Букет увядших полевых цветов

Наверное, у каждого есть своя тайна. Постыдная или не очень, смешная или грустная. Она может храниться с детских лет, позднее таковой переставая быть и переходя в разряд смешных историй и казусов. А может быть… У неё тоже была такая тайна. У неё – муж и трёхлетний сын. И брак вроде бы крепкий, в доме уют и любовь, а по выходным она печёт пироги с яблоками и корицей. Вкусные, сладкие пироги, любовно слепленные тонкими пальчиками, с начинкой из сочных, чуть кислых, но с алым бочком плодов греха. Каждый раз она чистит эти яблоки, срезая кожицу острым ножом, медленно и аккуратно, что-то напевая себе под нос. Прядь тёмных, чуть вьющихся волос вечно выбивается из тугого пучка, и она, совершенно не задумываясь о том, сдувает её со лба, мило морща при этом нос. Милая женщина, не утратившая своей привлекательности после рождения сына, смотрящая на мужа с любовью, которую без труда можно прочесть в слегка усталых серых глазах. Он знает. Знает о её тайне, что получила начало ещё в юности. Не осуждает, наверное. Хотя бы потому, что в силу своего понимания мира не верит в любовь во всех её проявлениях, какие только существуют в этом мире. Да и не только в нём. Женщина может любить мужчину, а мужчина – женщину. И точка. Алес. Нет никаких отклонений от нормы. Остальное не любовь. Похоть, интерес, извращение… А она… Она рассказала не сразу. Спустя год после того, как они съехались. Он тогда застал её в один из июльских дней сидящей на полу и грустно смотрящей в раскрытую книгу. Какой-то дамский роман, наверное. Внутри – засушенный букетик полевых цветов. Маленький: пара колосков, клевер, иван-чай… Как-то так. Уже потемневший от времени и от того, что засушен был неправильно. Он вздохнул, сел рядом с ней, приобнял. Молча. Понимая, что этот букетик – личное. Что-то особенное для неё. У него широкие ладони, обрезанные аккуратно ногти, шрам на тыльной стороне правого запястья (нож сорвался, когда он в детстве пытался нарезать лапника для шалаша). Она смотрит на его руки, вздыхает глубоко и как-то судорожно. И прядку сдувает машинально, но так по-домашнему, что ли. - Знаешь, что это? – она смотрит ему в глаза, а сама вдруг улыбается. И слова выговаривает, словно пьяная. Хотя, можно сказать, что она опьянела… Самую толику, разглаживая сухие хрупкие цветы, вспоминая, что их касались другие руки… Тонкие, с длинными чуткими пальцами, с серебряным кольцом на большом. Таким же, как у неё самой. Выбирали вместе, а потом, вечером в парке под летней луной, которая, словно головка созревшего сыра, зияла дырами кратеров, давали клятвы друг другу быть вечно вместе: в горе и радости, достатке и бедности, покуда смерть не разлучит их. И такой эта клятва казалась нерушимой, незыблемой и важной… А потом они под луной целовались, украдкой оглянувшись, чтобы случайные прохожие их не застали. Позже, намного позже, они вообще уехали из города. Выбрали деревушку в глуши, чтобы у какой-то бабки снять комнатушку, отпиваться парным молоком, валяться в стогах сена и бегать по траве босиком. И целоваться, зарывшись в душистое сено, смеясь и обнимаясь. Они просто уехали от всего и ото всех. Чтобы любить, чтобы видеть счастье в глазах друг друга. И чтобы без слов понимать… Она подарила ей этот букетик смеясь и комично, но по-джентельменски раскланиваясь и встав на одно колено, смешно зажав над верхней губой «усы» - прядку своих золотистых волос. Они тогда смотрели друг на друга, не смея налюбоваться, ласкались и без устали признавались в любви. И плевать было на то, что удовольствие друг другу они могли доставить только чуткими пальчиками. И плевать на то, что обе они – девушки, едва сформировавшиеся, тонкие и хохотливые. Им всё равно было, что жизнь распорядилась так… Хотелось сминать уже зацелованные губы всё с новой и новой страстью, хотелось затискать друг друга в объятьях, хотелось уткнуться носом в изгиб изящной шеи и дышать, дышать друг другом… Две женщины любили друг друга. Всего-то. Всего-то год. После их «брак» распался. Та самая златовласка ушла, сказав, что «так вышло» и что её можно даже не прощать. Ушла, оставив после себя то самое серебряное кольцо, что после нашло приют на дне замерзающей речки, да тот букетик плевых цветов, который был украдкой, но бережно и с улыбкой на зацелованных губах вложен в книгу. Кольцо было выкинуто. Слишком больно было ощущать металлический ободок, который плотно обнимал большой палец, и знать, что человек, которому принадлежит такое же кольцо, тебе больше никогда не подарит своих объятий, не успокоит горько бьющееся сердце тихим шёпотом, не погладит по спине и не поцелует, как маленькую, в висок. Всё, что осталось, – букет увядших полевых цветов. И память, загнанная в тёмный, укромный уголок подсознания, чтобы не бередить ещё свежие раны. Чтобы потом, через долгое время, которое срастило бы душу и сердце, вызывать лишь светлую грусть и печальную улыбку. Чтобы быть её тайной. - … Не знаю, - он приподнял бровь и внимательней посмотрел на букетик. - Это… Когда-то я была влюблена. Сильно-сильно. В девушку. И не надо на меня смотреть так… - она вздохнула и, захлопнув книгу, закрыла глаза, всё так же улыбаясь. - Мы давно уже расстались… А я тут… наткнулась случайно, представляешь? Он скривился слегка, но ничего не сказал. Покачал головой и только, но она этого не видела. Так и сидела с закрытыми глазами и улыбаясь. Собственно, это конец истории. После книга была вновь поставлена на полку, в самый дальний угол, о ней никто и не вспоминал, не до того как-то было.