаки ладоней и до кровавых полумесяцев на коже от ногтей. Проснувшимся зверем внутри разрасталась ярость. Тики Микк ухмыльнулся, прикрывая глаза и оставаясь в противоположном конце небольшого номера. «-Там, в деревне, появились акума четвёртого уровня, кажется, ещё Нои,» - на мгновение вспыли в сознании слова Линали, заставившие внутри всё передёрнуться. Аллен уже был готов активировать Чистую Силу, даже наплевав на то, что они сейчас находятся в маленьком помещении и что это опасно, но Ной поднял руку в каком-то подобии примирительного жеста. Между длинными пальцами был зажат сложенный вдвое лист формата А4. - Я здесь не ради битвы, - серьёзно произнёс Тики, протягивая тому бумагу и снова начиная хитро ухмыляться. – Тем более, что у меня есть, что тебе передать. Касательно твоего мечника, кстати. Последние слова заставили сердце пропустить удар и забиться с новой силой. Ной удовлетворённо хмыкнул, видя, как сильно расширились серые глаза, и бросил бумагу Аллену под ноги – понятно, что сейчас из его рук он бы ничего не взял. Белоснежный лист медленно опустился на землю, плавно раскачиваясь из стороны в сторону и с шорохом раскрываясь. - Что тебе сказали, кстати? Что он погиб на миссии? В схватке с акумами или нами? – Ной откровенно насмехался, сверля глазами Аллена и заставляя того замереть, словно семейке Тысячелетнего и так всё было известно. Беловолосый опустил глаза вниз, задумываясь о том, что это может быть ловушка, но всё же осторожно поднял бумагу. Пепельные глаза забегали по таким сухим, жестоким строчкам – приказы Ватикана и не могли писаться по-иному. Слова складывались в предложения, которые Аллен перечитывал раз за разом, пытаясь понять. Собственный пульс в висках не давал нормально расслышать произносимые про себя слова, а буквы смазывались в непонятные пятна. И только когда до него дошёл смысл написанного, беловолосому показалось, что его со всей силы приложили лицом о кирпичную стену жестокой реальности. - Почему я должен верить этому? – Аллен поднял глаза на Тики и сжал в руке бумагу до побеления костяшек. Ной ухмыльнулся, прикрывая глаза. - Потому что ты уже веришь, - спокойно ответил он. – Ты ведь так и не смог поверить в то, что он умер в схватке с акумами. Ты ведь всё это время чувствовал, что тебе чего-то недоговаривают. Ты ведь поверил тому, что написано там, - Ной бросил короткий взгляд на зажатую в руке бумагу с печатью, - с первой строчки. Странно было слышать из уст другого человека свои собственные чувства, словно он читает тебя, как открытую книгу. Аллен мог бы не поверить во всё это, сославшись на то, что перед ним стоит его враг. Вот только почему по этому сценарию всё как-то слишком внезапно становилось на свои места? Аллен сжал кулаки, чувствуя боль от предательства. Комуи… Он то ведь точно всё знал. Но промолчал. Продолжал постоянно успокаивать и говорить что-то про то, что Юу сам выбрал для себя путь экзорциста. Он уверял, что всё будет хорошо, хотя сам отлично знал, что храниться в пыльных архивах на нижних этажах Ордена, куда никому нет доступа. - Знаешь, - вырвал из собственных мыслей Аллена бархатный голос, - у меня для тебя есть предложение. Беловолосый хотел было бросить что-то наподобие «я не заключаю сделок с врагами», но неуверенность в том, кто теперь является ему врагом, не дала. - Ты ведь хотел бы его вернуть? – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс Тики. Спичка чиркнула о коробок и громко вспыхнула мягким пламенем. По номеру стал расползаться горьковатый запах дорогого табака, раздражая нос и невесомой пеленой застывая в ледяном воздухе. Аллен ничего не ответил, только почувствовал, как предательски сжалось сердце от одной мысли об этом. Но жестокое, расчётливое сознание отлично знало одну вещь, как бы сильно не хотелось забыть об этом хотя бы на минуту. Мёртвых не вернуть. - Знаешь, мы ведь семья, Аллен, - произнёс Тики, задумчиво глядя на кончик тлеющей сигареты. Он то вспыхивал красноватым огнём, то потухал. Белая бумага постепенно сгорала, и огонёк всё ближе подползал