Душа уходит ввысь.

Услышь меня. Услышь меня. Как-то в одной книге я прочитал, что, не узнав истинного горя, мы никогда не познаем настоящего счастья, каким бы мощным то самое чувство не было. Может по этому вся моя жизнь какая-то ребристая. Исполосована, изрезана, избита и зашита грубыми нитями и толстой иглой. У меня завязаны глаза, но я чувствую.…Чувствую и слышу, как Артём сел на корточки и дышит в ухо горчим дыханием. С детства у меня хороший слух. Руки мои связаны то ли шнуром то ли бельевой веревкой, чисто символически. В любой момент могу встать, пройтись по комнате, выпутать руки. Но я сижу и не могу подняться со стула. Боюсь. С волос капает холодна вода на колени, хотя джинсы уже давно мокрые. По спине бегут мерзкие капельки, такие мерзкие, что сил нет. Противный скрежет маникюрных ножниц. И резкими, неосторожными и грубыми движениями он даже не отстригает пряди волос, а выдергивает, поскольку ножницы очень тупые и ржавые. Прям как мамина подружка парикмахерша, которая меня стригла совсем не так как бы мне хотелось. Волосы? К черту, все равно отрастут. А как он это делает? Нет, не с ненавистью, не с презрением. А просто с увлечением и фанатизмом маньяка. А дыхание? Мурашки по коже и чувство, что вот-вот сойду с ума. Забывшись, я откинул голову на спинку стула. Шея и так уже очень затекла и ныла. Но хорошая затрещина вернула меня в прежнее положение. Черт, и так все болит до ужаса и чертиков в глазах. Наконец Артём встает, сначала вытирает свои руки полотенцем, потом кидает его в меня. Балкон открыт. Я слышу ветер, я чувствую его на своей коже, слышу надоедливый крик чаек, почему-то напоминающий мне волны и прибой, и крик маленькой девочки. От чего-то мне казалось, что она обязательно в соломенной шляпке с голубой лентой. Лето. Сейчас бы на речку, потоптать белый песок, бугристый от волн. Я развязываюсь, снимаю повязку с глаз, вытираю полотенцем. Не волосы, не мокрую кожу. Я вытираю кровь под разбитым носом. Морщусь от дыма зажженной сигареты Артёма. Я не курю. Набравшись, смелости спрашиваю. — Я могу идти? — Проваливай, — говорит он спокойно, небрежно гася огонёк сигареты об деревянный косяк балкона, весь в облупившейся, когда-то белой краске. Теперь она была желтая от времени. — Только попробуй еще что-нибудь проколоть. Я тебя вообще убью и на лысо побрею! Уходя, я задумался, о том, что если бы я умер, мне было бы уже все равно, есть на моей голове волосы или нет. Прохожие оборачивались, смотрели на меня. Всего такого мокрого и в свежих ссадинах. Один высокий человек средних лет и в пиджаке, что было удивительно в такой жаркий день, спросил всё ли у меня в порядке. Я ответил, что всё у меня отлично и спустился в метро. Доехал до дома в котором я снимал однокомнатную квартиру и придя в дом, упал на кровать. Покой мой длился недолго, так как с кухни в комнату зашла Ирка. С ней у меня были странные отношения. Все, посмотрев на нас, думали что пара. Хотя не она, не я не любим друг друга. Мы знакомы так давно, что я не вспомню уже, когда эта девушка стала неотъемлемой частью моей жизни. Ближе чем друг, ближе, чем сестра. Такая родная и привычная, домашняя. Всегда рядом и когда обижен на весь мир, уже никто кроме Ирки и не нужен. Без лишних расспросов, слов, выпученных глаз, аханья, оханья она достала перекись и ватные диски. Жидкость пузырилась на свежих ранах, шипела и неприятно щипала. Казалось, что не дезинфицирует, а разъедает кожу. Всё хотелось вытереть ее рукой, но Ирка строго, посматривала и рука сама опускалась. Она знала обо всех моих не простых отношениях с Артёмом, но не жалела меня. Жалость не нужное чувство. Когда тебя жалёют, и вправду чувствуешь себя самым печальным, обиженным и жалким существом на свете. Она не травила меня своими «Ну как так можно» и я был за это ей сильно благодарен. Пустыми разговорами ничем не поможешь. Она это понимала. Я расчесал волосы ее деревянной расческой. Раньше они были по ключицы, теперь же не доставали и до плеч. Рваные, криво состриженные, а после повторной нормальной стрижки станут еще короче. И как так в институт идти… Я снова лег на кровать и уткнулся в подушку. Долго лежал, а потом тихо заплакал, чтобы Ирка не услышала и не расстроилась. Я плакал о своем дурацком положении. О том, что стал собственностью и лишился своей воли. И не хватает мне сил, чтобы уйти от уже давно нелюбимого человека. И хорошо это все, точно не кончится. Это только в сказках, появляется принц и всех спасает, а зло становится добром. Это только в добрых книгах, но не в моей жизни … Отыщи меня. Когда выходишь из шумной, яркой квартиры, где много народу и всем весело, все шутят и смеются, на балкон, где совершенно пусто и уже смеркается, чувствуешь себя особо одиноко. Кто эти люди? О чем эти речи? Нет, это не мой праздник и я только порчу его своим унылым видом. Пусть лучше Ирка радуется. Она сегодня очень красивая. Особенно волосы и счастливый блеск в глазах. В маленькой комнате около десяти человек. Все приятели с института и мальчик, который как мне кажется, нравится ей. Приятно