Aldrig

Ну, и что ты таращишься на меня?.. Пытаешься меня разжалобить? Конечно нет, ты и не смог бы. Даже если бы на меня сейчас смотрел действительно ты, а не твоя фотография. Интересно, а как у тебя получалось даже на черно-белых портретах передавать цвет своих глаз? Ха, я как будто вижу снова эти «прекрасные голубые глазки». Голубые… Нет, не то. Аквамариновые? Бирюзовые? Небесный Крайола, воды пляжа Бонди, карибский зеленый… И откуда все это у меня в голове? Забавно, тебя уже нет, а я все равно продолжаю над тобой смеяться. Но, заметь, ты сам в этом виноват. Я рад, что ты исчез. Вообще, да, все закончилось как нельзя лучше. Я бы даже сказал, хорошо закончилось. Каждый ведь добился своего, разве нет? Теперь все наконец получили свой покой. Ну и славно. А знаешь, квартира без тебя даже не вымерла. И жить стало проще: вещи валяются там, где я их бросил; прихожу домой в любое время, не боясь никого разбудить; да и дышать попросту легче. Никто больше не скулит и не жалуется. Да, я рад, что ты исчез. Каждый раз затягиваясь (я теперь тоже пристрастился), я начинаю понимать, почему ты так часто курил в последнее время. И дело, как оказалось, не только в степени качества твоего табака. Я не могу судить об этом, хотя почему-то уверен, что Нидерланды оценил бы твой вкус. Теперь я ощущаю, для чего тебе нужны были эти постоянные «выходы на перекур». Хотя ты и прекрасно знал, что я терпеть не мог всю эту показуху. Правда, сколько я не пытался отучить тебя от этой дряни, в ответ я постоянно слышал одно и то же: «Мне нужно что-нибудь, что удержит меня в этом мире». А потом в довесок, издевательски так, ты добавлял: «Затянись… так легче». В такие моменты мне просто хотелось взять и прибить тебя той голубой фарфоровой вазой, да, той самой, которую ты так любил ставить по углам. Еще совсем недавно я жег эти сигареты от греха подальше на плите, а теперь жгу их на своих губах. Ну, еще совсем недавно я смотрел в глаза тебе, а не твоей фотографии. Фотографии с черной ленточкой в правом нижнем углу. «Порой этот мир становиться просто отстойным, так что я отправляюсь в свой собственный» - легкая ухмылка на лице – и этим ты оправдывал все свои действия, которые, порой, выходили за любые рамки разумного. Честно, я так и не понял, чего ты добивался. Мы слишком разные. Не только по сравнению друг с другом, а еще и по сравнению с самими собой. Я, на публике весьма вздорный человек, на самом деле предпочтение отдаю рациональности. Я могу видеть красоту симметрии, могу понять всю прелесть точности. Моему глазу в отраду это холодное, строгое совершенство. Осознавая это отстраненное от человеческих слабостей искусство, я мог осознать практически и все основное, до чего простому смертному уму так далеко, как Земле до Регула. Моя логика отточена до мелочей и лишена вычурной пошлости музыки и живописи. Благодаря ей каждое прикосновение ко всему неизведанному может вскружить мне голову, мой восторг освобождает меня от пустого и бренного, я вижу истину. И в тебе я видел прелесть и изящество правильных форм - превосходное тело и холодное внешнее проявление делали тебя по-настоящему логичным и красивым. А твои глаза, скрытые за стеклами очков, по красоте можно было сравнить только с границей множества Мандельброта. И в этом ты был совершенен. Но только одно «но» ломало всё твое великолепие к чертовой матери – твоя совершенно нелогичная и не поддающаяся никакому осмыслению душа. За это тебя стоило ненавидеть. Или, может, любить?.. Ты, при