***
Первое, что *вижу*, что уже само по себе необычное ощущение — это кошачьи зрачки в обрамлении багровой радужки. Такие непривычно-знакомые, что меня омывает волной теплоты и нежности: слишком долго уже я не имею права приблизиться к ним на желанное расстояние. Только через несколько мгновений картинка собирается целиком: вокруг глаз проступает абрис лица и постепенно мир обретает формы и краски. Моргаю и осматриваюсь: с искренним изумлением осматриваюсь, ведь место, где я проснулся, весьма необычное. Ровные ряды кресел в комнате со скруглённым потолком и ужасно маленькими и почему-то овальными окошками. Мне далеко не сразу вспоминается подобная аналогия в Германии, да и сопоставить самолеты полувековой давности с *этим* не так-то легко. Наконец придаю лицу невозмутимое выражение и устраиваюсь в кресле поудобнее: предстоит очередная экскурсия в чужую личность. Ну а демон, думаю, сможет подождать пару минут. Окунаюсь в привычное подпространство своей памяти с расставленными в нем шкатулками прошлых жизней, обвожу его взглядом в поисках нового соседа и застываю, оглушенный. Новая память похожа на предыдущие только тем, что тоже представляет собой сгусток. Но от этого сгустка цвета слежавшейся пыли с мутными грязно-оранжевыми всполохами на футы вокруг распространяется странная зловонная аура, вдохнув которую, тянет немедленно прополоскать рот и дважды почистить зубы. К ней даже приближаться, не говоря о том, чтобы прикоснуться, не хочется совершенно. Более того, глубоко внутри начинает зреть странное предчувствие: дотронусь, и произойдет что-то плохое. Пока раздумываю, как лучше поступить, меня вытягивает в реальность чей-то голос слева: — Фуад, ты готов? Слышишь, братья уже начали. Возбужденный шепот на смутно знакомом, кажется, арабском языке, вынуждает меня приблизиться к сгустку, чтобы перевести сказанную фразу. Не успеваю понять, что имеет в виду обратившийся ко мне неприметного вида человек, как позади наших кресел раздаются звуки, специфические настолько, что спутать их с чем-либо невозможно: глухой стук падающего тела и женский крик. И почему мне кажется, что я снова вляпался во что-то мерзкое? Мужчина тем временем поднимается и спокойным шагом достигает перехода, откуда доносятся звуки борьбы — и на лице его написана такая твёрдая решимость, что мне на миг становится неуютно, а предчувствие разрастается, грозясь перейти в уверенность. В нашу часть самолета, по счастью, свободную от других пассажиров, врываются двое мужчин и перебрасываются короткими рубленными фразами с моим недавним собеседником. Чувствую зарождающуюся в глубине души панику, но подавляю ее, когда заговоривший со мной оборачивается к демону: — Ты видишь, Назиат, сколько нечистых собралось здесь? Помоги исполнить наше предназначение! Бесполезно, выбора нет. Едва вижу, как послушно склоняет голову Ян, внутри отчаянно верещит интуиция, но я, зажмурившись, все же проваливаюсь к грязному сгустку и решительно дотрагиваюсь до него рукой. В первый миг меня прошивает ощущение, будто тело медленно погружается в густую, дурно пахнущую болотную жижу. Здесь нет ни особой злобы, ни излишней ненависти, и даже радость временами проскальзывает, опутывая лицо неверной паутиной иллюзии. Но основой всего, главной силой этой личности является вера. Яростная, безжалостная и фанатичная настолько, что потребность в научных изысканиях Хауэра кажется преходящим увлечением. Это поклонение — идеалам, человеческим условностям, божеству в смертном теле. Это раболепие и безусловная преданность, вплоть до самопожертвования по первому слову. Это слепота и нежелание увидеть мир хоть в сколько-нибудь реальном свете. Это мое собственное искаженное и обезображенное отражение. Оно оскаливается безумно и ручейками пепла тянется к моей шее, намереваясь поставить точку в череде перерождений. Право слово, неужели я в самом деле рассчитывал, что в поединке памяти смогу победить при любых условиях? Я не чувствую тела — только пепельную пыль, забивающуюся