Комната, закрытая на ключ

Она – женщина моего врага, думает Мадара. Единственного, кто достоин называться врагом, того, кто, в отличие от своих, не предавал никогда. Отомстить ему за это столь недостойным образом... Так не должно быть. Он – друг моего мужа, думает Мито. Она пока неважно разбирается в политике, но отчетливо видит истину, скрытую от них обоих; эти двое – друзья в той же мере, в которой соперники. Она стала очередным поводом для их дружбы-вражды... только и всего. Так не должно быть. У нее губы такие мягкие и теплые, что страшно, как бы не растаяли, думает Мадара. Хаширама, конечно, этого не боится – он не трус, нет, не трус. И эта церемониальная одежда – как ее снимать? Проклятые женские тряпки, если бы Мито носила доспехи, было бы гораздо легче. А кожа у нее нежная и чувствительная; отзывается на малейшее прикосновение – повезло Хашираме. Страстная женушка... Нет. Так не должно быть. У него тело – в старых ранах и шрамах, как у Хаширамы, думает Мито. Мысль об этом пугает – в какой-то момент Мито чувствует, что могла бы их спутать. Похожи – не внешностью, не повадками, не характером даже, а... Он кажется слабее Хаширамы, и утонченнее, и болезненней, и явно искушенней в ласках. Тело Мито для него – как инструмент, на котором играет. Инструмент податливый, чуткий, вызывающий горячую волну ответного желания. Нет. Так не должно быть. А ведь она – дзинтюрики Девятихвостого, думает Мадара, проводя ладонью по чуть подрагивающему женскому животу. Под гладкой кожей Мито Узумаки – твердые мышцы; она – не прихотливая наложница, не сосуд, который можно наполнить каким угодно содержимым. Она – личность, и по иронии судьбы эта личность не только встретила его в отсутствие мужа и напоила чаем, но и отвела в комнату, которую он закрыл на протянутый ею ключ, и позволила зайти дальше. Много, много дальше. Он не помнил, в какой момент неспешной беседы без особого смысла (он вкладывал в слова свое нежелание подчиняться, выслушивая то, что говорит жена Первого Хокаге; она выражала возмущение его несдержанностью) почувствовал влечение. Не мог сказать, когда – должно быть, помог шаринган – понял, что оно взаимно. После продажных девок, которые не в счет, после беспрестанных схваток, которые для заключавших внутриклановые браки Учих служили заменой любовным интрижкам – она его первая женщина. Жена Хаширамы Сенджу. Заставляя ее прогибаться навстречу и стонать – не то от боли, не то от страсти, – Мадара знал только: так не должно быть. А ведь я люблю мужа, почему же сейчас не могу сказать «нет», думает Мито. Правда заключается в том, что она первая сказала «да». Ей должно быть стыдно; ей должно быть больно, но боли нет совсем. Связные мысли растворяются в охватившем ее жаре, тело пронизывают мучительные вспышки удовольствия, одного на двоих. Церемониальная одежда измята, кое-где разорвана; он не может ждать, Учиха Мадара, и она не может тоже – даже если потом не сумеет жить с этим. Единственный случай в жизни, когда порыв важнее того, что будет потом; у Мито всего одна пара рук и губ, и в какой-то миг она жалеет об этом. Она не думает, что делать, просто знает, как доставить им обоим наибольшее удовольствие; идет за ним, ведет за собой. С Хаширамой так бы не смогла. Он бы не пошел за ней в темные, исконно женские глубины, куда без боязни проследовал Учиха Мадара; Мадара знал о темноте, которая жила в Мито, и принимал ее так же, как саму Мито – всецело. Он не боялся быть заклейменным, потому что, подобно ей, нес свое клеймо с рождения. Хаширама Сенджу – имя, оставшееся непроизнесенным; но в тот день он был третьим на их ложе, и они оба узнали о нем больше, чем могли, при этом прекрасно понимая – так не должно быть. У первого сына Мито была тонкая кость, столь редко встречавшаяся у представителей лесного клана, непослушные волосы и внимательные темные глаза. Он так никогда и не узнал, кто был его настоящим отцом.