видеть счастливый вид близких тебе людей и совсем не хочется поганить его своим. — А кто пойдет за шампанским? – услышал я крики с комнаты и вышел с балкона. — Я схожу. Выбежал тело в улицу бросил… Вечер и ветер, без куртки холодно. Инстинктивно сжался, втянул голову в плечи и сунул руки в карманы. Купил в ближайшем маркете две бутылки шампанского и побрел не спеша, домой, пыля кроссовками дорожки. Сел на скамейку возле подъезда, рядом с черной кошкой, которую я иногда подкармливал. Погладил ей шерстистую спину. Она уселась со мной на скамейку, стала тереться и мурлыкать. Ласковое, преданное создание. Наверно если бы не шуршание какого-то мусора по асфальту я бы и не заметил его. Он стоял, то ли смущаясь чего-то, то ли чем-то обеспокоившись, мялся с ноги на ногу. Я как-то тоже себя сразу почувствовал неуютно. Слез со скамейки, спрятал пакет с шампанским за спину, словно какой-то несовершеннолетний мальчишка, боясь, что будут ругать, плечи и спина задрожали и в животе стало как-то щекотно. Мы стояли так не больше секунды, верней целую вечность. Он подошел ближе, я по привычке сделал шаг назад и, споткнувшись, чуть не упал. — Аккуратней, — добрый голос, чуть-чуть с хрипотцою. Глаза тоже добрые и синие-синие. Слова застряли в горле. Весь русский язык забыл. Что делать? Паника жуткая и дрожь в коленях, как в школе стихи перед классом рассказываешь и боишься запнуться, ведь все учил и четверка не нужна. А теперь я ничего не учил. И надо импровизировать, выкручиваться, а я не знаю как. Просто не представляю. — Тридцать четвертая квартира в этом подъезде? – молчу. Он назвал мою квартиру. Неужели знаком с Иркой. Странно, он точно уже закончил институт. На вид возраст ближе к тридцати. Может, ошибся? Я вроде бы всех её знакомых знаю. — Ты немой? – удивленно спрашивает он. Не твой. К сожалению не твой. И даже не свой к сожалению. Боже как глупо. — Нет. То есть в этом подъезде. Я провожу вас, — невнятно затараторил я словно в бреду. — Я сам могу, — он улыбнулся. — Нет. То есть да, можете, но нам по пути, — мне хотелось провалиться под землю. Язык был ватный, и я не мог себя успокоить, унять дрожь во всем теле. Мы поднялись на нужный этаж, и я стал открывать дверь своим ключом. — Вы вместе живете? Пара. — Да вместе. Нет, мы просто хорошие друзья. Нашего прихода никто не заметил. Я снял обувь и войдя в комнату остановился в дверном проеме. Новый гость стоял у меня за спиной. Все разом притихли. И мальчик в овальных очках и с растрепанными волосами, по моим догадкам именно он нравился Ирке, замер с бокалом и открытым ртом. И все почти хором вымолвили: — Здравствуйте, Антон Сергеевич, — все его знают? Почему я не знаю? К нам подбежала Ирка и представила. — Влад, это Антон Сергеевич, мой преподаватель, Антон Сергеевич, это Влад мой друг с детства, — он повернулся ко мне и крепкой хваткой затряс мои руку, при этом улыбаясь. Я стоял, кажется с разинутым ртом и глупыми глазами. — Приятно познакомится, — сказал он и отпустил меня. — Я думала, вы уже не придете. — Ну что ты. Раз меня позвали, как могу не придти, — он отдал ей какой-то пакет, наверно с подарком сел на диван. Я же отдал Ирке шампанское, а сам ушел в маленькую кухню. Меня до сих пор трясло… От его взгляда, улыбки, прикосновения его руки. Ирка тоже мне, не могла предупредить. Я хотя бы оделся нормально. Зачем?.. Я умыл лицо холодной водой. Стало легче. Но щеки горели, как при температуре. Страшно почему-то идти в комнату. Он там, сидит, разговаривает с людьми, может, смеется. Сначала в комнате все загалдели, вроде бы кто-то кого-то уговаривал, со словами «ну давай-давай», потом все стихли, и я услышал перебор струн моей гитары. Моей, потому что больше других гитар в квартире не наблюдалось. Я влетел в комнату и снова застыл в дверном проеме. Все молчали и смотрели на него, а он смотрел на гриф гитары и играл знакомую мне мелодию песни «ночь в раю», а потом запел. На середине песни поднял глаза и посмотрел на меня так, что меня снова затрясло с новой силой. Я отвернулся, пряча лицо. — Твоя гитара? – спросил Антон Сергеевич меня, когда я уже хотел идти на кухню. — Моя, — выдавил я. — Играешь? — Иногда. — Хороший инструмент, сыграешь? – я покачал головой. — А что так? Стесняешься? — Не то слово, — признался я. Играть на людях я не умел. Только при Ирке. — Да я погляжу брат, ты человек страшно стеснительный. — Нет, только при вас так, — он удивленно посмотрел, и я понял, что сболтнул лишнего. Я засмеялся, пытаясь выдать за шутку, но смех получился напряженный. Раздалась знакомая до боли мелодия. Звонил Артем. Ирка знала об этом и тревожно посмотрела на меня. Я махнул рукой, достал из кармана мобильник и вышел на кухню. — Привет. Поздравь от меня Ирку. — Хорошо. — Скучаешь? — Нет. Тут довольно весело. — А я скучаю. Сильно. — Мне придти? — Да, — и гудки… Когда я пошел к Ирке, сказать что ухожу, она разговаривала со своим преподавателем, что-то объясняла ему. Заметив меня, она убавила голос, так что я смог уловить лишь движение губ. Антон Сергеевич внимательно слушал