Это

– А если бы твои глаза разучились говорить? – спрашивает Макс у сидящей на его коленях Лизель. Она недоуменно смотрит и хмурит брови – понимает, но не представляет себе невидящие глаза. – Ну, если бы ты ослепла, что бы ты могла сказать о мире? – Что мне тепло или холодно, твердо или мягко? – после недлинной паузы начинает Лизель и вздрагивает, когда Макс прикрывает пальцами ее веки. Даже зажмуривается, но потом расслабляет мышцы лица, пока их не свело. Она же смелая. Ей на глаза ложится лоскут ткани, и в затылок упирается узел. Лизель прислушивается, но не обнаруживает в тишине ничего, кроме дыхания Макса. Водит руками в воздухе, но не находит ничего, кроме его плеч. В подвале пахнет сыростью, плесенью, мелом и бумагой. – Не жмет? Что ты чувствуешь? – Темно. Будто я сплю или в подвале пропал свет. – А представь, – начинает Макс, проводя пальцами по детским плечам, – что и язык не может говорить? Что ты будешь делать? Точка-тире-точка. «Азбука Морзе?» - бегло настукивает Лизель по первому, до чего дотянется – его бедру. Касается отрывисто – ей кажется это чем-то опасным, но невероятно интересным, будто она делает что-то неприличное. «Да, – стучит Макс по ее колену, по ткани колготок и краю шерстяной юбки. – Это не неприятно?» «Нет». «На что это похоже?» – спрашивает парень, проводя по светлым волосам и расплетая нетугие косички. «Как мама», – неуверенно отвечает Лизель, сжимаясь под его действиями, будто за пару лет это стало чем-то непривычным. Пальцы спускаются с волос на лоб, ведут по виску и щеке, останавливаются на губах. Девочка дышит ровно и глубоко, и дыхание касается кончиков пальцев. Макс наклоняется к ней, сам прикрывая глаза, и целует в полные губы. Он только прижимается к ней, и ему самому все это кажется странным и немного неправильным. Но такая мысль быстро проходит. «Что ты чувствуешь?» – он старается сосредоточиться на разговоре. «Тепло, – начинает Лизель, чувствуя своими губами его сомкнутые, – шершаво и немного грубо. Как наждачная бумага». Она касается пальцами лица и находит слезающую кожу, снимает ногтями. Макс проводит языком по губам, чтобы они не были такими сухими – и встречается с ее рукой. Ведет по пальцам, впадине ладони и косточке запястья и замирает – девочка стучит по его бедру отрывисто, будто нервно. «Это мокро, будто проводишь влажным пальцем. Но теплее, приятнее». Лизель начинает понимать эту игру. Она кладет руку на стриженный затылок, запускает руку в короткие волосы, осторожно тянет и кладет его голову себе на плечо. «Это грубо, – стучит Макс по ее бедру и замечает, что его пальцы дрожат, что ему нравится эта игра. – Будто тебя тычут лицом в испорченную тетрадь. Но мне не неприятно». Девочка кладет пальцы на выступающие косточки на шее и ведет вниз. То оглаживает каждый позвонок, каждую торчащую из худого тела кость; то резко проводит, замирает чуть ниже поясницы и возвращается вверх. «Это как пианино. То по одной клавише, а то – сразу по всем, от высокого к низкому». Максу хочется настучать это на печатной машинке так же быстро и эмоционально. Особенно когда она запускает едва теплые ладони под его свитер и перебирает ребра. «Будто хочешь достать из груди мое сердце». Оно бьется так быстро, и ему кажется, что это выдает его. Будто сейчас настучит о его ощущениях, будто станет понятно его колебание. Лизель прижимает его запястье к своим губам.