в рот и нос, мешающую дышать. Изнутри поднимается безошибочная мысль: если задохнусь в своей памяти, погибну по-настоящему. Но и сражаться с пеплом — как? Разум уносит потоком чужих воспоминаний, и я отчаянно пытаюсь угадать единственно возможный выход из ловушки. Этот Фуад, «спрятанная душа», и впрямь похож на меня. Просто у него своя «Королева», а любовь к ней и патриотизм превышают все разумные пределы. Он тот, на кого был похож мой отец. Он тот, кем мог бы стать и я, не встреться мне Ян. Осознавать, насколько близко в своей преданности Королеве я подошел к пропасти собственной души, страшно. Ведь, если задуматься, я действительно возносил ее на пьедестал мудрости и величия не только в силу воспитания, но и выбора. Она была моим личным краеугольным камнем в восприятии мира, одним из немногих сохранившихся после заключения контракта. Тогда я подсознательно цеплялся за любые привычные с детства вещи, лишь бы не думать о том, кто отныне и навсегда будет стоять за левым плечом. Я был глуп, поклоняясь облеченной властью женщине, идеализируя ее образ и радостно выполняя любой, даже самый неприятный или опасный приказ. Потому что моя семья считалась Тьмой, обязанной оттенять белоснежные одеяния Виктории. Как двулично. Любопытно, а если бы я не согласился? Или если бы у моих родителей была дочь — что, на этом славные деяния предков окончились бы? Или Королева не побрезговала бы послать на отсроченную смерть девчонку? Забавно, но в данном случае я не видел соринки в собственном глазу, пока не споткнулся о бревно в чужом: все-таки масштабы покорности несопоставимы, я никогда не доходил до такой степени благоговения, как Фуад. Только теперь, пропустив через себя серо-оранжевую пыль, замечаю в своем сгустке похожую огненную искру. И, приняв ее природу, наконец, понимаю, как сопротивляться пеплу — он вспыхивает, и голубая лента пламени стирает его границы, позволяя глубоко вздохнуть. Серое марево отступает, застывая послушным шаром в паре футов, признавая мое превосходство. Утираю со лба метафорический пот и осторожно погружаю в шар палец в попытке проконтролировать объем получаемой информации. Даже у такой смирной памяти не хочется брать сверх необходимого. Мне больше не нужно сражаться за свое существование, и воспоминания текут неспешно, разворачиваясь и показывая себя в самом неприглядном виде. То, что задумала местная «Королева» ужасающе-безумно, бесчеловечно и отвратительно. Но мне легче просто потому, что это не первая широкомасштабная мерзость, в которой я волей-неволей принимаю участие. Мне везет в двух самых важных вещах. Владелец этого тела является руководителем всего отряда смертников и, как следствие, владеет максимумом необходимой информации. А еще на самолете находится демон, связанный со мной добровольной клятвой. Почему бы не воспользоваться всем этим, чтобы нивелировать последствия сегодняшнего дня настолько, насколько это в моих силах? С такими мыслями я выплываю в мир и, судя по резкому окрику аль-Шарани, требующему прийти в себя и заняться делом — вовремя. Вскакиваю на ноги и, метнувшись взглядом к часам, мысленно начинаю отсчет. Впервые за последнее время благодарю свою безупречную память: именно она сейчас позволяет выполнить необходимые расчеты, чтобы понять, а местами — предугадать, что нужно делать. Итак, сейчас восемь девятнадцать. У меня есть около восемнадцати минут для осуществления плана. И начать его следует с… Нахожу взглядом Яна, с безразличием взирающего на попытки двоих захватчиков выломать дверь в кабину пилотов, и, приблизившись, заставляю его обратить на себя внимание. Он определенно удивляется, встречая мой прямой, ничуть не заискивающий взгляд, слегка отличающийся от того, что был несколькими минутами ранее. Воспоминание о печати овеществляется тонкой вязью чернил на запястье, которое я молча обнажаю и подношу к носу демона. Позволив себе насладиться мгновением истинного изумления, сухо добавляю: — Привет, Ян. Пришло время для последнего