Сквозь мою боль

      Мир потерял логику, и одновременно обрел высшую ее степень: мы чувствовали боль за других, но не видели ее, имели право думать о ней и не могли распространяться. Просто однажды все перевернулось с ног на голову: люди помимо своей физической боли чувствовали боль тех, кто предназначен для них. Очень долгое время мы не могли смириться с этим, но постепенно приспособились к такой жизни. Мы ощущаем чужую боль ровно с пяти лет: для всего существуют определённые рамки, границы, и это явление не было исключением. В свой пятый день рождения мы, без права выбора, брали на себя ответственность за принадлежащего нам человека и, взамен, отдавали свою. Мы контролировали помимо своей боли чужую, чувствуя ее каждой клеточкой своего тела, но не имея на нее никаких доказательств. Мы прекращали чувствовать чужую боль, когда заключали со своей половинкой союз, известный, как брак: мы давали обещание небесам, что будем в ответе за свою вторую половинку, будем заботиться о ней, оберегать от всех бед, мы клялись в вечной любви. Но, бывает, даже самые сильные чувства остывают: люди разводятся и круговорот начинается по новой: нового предназначенного для вас человека не будет, поэтому снова приспосабливайтесь к боли бывшего мужа/жены. Я всегда задумывался: а как живут с этим, например, боксеры? Как живут половинки самоубийц, не сумевших закончить начатое? Как живут те, чьи половинки погибли страшной, мучительной смертью? Надеюсь, что я никогда не испытаю такой боли, что никогда моя половинка не подвергнется такому.       Меня зовут Курт Хаммел, мне 18 лет и я учусь в выпускном классе школы МакКинли. Ни разу не целованный, не изменивший своей судьбе, я чувствовал бы себя ангелом, не будь одной маленькой, крохотной проблемы: я – единственный открытый гей в школе. А наше общество еще не до конца приняло нетрадиционную ориентацию, поэтому я дорого плачу за это своим здоровьем. Но это ничто по сравнению с тем, что чувствует предназначенный мне человек: я не сомневаюсь, что это парень или уже мужчина, но чувствовать эти удары бесконечно невозможно, это способно свети с ума. Даже сейчас Дэйв Карофски умудрился впечатать меня в шкафчики. Я не ожидал нападения и не успел сориентироваться: удар пришелся на левое плечо, на котором завтра наверняка появится синяк, однако это меня сейчас не беспокоило. Я мысленно содрогнулся от мысли о том, что он снова это почувствовал. Я такое несчастье. Кому я мог достаться? Я часто предавался этим мыслям, но никогда не рассуждал об этом вслух.       Неделю назад к нам в школу из престижной мужской академии «Далтон» перешел парень: он был на год младше, однако пел как Бог. Рейчел придется с ним много соревноваться за соло, я уверен. Парня зовут Блейн Андерсон, и он очень даже ничего. Очень даже. Я зашел в хоровую комнату, стараясь не потирать ушибленное плечо, и взглянул уже на подошедшего нового члена хора: кудрявые волосы уложены с помощью геля, густые брови в форме треугольника немного нахмурены, взгляд устремлен в пол, и я немного разочарованно вздохнул в немом отказе взглянуть ему в глаза: такого оттенка я не видел еще никогда. Словно тягучий мед они обволакивали тебя своим теплом, заставляли поверить, что это еще не конец, что все будет хорошо. Взгляд вечно искрился заботой, но меня это вовсе не раздражало: он знал нас всего неделю, но будто был в ответе за всех. Блейн закусил губу, сосредоточенно смотря в пол, будто с чем-то справляясь. Красные брюки ему очень шли, но я опасался, что если он повернется ко мне спиной, я не смогу отказать себе в удовольствии созерцания его превосходной задницы. Я тактично кашлянул. Андерсон вернулся из страны своих мыслей и приветливо улыбнулся мне. — Привет, Курт. Ради его улыбки я был готов растаять, но вовремя спохватился, что таять я буду ради улыбки другого человека. — Привет, Блейн.       Улыбнувшись ему в ответ, я быстро сел на свое излюбленное место. Андерсон потер плечо, болезненно сощурившись, и рвано выдохнул. Я сочувственно посмотрел на него, но не мог представить, какого это – чувствовать чужую боль. Моя половинка лишала меня этого, и я не знал: хорошо это или плохо. Конечно, иногда я чувствовал что-то вроде царапка кошки или укус собаки, чувствовал, когда он нечаянно бьется коленкой о стол. Но это было ничто в сравнении с тем, что чувствовал он за меня. Стоп. Плечо. Я снова взглянул на Блейна: его рука бережно массировала левое плечо, и я бы грохнулся со стула, но был не готов к подтверждению своей теории: если бы я стукнулся головой о пол, я был бы не в состоянии простить себе Андерсона, почувствовавшего мою травму. Но это была теория. Всего лишь жалкая теория, которая заняла меня на ближайшие несколько дней.       