к кончикам длинных пальцев, распространяя по номеру терпкий горьковатый аромат сигарет. – И ты – часть нашей семьи. Аллен слушал внимательно, оставляя лицо непроницаемым. Впервые слова о его родстве с семьёй Ноев не вызвали внутри ровным счётом ничего. Тики поднял на беловолосого пронзительный взгляд янтарных глаз, который, казалось, заглядывал в самую душу и выворачивал её наизнанку. - Мы вернём тебе твоего мечника, а в обмен ты присоединишься к нам. Малыш, ты – Ной. Твоё пробуждение – лишь вопрос времени. - Мёртвых не вернуть, - произнёс Аллен, чувствуя, как бьётся внутри него Чистая Сила в присутствии человека, связанного с тёмной материей. Это было единственное, что он повторял про себя всё это время, как бы сильно ни билось о рёбра сердце и как бы ни стучал кровью в висках пульс. Это было единственное, за что он цеплялся пока ещё здравым рассудком. Тики на эти слова только ухмыльнулся. - Если ты человек, то да. Но не для Ноев, - мужчина выдохнул сизый дым, глядя сквозь него на Аллена. – Ты ведь хочешь этого больше всего на свете. Хочешь, чтобы он был рядом. Он будет принадлежать лишь тебе, и ты отомстишь тем, кто отнял его у тебя. Бархатный голос становился всё тише и, казалось, заполнял всё пространство. Аллен слышал, как каждое слово Ноя отдаётся в ушах тихим эхом, расползается в сознании, словно сладковато-горький запах табака, который еле ощутимо чувствовался сейчас в ледяном воздухе. Каждое слово было сравнимо со сладким тёплым мёдом – проникало в самую душу, обволакивало, постепенно заживляло глубокие раны и текло по венам приятной истомой. - Души акума страдают, - тихо произнёс беловолосый, чувствуя, как подрагивают пальцы. Что-то внутри разрывалось. Это было последнее – больше крыть было нечем. Профессиональный шулер, сейчас он не знал, какой ход сделать в этой игре. - О, малыш, ты думаешь, что он будет страдать, принадлежа тебе? – иронично поднял бровь Ной, делая несколько шагов в сторону беловолосого. Аллен чувствовал, как какая-то часть внутри него, часть Чистой Силы и долго внушаемых принципов, которые недавно дали брешь, требуют броситься в бой, сражаться с врагом до последнего или хотя бы просто бежать прочь от этого бархатного голоса, от этих сладких речей, которые с каждой секундой отравляли сознание ядом. Но в то же время другая часть заставляла его стоять на месте и бездействовать. Тики только молча протянул ему руку, слегка ухмыльнувшись. Аллен прикрыл глаза, чувствуя, как становится пусто внутри. Словно кто-то задул свечку, и всё, что теперь осталось, - лишь тонкая витиеватая полоска дыма, исходящая от чёрного фитиля. Где-то на улице зашлась лаем бродячая собака, промчались сани с запряжёнными лошадьми, скользя по утоптанному снегу. Звякнули колокольчики на упряжке, прикрикнул извозчик, натягивая поводья. Зашуршал старый тюль на окне, дёрнувшийся от ледяного порыва воздуха, ворвавшегося через открытую настежь форточку. Где-то на улице продолжала кипеть жизнь, где-то за сотни километров вставало солнце, распускались пионы и шёл дождь. Где-то кто-то рождался и умирал. Где-то, но здесь, в небольшой комнате дешёвой гостиницы Аллен не слышал абсолютно ничего. Свинцовое небо оставалось всё таким же тяжёлым и изорванным. Беловолосый взялся за протянутую руку, чувствуя, как образы вокруг начинают терять свои очертания, превращаясь в размытые блёклые пятна, а звуки затихают. Постепенно всё окутала тьма, и последним, что почувствовал Аллен, - было то, что он куда-то проваливается. Порыв морозного воздуха, ворвавшегося в помещение через открытую форточку, перевернул помятый лист, словно желая прочитать жестокие строчки, написанные витиеватым подчерком и, возможно, изменившие судьбу всего мира. «Устранить искусственного апостола Канду Юу по причине измены церкви и препятствию проведения экспериментов над Четырнадцатым.» *** Аллен почувствовал, как сердце пропустило удар, а вдох остался где-то поперек горла. Живот резко стянуло в тугой узел, а в груди появилось щемящее чувство, из-за которого ноги подкашивались. Канда… Мечник