приказа. Он пристально разглядывает меня и чуть хмурится. Да, мне тоже не слишком нравится это воплощение. — Что ты хочешь? — наконец выдыхает он. Теперь главное — правильно сформулировать. — В моем последнем приказе будет три подпункта. Первый: ты должен увести самолет с курса и нагнать сто семьдесят пятый рейс. Я знаю, тебе это по силам. Бровь Яна совершает ожидаемое путешествие вверх. — Любопытно. А остальные? — Узнаешь по ходу исполнения, — отрезаю я, оглядываясь на «команду»: кабина благополучно вскрыта, и террористы начинают ощутимо нервничать, видя мою явную непричастность к работе. Ведь именно Фуад должен был развернуть самолет. Конечно, и я мог бы, но только взяв соответствующие участки памяти. А сливаться с пеплом категорически не хочется. Демон коротко кивает, и я следую за ним, со слабым интересом наблюдая, как легко он преодолевает препятствие в виде членов группировки. В кабине пилотов поспешно отворачиваюсь, видя расплывающуюся кровавую лужу под головой одного из них. Оставшегося в живых аккуратно и, кажется, не смертельно, нейтрализует Ян, занимая его место. Собираюсь сесть на соседнее, как сердце окутывает странным холодком, отчего я замираю, вцепляясь пальцами в спинку кресла и зажмуривая глаза. Выдуманная комната со шкатулками втягивает меня, и мне, словно со стороны, приходится наблюдать, как, подчиняясь серому пеплу, который я, посчитав безобидным, не успел запечатать, шкатулки медленно истаивают, одна за другой выбрасывая в мир останки старых сущностей. Боль, сравнимая лишь с квинтэссенцией всех моих смертей, взрывает сознание, стремясь развеять ошметки по ветру, растворив мою личность в обломках старой памяти, которой слишком много для одного человека. Не понимаю, как оказываюсь в кресле, мир вокруг то бледнеет, выцветая до прозрачности, то, наоборот, пестрит ядовитыми оттенками красок, неестественных и оттого причиняющих дополнительную боль. Я рискую распылить сознание задолго до того, как приведу в исполнение свой план: из силков, подобных этим, выбраться намного труднее, чем из ловушки пеплом. Прошлое Томаса набрасывается на мое, с остервенением натасканной на кровь собаки разрывая на куски мои воспоминания о детстве. Я защищаюсь инстинктивно: так сильно хочу сохранить частичку светлых воспоминаний о семье, что ставлю воображаемую стену, полыхающую зеленью и небом, оберегая свою личность от посягательств *чужих*. И, создав ее, слышу жуткий разочарованный собачий вой. Получив, таким образом, передышку, возвращаюсь в мир, где демон наблюдает за мной со все возрастающим беспокойством. — Я только что развернул самолет на сто градусов к югу. Судя по маршруту сто семьдесят пятого рейса, если они не сойдут с курса, мы нагоним их через одиннадцать минут. С тобой все в порядке? Кусаю губы, чтобы не улыбнуться слишком ласково: не поймет, а я так не хочу, чтобы обе линии моих перерождений — Губерта и Альмы — слились. — Отлично, сделай все возможное, чтобы нагнать их, и все мыслимое и немыслимое, чтобы самолеты столкнулись, — спокойно говорю я, ощущая вновь подкрадывающуюся волну боли. Кажется, это выпускной экзамен моей выносливости? Очевидно, прошлые личности все же стоило удалять сразу, а не великодушно складировать в закромах памяти. Прошлое умеет мстить вполне реально. — Почему тебя все время тянет расстаться с жизнью? — задумчиво вопрошает демон, невозмутимо прибавляя скорость. — Твое влияние, определенно, — хмыкаю и, чувствуя обжигающий укол в солнечное сплетение, торопливо договариваю, боясь, что при следующем приступе выпаду из реальности надолго: — Второй подпункт приказа, Ян: ты должен покинуть борт самолета до столкновения. Он кидает на меня странный взгляд, но интерпретировать его я уже не успеваю: в животе расцветает огненный цветок, размалывая внутренности в кровавую кашу. Мне даже жаль становится, что это происходит не в реальности, отмучился бы уже. В какой-то миг боль становится невыносима — еще немного, и я сделаю что-нибудь непоправимое. Приходится