Три слова

Понимать меня необязательно. Обязательно любить и кормить вовремя. © Чеширский кот. Алиса в стране Чудес

      - Тебе не понять, - гордо сказал пухлый малыш, мстительно ткнул ногой в песочный замок. Победно шмыгнул носом и повернулся, чтобы гордо удалиться. Его триумф захлебнулся в салюте песка, брошенного в него обиженной девочкой. Песок еще долго скрипел на зубах, и он его сердито и брезгливо сплевывал, вызывая немое раздражение матери: сжатые в ниточку губы, маленькая морщинка между бровей. ***       Этой девочки он добивался так долго, целых два учебных года. Кто знает, чем в итоге он завоевал преданный взгляд ее серых глаз: капитанство баскетбольной команды, хулиганская челка или его немного угловатые, но от этого не менее томные волнительные приставания и маленькие знаки внимания. В любом случае, тот поцелуй за углом школы: робкий, сладкий, осторожный - закончился тем, что в одну из его ладоней легла ее теплая округлая грудка, а пальцы другой руки провели невидимую черту по ее чуть вспотевшей спине и опустились на аппетитную попку … О, от этого воспоминания еще долго потом скручивало низ живота, в паху становилось тесно и если он во время таких мечтаний сидел, то шире разводил колени. Но и не только это… Какое-то время тогда ему даже казалось – так будет вечно: этот милый ангел и он - вместе.. Поэтому ему было совсем чуть не по себе, когда он, бросая мяч, кичясь перед ребятами, крикнул ей «тебе не понять» - так объясняя то, что разболтал о ней всей школе, не как о возлюбленной, а как о своей очередной победе. И как бы не хотелось, он почему-то (никак теперь не вспомнить почему) тогда так и не извинился, не попытался вымолить прощение. А ведь нимфеточка была такая желанная, а он такой легковозбудимый. ***       День не задался с самого утра. Он стоял перед очередным «шедевром» в галерее этого мерзкого городишки, куда его командировал очередной заказчик в трясучке жаждущий похвастаться друзьям модной мазней. Стоял и молча возмущался. Мазок направо, мазок налево и цена с большим количеством нулей. - И что в этом все находят, верно? – вывел его из гневной задумчивости молодой и чересчур бодрый в своей веселости голос. Обернувшись, он увидел мальчишку, видимо, курьера или уборщика, с готовностью выставлявшего напоказ белоснежные зубы. Разозлившись за непрошеное вмешательство, процедил: - Тебе не понять. Белое спряталось, зато полыхнуло зеленое – в прищуренных глазах. Такой выпад в итоге обошелся ему в кругленькую сумму с циничной усмешкой «ценителям – за настоящую цену». Мальчишка оказался владельцем галереи с уязвленным самолюбием – но кто бы его осудил. А его вознаграждение, как посредника, уменьшилось намного, чуть покрыв транспортные расходы. ***       Она была такой идеальной. Идеальной любовницей, которая была этакой невинно-развратной чертовкой в постели. Идеальной жилеткой - мурчащей кошечкой в трудные дни, никогда не припоминавшей ему ни слова из его исповедей. Идеальным другом – говори о чем угодно: все его тайные грязные фантазии, грандиозные планы, бредовые философские мысли… Идеальным укрытием: от жены, родственников, коллег, себя… И собутыльником, собеседником, подчас клоуном, душеспасителем и просто умничкой. Короче была сексуальной, непредсказуемой, независимой, и вроде рядом, а вроде и нет… Недоступно-доступной с милыми письмами, сумасшедшими мыслями, интимными фотками, горячим телом и проблемами, о которых он не ведал, так как они доставались ее супругу.       Она, сверху, на нем, спиной к нему… И изгиб этой спины, плавно переходящий в сердечко гладкой попки… И то, как она встряхивала своими длинными волосами, когда он обхватывал руками ее талию, стремясь насадить ее еще глубже, двинуть на себе резче…       Он помнил этот день, он черт возьми его помнил до сих пор… Это был период какой-то бредовой дикой гонки на работе. Он был вымотан, несдержан на язык, снова начал курить, думать о смысле и бессмысленности жизни… Казалось, все будет как всегда: она молча снесет его бредни, исчезновения, электронные молчания, сарказм и дикую болезненную самовлюбленность, прикрывающую его комплексы. И вот в тот день он не смог стерпеть ни капли критики даже от нее. Зачем-то совсем, совсем несправедливо, но так привычно брякнул: - Тебе не понять!       