и кивал. Я подошел к ним, уже натягивая кофту, чтобы не замерзнуть на улице. — Уходишь? – понимающе спросила Ирка. Я кивнул, стараясь держаться спокойно и даже не много радостно, чтобы не расстроить её. — Тебя Артём поздравляет, и да, сегодня можешь не ждать… Позови меня. Я бы встал, прошелся, размял колени. Но он меня держит за пояс мертвой хваткой. Я не люблю сидеть на коленях у Артёма. Мне неудобно и неуютно. Он трется носом то о мою шею, то о щеку. И шумно выдыхает воздух. Я говорил, что от этого горячего дыхания схожу с ума. Даже голова не много кружится и в глазах темнеет. Я ерзаю. Всё же ужасно не удобно. Он прижимает меня к себе еще больше. — Я люблю тебя, — Ложь! Все это наглая глупая ложь. Так не любят. Это чувство собственности. Когда-нибудь я скажу это ему в лицо. Когда-нибудь … Я смогу. — Я тоже, — говорю на автомате, то что он хочет слышать. Как я себя ненавижу в эти моменты, вы бы знали. Но сказать противоположное, то что я тебя Артем уже давно разлюбил и даже начинаю ненавидеть больше себя, я не могу, пока… Когда-нибудь мне все надоест окончательно, до такой степени, что жить расхочется, и я выскажу ему все в лицо. Чтобы глаза округлились. Я буду смотреть, как в них закипает гнев. Он не выдержит и ударит меня. Потом еще раз и еще раз. И так пока я не перестану дышать. А потом заплачет. Я почему-то точно уверен, что заплачет. Как ребенок, который по своей неловкости сломал любимую игрушку. Может даже обнимет меня, запачканными кровью руками. Может хоть раз это будет искренне и с нежностью. Что же, для этого наверно стоит когда-нибудь попробовать. Но Ирка… Меня держит Ирка. Как я её оставлю одну? В своих размышлениях Артем преставился мне каким-то жалким и, по сути, очень бедным человеком. Внутри что-то надломилось. Я повернулся, посмотрел в его глаза и замер… Он смотрел на меня как-то по-другому. Ни так как всегда. Он смотрел с нежность и какой-то трогательной привязанностью. — Прости меня. — За что? – сказал я первое что пришло в голову. Мой вам совет, никогда не спрашивайте «За что» если и вправду есть за что просить прощение. Он поджал губы, посмотрел на меня страдальческим взглядом. Я не выдержал и обнял его за шею. — Дурак! – шепнул я, скорее не ему, а себе. Он погладил меня по голой спине и уткнулся носом в плечо. В такие моменты мне казалось все настолько глупым. Мне казалось, что все теперь будет хорошо… до конца. Навечно… В последнее время меня посещает странное чувство. Странное чувство неопределенности сильно мешающее жить и думать. Снова увидеть удалось его через неделю. Я тогда пришел от Артема. В довольно хорошем расположении духа, потому что снова все было хорошо. Снова я сидел у него на коленках и ерзал, а он обнимал меня, было тепло иуютно. Он просто не умеет любить. Артем выражает свои эмоции слишком непривычно. Как тот случай, когда я проколол язык, чисто на спор. Антон и Ирка сидели на кухне, пили чай, о чем-то разговаривали. Я снял обувь и вошел. Снова затрясло. — Здравствуйте, а разве в обязанности преподавателей входит лично посещать студентов? – я стараюсь говорить в шутку. Он, обнимая ладонями кружку, щуриться и улыбается. — А я больше не преподаватель. Ну, по крайней мере, Ирины, — мне стало страшно. Как не преподаватель Ирины?! — Ирка, тебя, что из института отчислили, — они рассмеялись, и я почувствовал себя идиотом, явно чего-то непонимающим. Отсмеявшись, они рассказали, что Антон Сергеевич ушел из института, поскольку захотел открыть студию изобразительного искусства. — Для детей? – спросил я. — Для всех, — ответил он. Впрочем, он еще рассказал, что уже арендовал место и есть желающие попробовать. Но народу все равно мало. — Я кстати видел твои рисунки, — начал он. Я злобно посмотрел на Ирку. А кто еще мог показать, если о них больше никто не знал? — Хочешь… — Хочу! – перебил я, потом решил, что это не прилично и добавил. — Извините. Он снова рассмеялся, назвал меня проворным и сказал, что, такие как раз и нужны. После, я весь день, можно сказать летал, разве, что в окно не выпрыгнул от восторга. Даже заснуть не мог от того, что вскоре его вновь увижу. В голове крутились разные мысли. Порой мне казалось, что я ему нужен, а студия лишь предлог. Потом я ругал себя за такие смелые и глупые мысли, потому что так не бывает. И все казалось мне сухим и пресным. Что это просто студия. Он просто преподаватель, а я просто ученик, как и все другие ученики. Все! Мои сухие мысли подтвердились. Меня никак не выделяли. Совсем. Иногда подходили, окидывали взглядом мою работу, критиковали, довольно придирчиво, что-то объясняли, но я по своей невнимательности мало слушал, и уходили. И так каждый раз. Мне становилось очень скучно на занятиях, особенно, когда парой Антон Сергеевич вообще не появлялся. Тогда я даже не рисовал. Иной раз выходил на балкон. Лето. Сейчас бы на речку, от всей этой жары окунуться в прохладную воду… К его взгляду я уже привык. Привык к голосу, к улыбке, к аромату парфюма, к легким , как бы усталым, небрежным движениям. Тогда мне захотелось все рассказать