людях не дающий спуску не одной из своих эмоций, на самом деле был ходячей абстракцией. Твоя философия просто умопомрачительна. И если я был правильной вселенной, то ты – какая-то иррациональность. Ты мог говорить сам себе, что любишь одиночество, и при этом хотеть быть рядом с кем-нибудь. Я до сих пор так и не смог понять, что же твориться в твоей голове. Вернее, творилось. Твои поступки были настолько непредсказуемы и необъяснимы, что меня это даже раздражало и привлекало в равной степени. Твой тяжелый взгляд, может, был зеркалом твоей души, а, может, всего лишь оборонительной крепостью. Я не знаю. Хотя я и знал тебя лучше, чем кто-либо, я не знал тебя совершенно. Но главное было то, что я, в отличие от тебя, жил умом. Ты жил сердцем. Болезнь нагрянула внезапно и уничтожила Шведское Королевство изнутри чуть меньше, чем за год. Свет твоих апатитовых глаз не потухал до самой последней минуты твоей жизни. Это я запомнил хорошо. А еще я хорошо запомнил твои жалобы. Я ненавидел тебя за твое нытье, а ты ненавидел себя в принципе. Мне было страшно смотреть на то, что творилось в твоей стране. Падал в обмороки, задыхался, попадал в реанимации, впадал в геморрагический шок. Ломал кости, расшибал кулаки, портил суставы. Давился от каждого глотка и вздоха. Тонул в боли, что ломала грудь и шею. Ты умирал. Никогда не говоря: «Мне больно», ты умудрялся выносить меня своим нытьем. «Это ничего, скоро я отдохну» - слабо улыбаясь, с поникшей в связках белоснежной марли шеей, говорил ты мне, лишний раз доказывая, что тебе твое выздоровление к черту не сдалось. «Не уходи» - отвечал я, непонятно зачем доказывая тебе, что ты эгоист. Может, это тебя и забавило. Ты ненавидел себя. Приходил по ночам, прибитый индикой и экстези. Не ел и не спал неделями, курил по три пачки в день. Попадал в аварии, заливался Хеннесси. Тонул в передозах морфия. Казалось, ты бросал вызов всему, что видел. Ты считал себя свободным. Хотя, какая тут свобода – не больше, чем раб больничных стен и тяжелых лекарств. До сих пор помню тот чертов вечер, когда я, вернувшись домой, увидел очень милую картину. Ты, диван, куча таблеток, дающих в смеси просто адские мультики и эффекты, от которых простой человек давно бы уже отправился в Место Отдыха Реанимированных Граждан. - Нет. – Тихо зайдя в комнату, я замер, тараща на тебя свои глаза. – Шве. Что ты… - Иди ко мне! – Все так же слабо улыбаясь, ты едва мог говорить. – Я поделюсь с тобой свободой! - Что это за дрянь? Зачем ты это делаешь?.. Пронзительное молчание. - Я умираю. – все так же тихо, все так же улыбаясь. Гнев и жалость к себе накрыли меня с головой, что дало мне не малый повод хорошенечко ударить тебе по твоей бледной полумертвой эгоистской физиономии. - Ты слабак. – Холодно, но все же едва ли не в срыве, я держал тебя за ворот твоей рубашки. – Просто признай это и прекрати эту чертову показуху. Молчание. Улыбка. Взгляд бирюзовых глаз, такой, как чуть ли не, мать твою, у Девы Марии. - Я люблю тебя. Закрыв глаза и дрожащими губами выдохнув, я едва ли смог ответить тебе: «Ты не умеешь». Все, чего я хотел тогда – чтобы ты остался. И даже во время секса ты умудрялся выводить меня из себя всем этим. Даже тогда, когда я, задыхаясь и закатывая глаза, не мог думать ни о чем больше, кроме твоего тела, ты мог бросить какую-нибудь фразочку в своем стиле… или даже нет, просто одного твоего выражения лица было более чем достаточно для того, чтобы я снова тебя возненавидел. А ведь