выбрать меньшее зло. — Говори со мной! — отчаянно прошу-приказываю, сгибаясь пополам в кресле, кажущимся сейчас сплошь напичканным острыми углами. — Я могу рассматривать это как третью часть приказа? — невозмутимо уточняет демон, и я почти рычу, разрываясь от внутренней боли и яркой вспышки желания стереть безлико-отточенную улыбку с его лица. — Просто говори, черт тебя дери! — грязно-коричневые и пепельные всполохи вспарывают сознание стальными лезвиями, так похожими на то, что держал в своей руке мой первый убийца в Ист-Энде, и в этот миг мне начинает казаться, что я не справлюсь. — Я, кажется, встретил свое Небо, — тихое признание демона подобно кувшину ледяной воды остужает воспаленное сознание, и мне хватает сил выпрямиться и вглядеться в до странного умиротворенные глаза напротив. — Ч-чего?! — абсолютно не эстетично распахиваю рот, лихорадочно пытаясь понять, что происходит. — Я и сам не поверил сначала, ведь столько раз обжигался о невыразительные подделки, но теперь… я почти полностью уверен, — он произносит это так… мечтательно, что я теряюсь, на мгновение забывая о разворачивающейся в сознании битве. — Кто он? Где? Как это вообще возможно? — вопросы сыпятся непроизвольно, и я не могу удержать последний из них за зубами — остро-недоуменный взгляд демона скользит по мне, заставляя разжать машинально сжатые кулаки. — Он родился совсем недавно, и я сразу почувствовал зов — намного более сильный, чем раньше, он привел меня к крошечному младенцу. Его душа похожа настолько, насколько это вообще возможно. С тех пор вот уже три года, как я незримо приглядываю за ним, ожидая момента, когда он вспомнит. Вместо ответа из меня вырывается жалобный стон: багряные лезвия подобрались к жизни Хауэра и сплелись с серебристо-ледяными плетями остатков его памяти. — Глупый… — шепчу я, утыкаясь лбом в панель управления. Надеюсь, не зацеплю какую-нибудь кнопочку, способную отправить меня в свободный полет. — Люди склонны видеть то, чего нет, и не извлекать важнейшие уроки из того, что у них прямо перед глазами*. Вот уж не думал, что к демонам это тоже относится… — О чем ты говоришь? — напряженно отзывается он, отточенным жестом проворачивая штурвал, — вираж слишком резкий для такой махины, меня вжимает в кресло. — Ты так много раз сталкивался с отражениями… И тебе ни разу не пришло в голову, что они могут быть осколками одной души? Или что твое Небо могут спрятать? Каплей боли больше, каплей меньше — все одно море. К тому же, я ведь и не пытаюсь себя выдать, не хочу этого — сейчас. А Ян улыбается насмешливо и слегка снисходительно. — Это невозможно, — уверенно говорит он. — Нельзя разделить душу — это цельная субстанция, — с этими словами от моей собственной откалывается нечто, бывшее раньше личностью Селестена и растворяется в Нигде. — Равно как и закрыть, полностью изменив ее свет. — Ты так убедителен… — выдавливаю из себя смешок. — Надеюсь, простишь, если не поверю тебе… Демон качает головой и переводит взгляд на мониторы, а я вновь сжимаюсь в комочек: так немного легче от, пусть и фантомной, но от того не менее сильной боли. Новый ее порыв напоминает ветер — шквальный, что выдирает многовековые деревья с корнем, — и я понимаю, что, преодолев его, избавлюсь от довеска в виде ненужной памяти Альмы. Выставить заслон не получается: все воображаемые стены разлетаются ледяным стеклом, раня меня самого. Тогда, отчаявшись, распластываюсь по «земле», стремясь слиться с ней, прося защиты. И ветер, досадно прогудев, стелется по ней, не в силах серьезно мне навредить. Ликую, возвращаясь к Яну. — Четыре минуты, — понятливо оповещает он, замечая мой осмысленный взгляд. — С тобой определенно что-то происходит. Я могу чем-то помочь? — А зачем? — вдруг спрашиваю я. Причем совершенно искренне. Мне и впрямь интересно, почему он так добр ко мне. До сих пор. — Не могу сказать точно, — задумчиво говорит он через некоторое время, — но мне действительно хочется тебе помочь. Даже странно. Твоя душа ни