ему. О том, что я думаю о нем почти всегда, хожу в студию, только ради него, жду его взгляда, его голоса, и пусть будет что будет. В этот день он снова не пришел. Рисовать не было никакого настроения. Мне сказали, что Антон Сергеевич подойдет позже, и я решил его подождать. Как всегда в такие дни, я вышел на балкон. Вечер, было довольно прохладно, дул свежий ветер. Я сел на старую пыльную тумбочку, которая вся была заляпана в засохшей краске. Под моими ногами валялась опрокинутая жестяная банка с окурками, я поморщился. Я не курю. Представил, а вдруг он курит? Хотя я не разу не видел, чтобы он дымил сигаретой и вроде бы не чувствовал запаха табака от него, в те редкие моменты, когда он подходил ко мне, чтобы покритиковать мои неумелые работы. Впрочем не важно. Пусть курит, пусть даже напивается по воскресениям до чертиков. Сейчас это не так важно. Важно то, что сегодня я ему скажу все. И от его последующих действий все решится. От скуки я стал отковыривать ногтем засохшую краску от тумбочки. Увлекся. Потом надоело. А Антон Сергеевич все не появлялся и не появлялся. Я встал, прошелся, размялся. Солнце садилось. Но сейчас были белые ночи, так что на балконе довольно светло. Все почти уже разошлись. Лишь только слышан разговор девушки и парня, которые ходили сюда вместе. Глядя на них, казалось, что они будут вместе всегда. Столько любви и нежности было в их взглядах. Столько заботы было в том коротком движении, когда он подходил к ней и убирал волосы с её лица, потому что руки её были заняты. Сейчас они разговаривали, кажется о том, что хорошо бы было на выходных сходить на какую-то художественную выставку… Он пришел поздно, часам к одиннадцати. Я к тому времени задремал. Он, обнаружив, что балкон открыт, сразу пошел туда. Я думал, что сумею, все ему сказать, не боясь его взгляда, не дрожа при мысли о том, что я говорю с ним. Но… Но калении предательски задрожали и подкосились. Я проклинал себя за то, что не могу даже подойти к нему. Он сам подошел. При чем слишком близко. В висках пульсировало. Что ты делаешь со мной? — Ты чего здесь уснул? Кого ждал? Тебя! Тебя всю жизнь ждал, как ты этого не понял еще? Но я молчал. Мне хотелось кричать о своих чувствах. Мне хотелось плакать и смеяться с ним. Но я не мог ничего сказать, просто потому, что он стоит здесь, он смотрит на меня и спрашивает, почему я сплю на балконе. Поняв, что слова покинули место моего союзника, я собрал все остатки смелости и неуверенно приблизившись, даже не поцеловал, а клюнул губами, промахнувшись и попав куда-то между щекой и ртом. Он отпрянул с бешено удивленными глазами. Споткнулся, схватился за балку перил, кое-как устояв на месте. — Как это понимать? – строго спросил он. И тут все мои мечты рухнули, разбились о твердость и сухость этого голоса. — Извините, — я выбежал из студии, как ошпаренный. Как на зло шел летний ливень. Обычно я рад такому случаю, но не сегодня, не сейчас. Бежал до самой станции метро. В совершенно разбитом состоянии. Дошел до дома. Еле вставил ключ в скважину, вошел в квартиру, поздоровался с Иркой, упал на кровать и не встал… Было такое ощущение, что куда-то проваливаюсь. Тону в страданиях своей же души, и кто-то усердно помогает мне идти на дно. Кажется я что-то говорил. Кажется, я очень много говорил, о всякой ерунде. А Ирка все носилась и прикладывала к моему лбу мокрое полотенце. Иногда мне казалось, что это Антон Сергеевич, тогда я ловил руку и прижимал к щеке или губам. Но потом введенье растворялось, и я отпускал испугавшуюся Ирку. Кажется потом был еще кто-то. Кто-то сидел и гладил мои руки и щеки. На какое-то время мне казалось, что это он пришел. Что это он сидит возле моей кровати. Но сквозь пелену своего бреда, я услышал голос Ирки. — Артём уже поздно, тебе на работу завтра… Приручи меня. Я поправлялся. Уже чувствовал себя намного лучше. Температура спала. Голова вернулась из далекого пляса на место. А чувства так и не склеились из осколков. Внешне все нормально. Смотрите – я улыбаюсь. Посмотрите же! Я ведь живу… А все отворачиваются все дальше и дальше… Не ходил в студию уже вторую неделю. Нечего чувствую мне там делать. Артем заходил довольно часто, но мы в основном молчали. Тяжелое, давящее молчание приходило по двум причинам. Первое (мои догадки) во время своего бреда, когда я что-то невнятно бормотал, кажется, я говорил об Антоне Сергеевиче… и Артем слышал. Вторая причина в том, что не он, не я не знали как вести себя в подобной ситуации. В комнате было тихо. Слышно как тикают настенные старые часы. И как Артем вздыхает сидя на противоположной кровати. Иногда он подходил и убирал мне волосы со лба или гладил меня по голове. От чего я чувствовал себя очень маленьким и беззащитным. Я чаще всего читал, чтобы, хоть как-то объяснить своё молчание. Да и говорить то не хотелось. Наверняка не будь я болен, меня бы пустили на фарш. Хорошо Ирка еще была дома. Хоть, как-то спокойнее. Я часто вздрагивал при его резких движениях, боялся и честно говоря, не понимал, зачем он тут сидит. Просто сидит и