Аддикция

17:45 «Снова мое тело идет неестественными изломами.       Я большую часть своего существования искал нечто совершенное, нечто, что смогло бы заполнить переходящую все границы разума пустоту, в которой — сколько ни вливай — все исчезает в незначительности: слова цеплялись когтями строк, съезжая неуклонно в эту бездну, звуки поглощались собственным эхом, картины рассыпались на пиксели — а меня продолжала пожирать пустота; нет, мне определенно был нужен идеальный ингредиент, чтобы не мучиться больше в пустотной агонии. Так я открыл для себя боль. И сделал тебя необходимым мне посредником.»       Гаара оторвался от экрана телефона и постарался задержать дыхание — но тщетно: метро стирало все запахи, оставляя только резкую вонь жуткого человечьего месива . Оно впитывало в себя новые тела, медленно переваривая жесткую ткань пальто и курток, лоснящуюся жиром кожу, неподатливые реберные кости; голоса лишались своей индивидуальности и превращались в монотонный гул, которым это дикое существо на абсолютно непонятном языке насмехалось над всем, что живет вне его власти. Цветущие проспекты, сладковатый весенний дождь, улыбающиеся лица — все, все в итоге достанется земле. И тогда-то уж этот зверь метро вволю насытится тем, что пока ещё недоступно.       Пока.       Двери вагона, закрывшись, заглотили добычу, и состав, утробно рыча от полученного удовольствия, двинулся к следующей станции. Резкое движение волной прошло по толпе; где-то рядом старушечий голос заскрежетал в истеричном припадке. Спустя пару секунд к нему добавился глухой бас и чье-то неуверенное бормотание, похожее на шелест кучи из сухих листьев, если хорошенько её пнуть, еще минута — и вагон стал напоминать бушующее море. Люди, занявшие сидения, спешили выскочить из реальности, чтобы не быть сожженными взглядами окружающих, женщины претенциозно разглядывали стоящих рядом, стараясь выудить побольше признаков собственного превосходства: казалось, что внутри у них происходила жестокая схватка, в которой ногти впивались в чужие упругие груди, распарывали кожу, являя миру силиконовые комки, выдергивали наращенные ресницы и волосы, расцарапывали в мясо нарумяненные щеки. Женщины были самым страшным чудовищем этого людского шторма, своеобразной лирнейской гидрой, которая множилась с каждой минутой, являя миру свои клыки, когти и светящиеся яростью глаза.       Веки скрыли от всего этого мутную бирюзу глаз, погружая своего обладателя в спасительную темноту; телефон молчал, и это успокаивало. Второго такого звонка Гаара бы просто не пережил: скулы то и дело отдавались вспышками боли, напоминая о сегодняшнем визите. «Надо бы заставить этого урода объяснять клиентам, что руки нужно держать при себе. Если он не хочет потерять самого своего прибыльного работника, конечно» - мысли перекатывались в голове подобно большим металлическим шарам, отдаваясь легким звоном при столкновении; сегодняшний вызов был на самом деле практически невыносимым — Гаару ощутимо потряхивало от резких воспоминаний.       Лестница.       Проклятый сквозняк.       Холод стали внутри — он так и не понял, чем клиент растягивал его сегодня...но это было больней, чем обычно.       Очередное отсутствие предварительной программы. Парень не помнил, чтобы ему хоть раз дали волю прикоснуться к чему-нибудь; клиент показывал, где нужно сесть, где — оставить одежду, какой ошейник надеть на себя. После тонкая цепочка передавалась в его руки, и по её натяжению Гаара ощущал, нужно ли наращивать темп и как нужно выгнуться, чтобы доставить максимальное удовольствие заказчику. Но сегодня все сбилось с привычного ритма - после удаления со своего тела всех элементов одежды парень был буквально вжат в лестничные перила. И все, что происходило дальше, было больше похоже на изнасилование, чем на привычную работу: резкая боль сзади — эта тварь засунула туда какую-то хрень безо всякой подготовки, расхохоталась от вырвавшегося из груди вскрика и вдруг больно ударила в солнечное сплетение, заставив на мгновения забыть о существовании воздуха; впрочем, вскоре её перестала удовлетворять эта картина. Непонятный предмет был выкинут за ненужностью, а Гаару схватили за щеки, разводя челюсти, и притянули к паху, второй рукой в нервной спешке расстегивая ширинку. Ещё никогда парень не чувствовал себя униженным настолько: клиент не просто трахал его в рот, он, скорее, насаживал его на себя, все время надавливая на скулы и погружая свой член в горло так, что стенки сводило в судороге. Наконец, горячая жидкость выплеснулась в рот, оставляя горьковатый привкус; Гаара, получивший возможность дышать, с шумом втянул в себя воздух и поднял глаза на клиента. - Деньги на столике. Уходи.       Это были первые его слова за сегодняшний день.       И последние. Было бы страшно вынуждать его повторяться.       Парень не помнил, как закрылась за ним входная дверь, как, резко вдохнув свежий весенний воздух, он нервно шарил по карманам в поисках спасительных сигарет и зажигалки, как потянулся прохладный ментоловый дым и закашлялся — горло невыносимо саднило, заставляя закашляться. Густая слюна — все ещё с остатками спермы — стекала по тонким губам и подбородку к шее, на которой краснелись следы от пальцев специального клиента. - Урод хренов. Черт, если я ещё раз попаду к нему, то...       Что будет в следующий визит, Гаара старался не представлять — было слишком страшно. Заманчиво, конечно, ведь с каждым вызовом количество купюр на кофейном столике увеличивалось чуть ли не вдвое, позволяя исполнителю уверенно удерживать первое место по получению прибыли от часов работы и отсеивать большинство рядовых заказов — но почти уже невозможно что в физическом, что в моральном плане: работа, начавшаяся с трехминутного секса в заблеванном туалете бара, располагающегося на окраине небольшого городка, постепенно набирала обороты и превратилась, в конечном итоге, в непонятные игры на выживание. Как-то раз сосед по комнате заставил Гаару прочитать «50 оттенков серого», чтобы хоть немного объяснить ему суть добровольного мазохизма — сейчас эта книга казалась парню если не детской сказкой, то уж точно глупым смазливым чтивом: реальность лишала его всякой возможности выбора, реальность выжигала все на своем пути, оставляя яркие восковые подтеки и кровящие следы от подручных предметов. Он знал, что каждый визит будет лишен и минимального лоска и удовольствия — его прогибали, медленно и методично лишая способности чего-то желать, кроме как скорейшего окончания и стремления выбежать, выползти из этих темных комнат, забиться в любой доступный угол и просто вымолчаться.       Потому что после подобных стонов и криков не оставалось слов.