Все начиналось невинно. Конечно, я не мог контролировать выпады Дейва, но мог контролировать себя: я болезненно щипал себя за бедра, прикусывал язык, в два раза чаще бился ногами о стулья или парты. Я не всегда мог понять реакцию Блейна: иногда его нога дергалась после щипка, иногда он, после сильного укуса за внутреннюю сторону щеки, даже не хмурился. Я не мог доказать, был ли это Андерсон ровно настолько, насколько не мог сказать о том, что это бы не он. Через неделю моих жалких попыток я прекратил их, однако в последующие дни жизнь сама стала преподносить мне сюрпризы. Первый раз был немного болезненным: Карофски со всей силы впечатал меня в шкафчик в то время, когда Блейн шел по коридору и наблюдал эту сцену. Мне было адски больно, но единственное, о чем я мог думать – реакция Блейна: он отшатнулся, болезненно сморщился, и схватился за ребра – удар пришелся как раз по ним и сейчас я задыхался. Андерсон чертыхнулся, взял себя в руки и пошел дальше, больше ничем себя не выдавая, лишь рваным дыханием и попытками прокашляться. Второй раз это случилось на репетиции хора, в выходной день, когда Блейну захотелось надеть зеленые шорты. Справедливости ради замечу, что в шортах были все, но я до последнего надеялся, что Андерсон наденет что-то менее вызывающее. Его задница настолько аппетитно смотрелась в этом одеянии, что я даже зарычал, словив удивленный взгляд Мерседес, сразу отодвинувшейся подальше и предположившей, что я не в духе. Я был очень даже в духе: внизу живота стало зарождаться смутно знакомое тепло. Вот только стояка мне сейчас не хватало для полного счастья! Но глаза жадно исследовали пятую точку Блейна, и я пошел на крайние меры: влепил себе пощечину. Это было довольно-таки ощутимо, но я не успел пожалеть о причиненных себе и ему неудобствах, потому что услышал удивленный вскрик Андерсона: — Какого черта?!       Я испуганно посмотрел на него, держащегося за правую щеку, по которой только что пришелся…мой удар. Забывая о боли, я стал улыбаться во все тридцать два зуба, потому что моя теория доказана. Блейн мой. Но потом жизни преподнесла нам новый круговорот событий.       Я не знаю, кому пришла в голову эта безумная идея, но мы пошли на «дуэль» с Соловьями. Этот смазливый Смайт действовал мне на нервы, потому что пялился на задницу Андерсона, а я собственник, между прочим. Я стал раздумывать план мести Себастиану, когда заметил его движение в мою сторону. С полным слаша стаканом. Я не успел среагировать, зато успел Блейн, прикрыв меня собой и принимая весь удар на себя. И тут я почувствовал боль: она была в глазу, что-то жутко давило внутри, жгло, мешало открыться веку. Мне хотелось кричать, но я всего лишь беспомощно упал рядом с Андерсоном, стараясь проявить самообладание, помочь ему, потому что моя боль лишь прикрытие. Но я не мог, я стонал от боли. Не он стонал, а я. Потому что он сильный, потому что я же его научил быть таковым: сомнений никаких не оставалось. Сзади подошел Финн и увел меня. Милый Хадсон, обычно немного тормозящий, сообразил все быстрее остальных. Но это не укрощало мою боль, не помогало ему. Я желал отдать душу дьяволу, но лишь бы Блейн избавился от этого, лишь бы с ним все было хорошо.       Андерсона уже выписали, и он находился дома, однако я не видел его с того самого злополучного дня: без всяких объяснений Финн упорно не пускал меня к нему, но сегодня разрешил мне его навестить. Он довез меня до дома Андерсонов, сообщив, что родители предупреждены о моем приходе к Блейну, так что сейчас они меня встретят. Примерно через пять минут я робко постучался в дверь комнаты Блейна и смущенно просунул в нее свою голову. — Можно войти?       Андерсон весь встрепенулся и расплылся в улыбке, кивнув. Я ухмыльнулся, зашел в комнату и сел на кресло рядом с кроватью, перед этим закрыв за собой дверь. Блейн лукаво смотрел на меня, и я стал смущаться. — Что? Что не так? Андерсон театрально закатил глаза: — Ты мучил меня столько времени, Курт! Та пощечина объяснила мне все! Я засмеялся, прикрывая рот ладошкой. Блейн резко стал серьезным. — В тот день я обо всем догадался. Долгое время я мучился от неизвестности. Эти ежедневные пытки…как ты выживал? А в тот день, благодаря твоей пощечине, я все понял. Это был ты. Черт возьми, это всегда был ты. И мне хотелось тебя защитить. Мне хотелось принять твою настоящую боль. Я смотрел в пол, пытаясь сообразить, что сказать. Но не смог. Блейн внимательно смотрел на меня и вдруг заявил: — Я влюбился в тебя с первого взгляда в свой самый первый день! А ты…эти щипки...и вообще, язык тебе тоже ничего плохого не сделал! Ты обязан мне поцелуй. — Какого черта, Блейн?! — Какого черта, Курт?! — Но… — Без всяких «но». Меня вдруг настолько переполнили эмоции, что я просто взял и поцеловал его. И это было правильным: да, глаз все еще неприятно зудел, а Блейн нарочно ощутимо укусил меня за нижнюю губу, но в этом поцелуе мы все разделили на двоих. Мы разделяли нашу боль на двоих. И с этого момента стали делить на двоих всю нашу жизнь...