смотрит. Бесит, честное слово! Настало время, когда я смог выходить на улицу. Я не могу без улицы. Дышать. Мне надо просто дышать. Я часто выхожу на балконы, потому что находиться в помещение долгое время – это для меня мука. Я сидел на скамейке в своем дворе. Тикал десятый час вечера. Со мной неизменно сидела кошка, которую я иногда подкармливаю. Она благодарно терлась носом об мой локоть. Я от нечего делать пылил ногой землю. Я не увидел как он подошел. Просто сел рядом. Не очень близко. Боится, что полезу? Больно надо. Я не поднимал голову. Все пылил ногой землю. Он сел в свободной, расслабленной позе, опершись локтями на колени, и заинтересованно посмотрел вдаль. Потом резко повернулся и без эпиграфа сказал. — Возвращайся. — Куда? – знаю, идиотски звучит. Плевать. — В студию. Знаешь у нас скоро выставка. Туда придут довольно интересные люди, мне бы хотелось показать твои работы. — Так возьми и покажи, — я специально обращался с ним на «ты». И всё так же продолжал пылить. Он покачал головой. — Послушай, я наверно должен извинится… — Не должен. А если и вправду задуматься. За что ему извиняться? Что он такого сделал? И почему-то от этого становится слишком горько и сухо. — Кто же знал, что ты такой дефектный. Мне сначала показалось, что я ослышался. Но он продолжил: — И к кому еще ты приставал из нашей группы? – мне стало очень обидно. И я даже наклонил голову на бок и тихонько заскулил. Человек, от которого я сходил сума, от которого меня бросало в дрожь, говорит мне такие вещи. Кажется, я тогда понял Артема, за что он бьёт меня. Я бы тоже ударил Антона Сергеевича. Но какие-то ошметки гордости не давали и вида подавать о таких желаниях. — Ни к кому, — буркнул я. — Ты что плачешь? — Дурак! Я спрыгнул со скамейки и быстрыми шагами побежал домой. Конечно, мне хотелось, чтобы он догнал меня, обнял и чтобы никогда не отпускал. Никогда… Я вернулся в студию. Нет, не из-за выставки и не из-за того, что мне там нравилось. Мою причину неизменно звали — Тростенцов Антон Сергеевич. Хотя я и был на него, страшно по-детски обижен, за те слова, которые он мне высказал во дворе. Он подходил ко мне. Опять критиковал мои работы, а я сухо отвечал или просто кивал головой, с видом солдата несущего службу. Однажды он долго смотрел на мою работу, потом подошел вплотную к моей спине. Взял мою руку с кисточкой, макнул её в краску и стал водить по бумаге. — Ты слишком отдельные мазки делаешь. Грубо и как-то налеплено. Попробуй плавне… Вот так, — разве мог я думать тогда о картине? Он так рядом! Держит меня за руку, и я чувствую его дыхание. Но мне в голову пришла плачевная мысль. Он просто издевается. Он издевается, как может! Ужасный человек! Тогда я бросил кисть и пошел на балкон. О если бы я был суровым и эгоистичным циником, я бы достал сигарету с зажигалку и закурил. Но увы, я не курю. И не особо обладаю выше перечисленными качествами. По этому я просто смотрел на закат. Всё это мне казалось каким-то диким и несуразным. Я люблю человека, которому истинно наплевать на мои чувства. Да, да, я сказал, люблю. Как бы смешно и печально это не звучало. Он подошел не слышно, я понял, что он рядом, когда почувствовал дыхание на своей шее. Я не стал оборачиваться. Зачем показывать какие-то свои эмоции, чувства? Если ты протягиваешь руки, словно требуя не любви, а денег… и тебе отказывают занять малейшую сумму. — Как же тебя приручить? – никак! Я давно уже приручен. Только позови. — Что за глупости, — буркнул я, теребя свой крестик на шее. Движения мои стали какими-то дергаными, подбородок дрожал, и в носу предательски щипало. Что ты делаешь со мной? Я развернулся, обошел его, а он взял меня за руку и спросил: — Ты куда? – рука была теплая и сильная. Мне всегда казалось, что у него именно такие руки. — В студию, — сердце бешено колотилось о стенки ребер. Пожалуйста, не отпускай меня, только держи… — Отпусти, — слышу свой безразличный голос. Ненавижу себя. Терпеть не могу. Он отпустил. Рука еще помнит его тепло, но и эти ощущения незаметно пропадают. Я потер её своей, но это было совсем не то. И тут я снова сорвался. Кинулся к нему, словно щенок и застыл, оказавшись с ним вплотную, и посмотрел в глаза. Он наклонился ко мне медленно. Я приподнялся немного. Черт! Какой он высокий. Прикоснулся своими губами к его, подождал чуть-чуть. Не оттолкнешь ли? И только потом поцеловал. По-настоящему. Он вроде бы даже ответил. Но я чувствовал, что руки его медленно начинают отталкивать мое тело от себя. Он посмотрел мне в глаза, словно ища там какие-то ответы на свои вопросы. Да серьезно! Да люблю! То, что нас терзало в последнее время, было сказано без слов, и мы молчали только потому, что было сказано слишком неожиданно и ясно для нас обоих. Он достал пачку сигарет, окурки которых я много раз видел в пепельнице. Значит, ты все-таки куришь… После третей глубокой затяжки, смотря куда-то в пустоту, он спросил: — Ты пил сегодня? — Да, — я и вправду сегодня немного выпил… Он сделал еще одну затяжку, запрокинул голову, выпустил прозрачный дым, потом спешно