И не писал потом ей несколько дней, не звонил и не объявлялся, наказывая за правду, которую не хотел услышать и объяснить. Когда его отпустило, он с разочарованием открыл, что она – та, что вынесла столько его истерик, самокопаний, холодности, столь многое действительно понимала и принимала в нем - не смогла больше вместить ни капли - простить лишь даже намека на то, насколько она неважна в его жизни. ***       - Ты не поймешь. – бросил он кратко, сунув бумаги на подпись – Просто подпиши и все, доверься мне. Дело выигрышное во всех отношениях, совет все одобрил – я был ахуенен со своими аргументами. Эта заученная фраза просто уже вылетала у него изо рта, потому что он потерял счет, скольким офисным бумагомаракам и просиживателям штанов это уже произносил, продвигая свой проект вверх-вниз по корпоративной лестнице.       Когда через несколько месяцев в одночасье все рухнуло и его непосредственный начальник (а по совместительству друг), бежал за ним по коридору, тряся кипой факсов от разъяренных учредителей и вкладчиков, он точно также бросил ему через плечо: - Ты не поймешь. Но я обещаю все исправить. Это мой личный долг и задолженность. - Конечно, отозвался тот, - я пришпилю это к годовому финансовому отчету, - это всех мигом успокоит. Какого хрена ты убегаешь от меня, эй, вернись, ты можешь остановиться и поговорить со мной, прошу тебя… - безрезультатно молил он…- Как друг… - был его последний аргумент. - Ты не поймешь, - снова гаркнул он и, словив налету конец галстука, скрылся за закрывающимися дверями лифта.       Рождественское приглашение на ужин от этого друга он также проигнорировал. ***       Пафосная речь их президента, кидавшегося фразами, которые должны были привлечь больше, еще больше новых солдат в ряд контрактников, не боящихся «сгореть» в аду горячих точек планеты, закончилась призывом: - Им не понять… Но мы, как просвещенная человечная, неравнодушная нация должны встать на защиту мирного населения, находящегося между огнями обезумевших военных и религиозных фанатиков.       Глядя в линзу оптического прицела, он повторял это словно заклятие, избавляющее его от проклятья за смертоубийство, как мантру, их мантру, свою мантру, пронизавшую его жизнь красной нитью. Поймав в перекрестье неумелого боевика, он сказал словно ему: «Ты не поймешь» - задержал дыхание и нажал на спуск. Человек в камуфляже внизу дернулся назад в последнем па своего жизненного танца, мешком завалившись на землю.       Растирая по лицу боевую раскраску, он опять отогнал от себя неясную мысль, что, в общем-то, если бы не срочная потребность в больших деньгах и зеленая тоска, то политика его страны в международных конфликтах ему претит. Гул взрыва, шелест осколков и взрывная волна, подхватившая его, прервала связь между его сознанием и мозгом, освободив от запоздалого раскаяния. ***       - Я их вижу, вижу, они говорят со мной, – он хватал медбрата за рукав. - Ты понимаешь, что это все реальность, что все мы будем гнить когда-то за то, что сделали или не сделали… - Да-да, – бурчал медбрат, отдергивая от него вверх руку со шприцом, содержимое которого было призвано успокоить несчастного солдата, потерявшего в бою не только ноги, но и разум. - Нет, тебе не понять, ты их не видел. Ты живешь во сне. Мы все плаваем, тонем в этом чертовом несуразном сне. - Я-то как раз все понимаю. – Осклабился санитар, с силой всаживая иглу в предплечье. – Сладких снов, боец. - За то, что я делал. Тебе не понять… - заплетающимся языком сумел только выговорить он, снова падая в морок лекарственной комы. Последняя, разбившаяся на осколки мысль - о том, что не видеть снов было бы большим облегчением. ***       - Тебе не понять. Не понять, каково это превратиться из здорового мужика в развалину. - Голос сорвался на трагичный театральный фальцет. Вышло нелепо и жалко. Дав, петуха, ощутив себя еще более несчастным, он привычным движением приподнял свое тело литыми мускулами рук, пересадив его в кресло. Поправил культи ног и, сердито скрипнув шинами по паркету, резко проехал мимо, толкнув ее в бедро. Но она рванулась за ним: - Да куда уж мне, я же только стираю, убираю, готовлю, в перерывах пытаясь заставить тебя поверить, что ты еще настоящий мужчина! Зачем со мной разговаривать… Который год я это слышу: ты-ты-ты-ты. А я, я вообще есть в твоей Вселенной и если да, то где? Такое ощущение, что ты какое-то божество … – тут она вдруг остановилась и замолчала. Затем развернулась и ушла. А вечером, он, прильнув лбом к двери ванной, стиснул зубы, двинув желваками - понял, что теряет ее, уже потерял, когда услышал сквозь шум льющейся там воды, ее тихие всхлипы в телефонную трубку - Тебе не понять… Я люблю тебя, но и его бросить не могу, сейчас пока не могу… Он мой муж… ***       - Тебе не понять. – упрямо повторил он в который раз. Сестра смачно грохнула чайником, долив его кружку доверху. - А если я хочу! – взмахнула она рукой, затем хлопнув себя по бедру. – Представь на минутку, что мне или кому-то еще может