рухнул на колени, не до конца придя в себя. Беловолосый пересилил собственное оцепенение, делая несколько осторожных шагов к Юу и опускаясь перед ним на колени. - Канда… - тихо, еле слышно, а серые глаза уже полны еле сдерживаемых слёз. Юу поднял голову, слыша знакомый голос и чувствуя на щеках тёплые ладони, но взгляд отказывался фокусироваться. Всё тело болело, перед глазами мелькали чёрные точки, но постепенно мечник ощущал, как приходит в себя. Аллен столкнулся взглядом с такими знакомыми чернильными глазами, чувствуя, как губы невольно растягиваются в слабой улыбке, а по щекам текут крупные, горячие слёзы. Пряди тёмных волос до боли знакомо скользнули по бледной холодной коже на руках, заставляя подавиться вдохом. Рядом. Живой. Канда скользнул сфокусировавшимся взглядом по появившимся на лбу и запястьях подростка стигматах, по глазам, которые стали двухцветными, и по всё такой же молочно-белой коже. Внутри зрачков Аллена плескался янтарь, и лишь по краям было серебро. В сознании пронеслись яркие картинки воспоминаний. Вот проход ему преграждают три ворона, двое заходят со спины. Они что-то говорят, кажется, приказывают не сопротивляться – Канда всё равно не слушает, лишь скрипит зубами и крепче сжимает в руке Муген. Вот перед глазами мелькают уже до боли знакомые печати, а катана входит в плоть, словно в масло. Дальше – лишь кровь, крики и нечеловеческая боль. И вязкая топь тьмы в конце. Юу понял всё в доли секунды. - Прости, я не смог… - на выдохе произнёс беловолосый, чувствуя, как трескается тот лёд, которым сердце обросло за эти несколько месяцев. Стало невероятно больно, но в то же время постепенно становилось тепло. Дыхания на слова не хватило, поэтому Аллен только закусил губу, чувствуя под ладонями тёплую кожу и сжимаясь под взглядом тёмно-синих глаз, которые заглядывали в самую душу. Граф выполнил своё обещание – после обращения Аллена в Ноя и его добровольного объедения с Неа, Канда был возвращён чуть ли не с того света. Пусть в такое же, но не его тело. Брюнет неотрывно смотрел в глаза напротив, видя, как сильно осунулся беловолосый с их последней встречи. Серые глаза, казалось, стали ещё больше – в них было столько боли, смешанной сейчас с горящим мягким теплом счастьем. Закушенная губа уже практически кровоточила, а крупные горячие слёзы стекали по бледным щекам, срываясь с подбородка и разбиваясь о мраморный пол. - Вот же идиот, Мояши, - произнёс Канда, притягивая Аллена к себе и зарываясь носом в белые пряди волос. Подросток уткнулся носом в тёплое плечо, чувствуя, как осторожно обнимают его натренированные руки, будто боясь, что Аллен может рассыпаться или исчезнуть. Сердце, бьющееся о рёбра, было готово проломить грудную клетку. Беловолосый до побеления костяшек сжал в руках одежду мечника, ощущая, как постепенно восстанавливается дыхание. Тики усмехнулся, отворачиваясь. Роад радостно хихикнула, сидя на парящем в воздухе зонтике. - Ты редкостный дурак, Шпендель, - тихо произнёс Канда, крепче прижимая его к себе и чувствуя, как где-то внутри расползается непонятное тепло. - Ты не лучше, БаКанда, - прошептал Аллен, чувствуя, как становится легко, будто с него сняли невероятно тяжёлую ношу. Будто кто-то, наконец, забрал у него это израненное, свинцовое небо, которое всё это время он держал на вытянутых руках. – Не смей больше уходить. Брюнет кивнул, сильнее сжимая подростка в объятиях, прикрывая глаза и зарываясь носом в белые пряди. Весь мир, такой огромный, яркий и жестокий, раздавленный бесконечностью времени и смертями, пахнущий кровью, морем и цветами, сузился до одного человека рядом. Ну и пусть, что у Канды теперь не было синхронизации с Чистой Силой. Мечнику впервые было всё равно – лишь бы этот наивный дурак, который ради него пошёл на такое, был под боком, а там уже не так важно. Аллену было всё равно, что теперь он стал Ноем, что предал друзей и Чистую Силу. Он был согласен на всё, на что угодно, лишь бы рядом с ним был его собственный акума, такой живой и тёплый. Лишь бы Канда был рядом с ним.