затушил сигарету о перила и кинул в жестяную банку. — Поехали ко мне? Я кивнул. Мимолетные поцелуи, словно невзначай. Окно открыто, сквозняк режет жару в этой тихой комнате. Так вот как живут профессора. В тихих двушках в спальном районе. Знаешь, я готов любить тебя вечно. Только за то чтобы ты вот так держал мою ладонь и пожалуй изредка, по праздникам пел «Ночь бывает и в раю» и словно случайно натыкался на меня взглядом. Сколько времени воздух содрогался от наших стонов этой ночью? Боже, это же не мой первый раз, но почему я так трясусь, когда он слегка касается пальцами моей спины… — Ты совсем, как девочка, — ухмыльнулся Антон, перебирая мои распластавшиеся на подушке волосы. А мне обидно. Не надо спать со мной, только потому, что я «как девочка». — Глупости, — бурчу я, отворачивая голову от его глаз, которые так близко. Его рука возвращает меня в прежнее положение. — Не отворачивайся, а то я подумаю, что я тебе не нравлюсь, — говорит он. Нет, ну как вообще такое можно было сказать?! — Скажи, почему тогда во дворе, ты спросил меня к кому я еще приставал? — Мне казалось, что все твои выходки лишь несерьезное желание попробовать чего-то нового. — В смысле все мои выходки? Ты до того случая на балконе все знал? — Конечно. Это только слепой мог не заметить. Я накрылся одеялом с головой и зарычал. Нет, я, правда, был уверен, что он ничего не знал. Антон сдернул с меня покрывало. — Но знаешь, после того, как я увидел слёзы на твоём лице, я поменял своё мнение. Я вырвал одеяло, закутался, отвернулся от него на другой бок. — И полгода не прошло. Ты, как хочешь, а я спать. Сил уже нет никаких. Его рука обняла меня за плечи, и я почувствовал холодный нос у себя на шее. — Спать, так спать… Но заснуть я уже не мог… Оставь меня. Почему я не встретил тебя хотя бы год назад? Где тебя, черт возьми, носило?! Я стоял в подъезде с разбитыми окнами на лестничной площадке, с пошарканными исписанными стенами. Пахло жареной рыбой. Я думал либо сегодня, либо уже никогда. Глубокий вдох и я уже не о чем не думаю. Я чист, я белый лист. Я… я тварь! Я стукнул от отчаянья кулаком по стене, так что посыпалась старая краска. Даже скорей от ненависти к себе. Я сплю с двумя мужчинами. Если он меня там убьёт. Он все правильно сделает. Я еще раз глубоко вдохнул, резко выдохнул, так что у меня в глазах потемнело. Я поднялся на нужный этаж и постучал. Мне открыли и пустили. Я решил не разуваться, не хочу на долго растягивать этот разговор. — Что-то ты без звонка, без письма. Я вот убираюсь, — Артем стоял в одних штанах, с двухдневной щетиной и лохматыми волосами. Ага, спал наверно, а не убирался. — Ну, ты проходи, я чай поставлю… — Артём, я люблю другого человека… — У меня, правда, чай не с чем пить, — он, что не услышал? Хотя я говорил достаточно громко. — Артём… — Но я могу сходить в магазин, — или не хотел слышать? — АРТЁМ! Я СПЛЮ С ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ! – закричал я. Он сел на пол, прислонившись спиной к стене, потер рукой глаза. — Я давно понял, что теряю тебя. Каждый день, час, миг. Ты исчезал, ускользал из моих рук. Я пытался удержать тебя силой. Наверно я что-то сделал не так, — он зажал губы. – Наверно я все делал не так. Черт! Ты пойми, что я люблю тебя больше всего в это гребонной жизни. Я бы хотел очутиться с тобой в месте, где кроме нас никого не будет. Только ты и я. Ты бы рисовал, а я вечно смотрел на тебя. И больше ничего не надо. Наверно не стоит говорить таких громких слов, если мы вместе перестаём существовать… — Ты отпускаешь меня? — Даже если я тебя не отпущу, ты уже не мой, ты не со мной. По этому не вижу смысла причинять тебе и себе лишнюю боль и верить в глупые мечты и обманывать себя этими надеждами. Ты. … Наверно то, что мы встретились, уже было большой ошибкой, хотя.… Наверно я жил по-настоящему только когда был с тобой. — Я не думал, что это случиться именно так. — Уходи… Завтра будет лучше чем вчера. Завтра я увижу Антона. Завтра проведу с ним еще одну ночь. И может, останусь утром, если он разрешит. А пока надо просто дожить до пятницы. То есть сосуществовать до этого дня. Кажется я счастлив. Вся жизнь будто другой стала. Даже не могу поверить, что это все со мной. Только вот вспоминаю иногда об Артеме. Ведь всё могло быть иначе. Наверно мы слишком рано с ним встретились. Верней, я слишком рано с ним встретился. Человек очень хороший. Жаль что мы стали любовниками, а не друзьями. Ведь если подумать кроме Ирки, друзей у меня нет. Сегодня Антон вытащил меня на речку за город. Я лежал на раскалённом песке, раскинув руки, слушал шелест волн. А завтра,… я тоже буду тебя любить? Солнце мне загородила тень, и я открыл глаза. Антон сидел около моих ног и смотрел куда-то вдаль горизонта. Я мог наблюдать только его широкую спину. Как по ней ползут маленькие капельки, стекающие с волос. Я подполз к нему и обнял со спины, положив голову ему на плечо. — Не исчезай, — сказал я очень тихо, но, кажется, легкий ветер донес до него мои слова. Он вздрогнул, обернулся, что-то ища в моих глазах, погладил