раньше я охотно велся на твои уловки. Каждый раз я с какой-то притаившейся эйфорией ждал, когда ты накроешь меня одеялом и ляжешь рядом. Ткнувшись носом в мою шею, начнешь зачарованно нашептывать мне. - Я буду тонкой нитью на твоем запястье… не снимай меня. Не позволяй упасть мне. А после ледяными губами поцелуешь меня в щеку и закроешь свои глаза. И так бы было всегда. В один прекрасный день я не выдержал. Все это твое: «скоро все закончиться» вывело меня из себя окончательно и бесповоротно. Крики, истерика, распущенные руки. А ты стоял с пустым выражением лица, и лишь когда я вновь схватил тебя за шиворот, ты одними ледяными губами произнес: «Ta det lugnt». Ну что ж, ты своего добился. - Да? Хорошо. Пожалуйста, умирай! «Умирай» - со всей присущей мне злостью повторил я направился к выходу из квартиры. Схватив пальто, я едва был уже за порогом. Но грохот твоего падения на пол остановил меня. Я не хотел. Ты сам виноват. Почему ты меня так ненавидишь? Больница. Койка. Ты. Я. Моя горячая ладонь в объятьях твоих, только холодных и посиневших. - Внутри меня осталась одна свободная комната. И снова ты начинаешь! Знаешь же, как я это ненавижу! Но то была твоя воля – не мне выбирать, что тебе говорить в последний раз. - Что-то хочет снять ее во мне. Да. Я покажу этому существу всё. Пусть познакомится с его новыми соседями. В комнате справа от него живет маленький, запуганный и загнанный в угол комочек счастья. Дальше по коридору пусть идет осторожнее, там весь пол усыпан осколками разбитого здоровья. «Почему ваша ванна наполнена льдом?» - спрашивает существо у меня. «Там лежит душа. Лед замедляет процесс ее разложения» - отвечаю я. А вот и комната, которую я сдаю. Она опустела совсем недавно. «А кто в ней жил?» - снова интересуется оно. «Надежда» - снова отвечаю я. - Не уходи, Шве!.. Но что толку? Разве до тебя докричишься. Ты только поднес мою ладонь к своим иссохшим мерзлым губам. Твои глаза все еще сияли. Сияли до самой последней секунды. - Я люблю тебя. Как же мне хотелось остановить время. Каждая секунда откалывала от меня огромную часть, и я, казалось, рассыпался на глазах. Дыханье останавливалось, щеки бледнели. Теперь я чувствовал ясно – это конец. - Прости меня. Потеря сознания. Врачи. Медсестры. Халаты. Стены. Часы ожидания. Смерть. Тебя больше нет. На похоронах было людно. Много цветов, особенно лилий и гвоздик. Их было большое и четное количество. Правильное. Рациональное. Совершенное. Убийственно совершенное. Все были своими компаниями. Мы с ребятами, Россия с Литвой, Америка с Канадой, Нидерланды с Бельгией, Франция, Испания, Пруссия – да много еще кто. У гроба стояла большая очередь. То Тино наматывает сопли на кулак, то Халдор поплачет на твоей широкой мертвой груди, то Кетиль погладит по щеке, слезно нашептывая прощальные слова, то Мэттью положит записку в гроб, то Холл нависнет над тобой с пышным букетом твоих любимых цветов, вымаливая у тебя за что-то прощенья… то я молча гляну на твои закрытые глаза, эфемерно продолжая убеждать себя в том, что теперь ты своего добился. Ну, и каково оно? Со дня похорон прошло три… или, может, четыре дня. Я точно не помню. Не знаю. А знаешь, я ведь не простил тебя, нет. И никогда не прощу. Никогда не прощу тебя за то, что ты издевался надо мной в течение всего этого года. Никогда не прощу тебя за то, что любил тебя больше всего на этом свете. Никогда не прощу тебя за то, что сейчас я давлюсь собственными слезами и табачным дымом. Ни – ког – да.