быть интересно. Или, что я просто готова помочь. Чего я не смогу понять? Что ты хочешь без труда вытащить рыбку из пруда? Чтобы все в режиме микроволновки – за пять минут, а если дольше, то уже и не стоит того? - Знаешь меня! - улыбнулся он одним уголком рта и поймал черешню на лету. Сестра покачала головой, уперлась руками в стол, закрыла глаза и словно почти по слогам, как мама, когда сердилась, произнесла: - Что за фигней ты страдаешь? Ты не чертов кэролловский чеширский кот, чтобы тебя нужно было любить и вовремя кормить, а понимать не нужно. Сколько тебе лет? Ты не подросток. Пора понять, что ты не сложный, а нелюдимый, не загадочный в своем молчании, а упрямый. Не благородно несущий свою ношу, а заносчивый, самодовольный мешок костей. Всегда таким был. Люди должны разговаривать друг с другом. Не быть равнодушными или не казаться ими хотя бы… Терпение… - Да ладно тебе, пустой разговор. Это же я. - Когда-то и меня не станет, с кем ты останешься, кто тебя вытерпит, что с тобой будет? - тихо спросила она. Он хохотнул и дернул культями ног: - Будут мои две руки и мой мегамозг, по крайней мере! - Я рада, что чувство юмора к тебе начинает возвращаться после ухода жены. – Она скомкала полотенце, швырнула на стол и отвернулась.       Через год ее не стало. Рак, о котором она знала, но ему не сказала. Если бы он не разучился сожалеть когда-то давно, он бы точно пожалел, что не дал понять ей как любит ее и ценит ее неравнодушие. И пожалел бы, что никак не хотел понять, что любая самая малая откровенность могла бы сделать ее и еще столько человек чуть более счастливыми. Ее последними словами были: - Если не понять, то попытаться, почувствовать… Доверие… Впустить, освободиться. ***       - Тебе не понять. Тебе не понять. – что за глупая фраза. – сказал он, смотря на себя в зеркало. – Мой паразит… ***       Он щурился на яркое белесое солнце и, почти мурлыкая от удовольствия, слушал удары о баскетбольный щит тяжелого мяча, которым девятилетний племянник никак не мог попасть в корзину. - Дашь прокатиться на своей коляске? – спросил мальчуган. - Вот уж ни к чему тебе сидеть в инвалидном кресле. - Да, мама говорила, что ты - жадина. Что ты не любишь делиться. - Ну, думаю на самом деле, она другое имела в виду – лениво попытался оправдаться он. - И что же? – юный баскетболист прекратил попытки выбить очки и сунул мяч подмышку, пристально уставившись на него. - Ей не нравилось, когда я говорил «Тебе не понять, ты не поймешь». Я не люблю делиться мыслями и чувствами. - Аа! – протянул мальчонка. – Так люди говорят, когда им до других дела нет, когда отвязаться хотят. Так мне брат говорит, когда я мешаю ему уроки делать, музон слушать, девок в нете разглядывать, ну и делать другие суперважные взрослые дела… - Ты мне тоже так говорить будешь? – уже заведомо насупившись, спросил он, нечасто видевший дядю, но втайне обожавший его за четкое спортивное прошлое, слухи о том, что он был каким-то то ли финансовым магнатом, то ли махинатором, за темные, непонятные пока детскому восприятию любовные истории, и, конечно, за боевые заслуги. - Нет, не буду. Постараюсь не говорить. – он дернул подошедшего ближе пацанчика на себя и потрепал по голове. – Обещаю не быть жадиной. - Пойдем рыбачить? – расцвел тот. – Папа к речке настил постелил. Ты проедешь. ***       Они сидели на мостике, ловя на сетчатку глаза серебристо-золотые блики воды, смеялись. Племяш болтал ногами в воде, забыв, что распугает всю рыбу, которую они собирались ловить. Вдруг затих и серьезно спросил: - Раз обещал, расскажешь, как потерял ноги?       Он задумался. Сейчас нельзя сказать спасительную фразу. И не только из-за мальчика. А ради самого себя. Давно он должен был разобраться в себе и в том, что произошло с ним. Как он потерял ноги? В бою? Это простое объяснение как раз для ребенка… Или же тот, пусть и дитя, должен все же знать, что человек не прост, не идеален по природе и мир не делится на белое и черное. Ведь все началось гораздо раньше. Когда? Когда изумрудная плесень тоски накрыла его? Из-за чего тогда он совершил этот малообдуманный резкий поступок – пополнил ряды действующей военной армии? Из-за потери любовницы – игрушки, удобной нужной вещи, исчезновение которой не простил ни ей, ни себе, потому что она была практически единственным человеком, с которым он по-настоящему ГОВОРИЛ и не скрыл ни одной мысли? Или из-за финансового краха, потери доверия, друзей, самоуважения - ловушки, в которую его загнала собственная гордыня…. Нет, гораздо раньше.       - Все началось очень давно. В одной песочнице, когда я решил, что это круто – ничего никому не объяснять…