меня по руке и дальше уставился на линую горизонта, о чем-то размышляя. Мне почему-то казалось, что он решает какой-то вопрос касающийся дальнейшей жизни. Он колеблется, словно маятник, а в глазах присутствует некая рассеянность. — Я люблю тебя. Если это вопрос, касающийся меня, я сделаю всё чтобы удержать его. Молчание. Я не расстроюсь если он не ответит мне взаимностью. Мне пока достаточно того, что я имею. Какие-то быстрые движения, и я уже лежу у него на коленях. Антон перебирает мои волосы. Да знаю, они мягкие и тонкие, приятные на ощупь. — Владик глупый, — говорит он с подобием улыбки. Я часто слышу от него эту фразу. Стоит мне разбить его чашку или полезть за поцелуем, когда он чем-то занят, Антон постоянно иронично говорит: «Владик глупый». Мне не обидно, почти. Потом я долго рассказывал, что давно мечтал съездить искупаться, но все никак не получалось. А Антон, словно знал об этом. И я очень благодарен, что меня вытащили из душного города. А дальше меня поцеловали. Наверно просто надоело слушать мою несвязную болтовню. Я не спал. Я уже минут двадцать не сплю. Не хочется. Как-то ужасно жарко, хотя я лежу откинув одеяло. Интересно пол холодный? Я скатился на пол. Ах, да забыл. На полу ковер. Посидев не много на кровати, пошел на кухню, попить воды. Нашел в большой кружке холодный крепкий чай с лимоном. Слишком сладкий. Не так как я привык, но сойдёт. На часах третий час. Отлично. Скоро все равно вставать на пары. Я открыл холодильник и закрыл. Антон не держит у себя лишние продукты, объясняя это тем, что один живёт, а ему хватает. — Проснулся, рядом никого, — затянул он, стоя в дверном проёме. – Я подумал, что ты ушел. Куда я уйду? Глупости. Он сел на стул, который стоял около окна. Белые ночи не такие уж и белые. Лицо его не было видно, только контуры. В полумраке оно казалось, грубым, с четкими, прочерченными линиями. — Я уезжаю через три дня в Питер. — На долго? Он взял ту кружку с чаем, из которой я не давно пил, сделал пару глотков и выдохнул. — Навсегда. Три пропущенных от Антона. Я не беру трубку. Он звонит мне с утра, пытаясь достучаться до меня. я не беру трубку. Я хочу услышать его голос, но я все равно не беру трубку. Я почему-то уверен, что он не позовет меня с собой, а даже если бы позвал, я бы не поехал. Здесь Ирка, здесь университет. Мне еще два курса учиться. Но почему все так складывается? Нет, кого я обманываю? Если он меня позовет, то я хоть куда, только с ним. Хоть куда, только рядом. Позови только… Ирка варит картошку, а я рисую на запотевшем окне расплывающиеся облака. Он плачут. Потом Ирке, кто-то звонит на телефон, и она просит последить меня за картошкой. Что за ней следить? Пусть себе варится. Она возвращается, берет в руки ложку и роняет её. Потом поднимает и дрожащей рукой помешивает воду, глядя стеклянным взглядом. — Кто звонил? — Звонили из больницы. Артем разбился на машине, — она пошевелила губами, словно слова давались ей с большим усилием. – Насмерть. Слова почти не дошли до моего сознания. Артем разбился. Значит, его больше нет? Значит, я его больше никогда не увижу? Никогда? Страшное это слово. Очень страшное. В тот день я уже больше не думал об Антоне. Я думал, о то что я уже никогда не буду сидеть на коленях у Артема и чувствовать спиной его дыхание. На похоронах было не много народу. Почти никто не плакал. Только девочка лет пятнадцати. Это его сестра. А когда я умру, Ирка тоже будет плакать? А когда я умру Антон, так же придёт посмотреть на меня в последний раз? Он меня встретит через полчаса у ворот. Я просто не могу его отпустить не увидев. Я вообще не могу его отпустить. Но разве кто-то спрашивал мое мнение? Я положил цветы и стоял до тех пор, пока не потухла свеча. Смотрел на фотографию. Артем улыбался, и в глазах играла радость. Наверно случайно-проходящий человек подумает, что он был счастлив. Нет, он очень несчастный человек. А еще он умер в двадцать семь лет. Антон стоял, прислонившись спиной на стену каменой ограды, и курил сигарету. Как и тогда за городом, взгляд у него был направлен в пустоту, а мысли где-то далеко от тела. Я обнял его за руку, уткнулся лицом в плечо и заплакал. Почему все так? Артем умер, а Антон скоро уедет и все… Меня не о чем не спрашивали. Просто вели за руку в знакомый дом. Лишь на кухне голос Антона нарушил это уже невозможное молчание. — Кого похоронил? Я не знал, как ответить. Врать не хотелось. — Он умер очень несчастным человеком. Он любил меня. хоть мне порой казалось, что ненавидел… — У вас что-то было? — А? — Ты спал с ним? — Мы почти год были вместе. — Когда вы расстались? — Две недели назад, — я хотел соврать, но не смог. — Ясно. Он закурил. — Иди в комнату, — сказал Антон, выпуская дым. Больше всего мне хотелось уйти домой, но отказать ему я не мог. Если раньше его прикосновения были нежными и аккуратными, словно он боялся меня сломать, то теперь они были резкими и грубыми. Если до этого ко мне относились с какой-то бережностью и заботой, то теперь казалось, он забыл о том, что я живой. Я кричал, просил его