За стеной

Немёртвые не могут плакать. У немёртвых нет ощущений. Немёртвые - не такие, как люди. Это мантра, это данность, это то, с чем им приходится существовать. Саймон привык к этому быстро и естественно, ему не мешало, что он почти не чувствует чужих прикосновений и поцелуев, так было даже лучше. Ничто не отвлекало от цели. Он заботился о каждом из них, он с нежностью обнимал Эми, он хлопал по плечу своих последователей, гладил по голове малышей-школьников, - но все они оставались за невидимой стеной, границы его мира оставались нерушимыми, и он не желал большего. Пока не взял за руку Кирена Уолкера, а тот не взглянул ему в глаза. Пока Киран не сказал ему то, чего он ни от кого не слышал прежде. Пока он не осознал, что хочет дотронуться до этого мальчишки так, чтобы почувствовать всё, без остатка, как раньше, как живой, а не как немёртвый. Стены треснули, пропуская в его мир воздух, и он пытался вздохнуть полной грудью – но это не приносило облегчения. Обманчивая нежность Кирена оказалась мягкостью шёлка, в который завёрнут стальной клинок. Его хрупкость была хрупкостью осколка хрусталя. Он с лёгкостью бросал слова, ранившие в самое сердце – а до сих пор Саймон был уверен, что его сердце выгорело в тот вечер, когда за ним захлопнулась дверь родного дома. Что эмоции, которые он испытывает, так и останутся смазанным эхом. Только вблизи Кирена оно усиливалось во сто крат и оглушало, Саймону не хватало стука крови в висках, который хоть немного отвлёк бы его от этого эха. Но нет, его ощущения были кристально чисты – он хотел дотронуться до Кирена. Он не знал, что сделает дальше, он хотел только дотронуться – сквозь многие слои отчуждения, в которые был укутан этот мальчишка, сквозь его стены – протянуть руку и коснуться его самого. Когда Кирен поцеловал его, Саймону на мгновение показалось, что он чувствует самого Кирана. Но он быстро осознал свою ошибку. Он смирился с этим, потому что у него не осталось выбора. Он сам был обнажён перед ним, как будто с него содрали его потерявшую способность чувствовать кожу, но Киран смотрел на него светлыми глазами и не видел ничего. В тот день Кирен пришёл к нему, и Саймон сразу ощутил в воздухе неправильность, фальшивую ноту. Саймон спрашивал у него что-то, тот отвечал вполголоса, но Саймон понимал, что Киран едва его слышит. Он опустился перед ним на колени, так, чтобы заглянуть ему в лицо снизу вверх, дождался, пока Кирен откроет глаза и – он едва не отшатнулся, потому что в его взгляде был крик, безмолвный, но оттого не менее оглушающий. Он сделал единственное, что мог - спросил: - Что с тобой? Кирен разомкнул пересохшие губы – и полились слова. О могилах на кладбище, о тех, кого Кирен хоронил дважды, о том, в чьей смерти – в чьих обеих смертях – он винил себя всё это время, о том, что он не мог сказать никому и о том, о чём не мог сказать даже себе. Саймон сидел неподвижно меж колен Кирена и мучительно, до боли хотел взять его руки в свои, но боялся оборвать нить, протянувшуюся между ними, боялся, что обрушившиеся щиты поднимутся, и тогда они уже никогда не упадут вновь. А потом голова Кирена поникла и по щекам потекли слёзы. Саймон хотел собрать их губами, впитать в себя, прижать Кирена к себе, желание подхватить, удержать душило его. Но вместо этого он закрыл глаза, приподнялся и бережно дотронулся пальцами до волос на затылке. Кирен наклонился к нему с такой готовностью, словно ждал этого. Саймон невесомо дотронулся губами до рыжих волос. За всю его нежизнь он ни разу не хотел ощутить так сильно. Но он знал, что сейчас он впервые касается самого Кирена. И это было всё, о чём он только мог мечтать.