остановиться, но меня не слушали, а потом вовсе закрыли мне рот ладонью. Я лежал, свернувшись в комок, обняв подушку и вжавшись в неё лицом. Я чувствовал себя ребенком, которого наказали за то, что он сделал, что-то не так. И был дико обижен на Антона. Когда я встал, оделся и пошел к выходу, меня никто не остановил, не позвал. И я ушел. Черт, как сильно всё болит. Согрей меня Большие расстояния – маленькое время. Слишком быстро стало жить. День, ночь. Лето. Осень. Зима? Санкт – Петербург – Москва. Лишь восемь часов без сна. Время? – больше чем время. Бездна ли? Больше чем бездна. Утро спряталось в темном переулке и отказывается выходить. На пироне, в морозной свежести улавливался тонкий запах женских духов и перегара. Мелькал ярко алый женский шарф. Стучали каблуки, топали грубые подошвы. Тарахтели колесики чемоданов, взвизгивая на неровностях побитого асфальта. Москва ли? За короткое время, вокзал кажется уже чужим. Но ощущение это проходит, как только выхожу на улицу. Не растопить эти льды. Не преодолеть расстояния. Снаружи холод приятный, ласковый. Внутри – отрезвляющий. Пять часов утра. Много ли? Наверно достаточно. Мне бы хотелось уснуть на вокзале и проснуться уже с тобой. Меня никто не встречает. Даже солнце. Слишком рано для романтических встреч. Ах, да, только этот нерешительный снег и мигающий свет перегорающего фонаря… Адрес в записной книжке. Я помню, как мне его диктовала робкая девушка. Я помню глаза её, в которых дрожали блики. Я знаю, она не откажет приютить скитальца на пару дней. Дождавшись двенадцати часов, чтобы не разбудить хозяев, я стучусь в старую деревянную дверь однокомнатной квартиры. Ирина стоит в длинном сером мешковатом свитере. Забавно. Улыбка осторожно касается её губ. — Здравствуй, Ир. Выручи. Мне документы надо здесь оформить. А на моей квартире жильцы. Я не надолго. — Да конечно. Только спать придется на полу. — Ничего страшного, — сказал я и тихо спросил. – Влад дома? — Нет. В университете. — Ну ладно. Я спать ладно? Устал очень. Мне бы хотелось, чтобы он как ребенок повис у меня на шее. Но Влад играл во взрослого человека. Поздоровавшись, как с простым приятелем, он прошел в комнату. — Ирка где перекись с пластырем, — послышалось из спальни. Вид у него был не очень. Скула разбита, губа тоже. Вечно ходит в каких-то ссадинах. Еще тогда, как только мы начали наше знакомство, я заметил синяки на его теле. Тогда особо не обратил внимания, но меня стало настораживать, что появлялись новые. Однако я ни о чем не спрашивал. Оставалось только понять. Мазохист он или дружит с садистом. Стоило мне зайти в комнату, как Влад уходил на кухню и наоборот. Мне не нравилось играть в кошки-мышки. Я ведь взрослый человек, и меня раздражало, что он избегает разговора, который должен состояться. И вот когда он пил чай, а я пришел, Влад сделал вид, что идет с кружкой в комнату заниматься, так, как прихватил с коридора толстенный учебник. — Владик, — я осторожно обнял его со спины за плечи. Но он все равно неловко выронил книгу с кружкой. Недотепа. — Владик, ты, почему такой глупый? – спросил я, глядя на него сверху вниз. Он потеребил мои руки, пытаясь их убрать, но я видь сильнее. У кошек и маленьких детей есть интересная тактика. Когда их берешь на руки они расслабляют тело и словно вытекают из рук. Я называю это методом пассивного сопротивления. Так вот Влад как раз его применяет. Нечестно. Выскользнув из рук, упал на колени. Затем побежал за тряпкой и вытер чай. Я не мог не воспользоваться этим моментом и прижал его к полу. — Владик, тебе все-таки не кажется, что нам надо поговорить? — Вот так прям на полу? — Да вот так прям. Я же знаю ты снова улизнешь. Тебе не надоело от меня бегать? — Нет. — Владик я люблю тебя, — он уже не пытался выбраться из под меня. А смотрел в мои глаза и думал: поверить или нет. В зрачках что-то поменялось, и Владик снова начал дергаться. — Нет! Пусти! — Владик! Да что такое, в конце концов? Может, хватит?! — Нет! даже если мы сегодня переспим. Ты завтра снова уедешь, и оставишь меня. Я встал с пола и помог подняться ему. — Поехали со мной. — Что? — Ты глухой? Я сказал: поехали со мной! Он заходил по комнате. Повернулся ко мне, открыл рот, хотя что-то сказать. Но звуки не вырвались из его горла. Тогда он еще сделал несколько неловких дерганых движений. Подбородок стал дрожать. Только не плачь, прошу. — Я не могу. У меня универ. Ирка ладно у нее теперь Леша есть. Но как ты вообще себе это представляешь? — Все просто. Не можешь бросить сейчас. Заканчивай и приезжай. — Ты? Ты разве будешь меня ждать? — Куда я денусь. Я подошел к нему и убрал челку с лица. Поцеловал в лоб и обнял, прижав его щекой к своему плечу. И как в детстве меня обнимала мама, стал не много покачиваться и говорить. — Тебе же полтора года еще учиться? Так я приезжать могу. Не часто. Раз в месяц. Дня на три. Владик, ты меня любишь? Я почувствовал, как его рука сгребла в кулак мою рубашку. Он уткнулся носом мне в плечо и толи выдохнул, то ли тихо что-то промямлил. — Ну, можешь не отвечать. Я и сам знаю.