капли не изменилась, знаешь? Такая же невзрачная и невкусная серость... Но ты по-прежнему удивляешь меня. Криво ухмыляюсь, польщенный: — Да, это я могу. Но, возвращаясь к Небу… Ты сказал, что та душа похожа настолько, насколько возможно. Значит, это все же не она? Глаза демона темнеют. Я понимаю, что тема не самая позитивная, но мне через три минуты умирать — какая разница, что обсуждать? — Если это окажется не она, боюсь, все закончится печально. Для нее в том числе, — в конце концов отвечает он, и я непонимающе гляжу в ответ, ожидая пояснений. — Неужели опять просто съешь? — разочарованно тяну, прикинув очевидные варианты. Он косо смотрит на меня и произносит настолько тихо, что приходится наклониться, чтобы расслышать: — И вот это меня удивляет в тебе больше всего. — Что? — недоуменно. — Твое понимание моего рациона. Пару секунд просто смотрю на него без единой мысли в голове. А потом не выдерживаю и расплываюсь в довольной улыбке. — Ну так… Мне положено. — Неужели? — Ага… Ты… Черт, ты не представляешь, как мне хочется задать тебе один вопрос. Ну, не один, на самом деле, но в свете сложившихся обстоятельств хотя бы один… — Задавай. У нас осталось две с половиной минуты, — с готовностью отзывается Ян, и я недовольно фыркаю: не самый удачный момент, чтобы напоминать про время. — Сначала закончим с приказом, — решаю перестраховаться на случай нового приступа. — Итак, последняя часть... насколько я понял, ты заключил контракт с аль-Шарани? Ян морщится, но согласно кивает: — На мгновение мне показалось, что… Неважно, я уже выяснил, что показалось. Понимающе улыбаюсь: — Ясно. В любом случае, если возникнет такое желание, забери с собой кого-нибудь, хоть своего контрагента, если хочешь. Единственное условие — не вздумай, слышишь! — не смей спасать *меня*. Я говорю медленно, тяжело роняя слова, и строго смотрю на него. Ян кажется неподдельно удивленным. Ну да, ведь я — единственный, кто способен регулярно вызывать в нем подобные эмоции. — Ты уверен? — все, что отвечает он спустя пару десятков секунд дуэли взглядов. — Абсолютно, — уверенно заявляю я. — Поклянись, что исполнишь все в точности. На этот раз он смотрит на меня немного по-другому: будто пытается что-то вспомнить и сопоставить, но по неизвестной причине попытки бесплодны, и демон просто хмурится. — Добавишь же ты Жнецам бумажной волокиты с этим спасением… Клянусь, что выполню твой приказ. Но ты ведь понимаешь, что он на самом деле будет последним? В следующем перерождении… мы не встретимся. — Неужели я слышу в твоем голосе сожаление? — весело восклицаю я, заглушая вновь разгорающееся в груди пламя. — Не говори ерунды, — отмахивается он, но взгляда не отрывает. — Нечасто выпадает возможность встречать одного и того же человека в каждой из его жизней, да еще и такого, чтобы помнил. — Я понимаю, — больше не стремлюсь сдержать улыбку. — Единственное, что могу повторить, Ян: уверен, однажды ты все же встретишь свое Небо. Может, им действительно окажется этот ребенок. — Возможно, но в любом случае мое Небо стоит ждать, — почти нежно произносит он, а меня эта фраза неожиданно злит. — Ты знаешь, но все равно не ждешь, бросаясь на тусклый свет фальшивок, — шепчу, отвернувшись. Пламя в груди поднимается выше — совсем скоро случится последняя битва. — Я понимаю тебя, правда, но все равно… Неприятно даже со стороны наблюдать за этим. А представь, если бы наблюдал, не имея возможности что-либо изменить, он. — Что? — кажется, Ян только сейчас задумывается над ситуацией, но результата я уже не вижу: пространство вокруг пронзают белые вспышки, грозясь ослепить и поджарить меня одновременно. Молнии — последняя попытка вороха чужой памяти вытеснить меня. Стены и земля здесь не помогут — понимание этого возникает сразу. Страх сковывает сердце, и я лелею выстраданную, разорванную и собственноручно собранную заново душу, ощущая ее сейчас лучше, чем когда-либо — она буквально ластится к моим рукам, светясь перламутрово-синим и дрожа от каждой вспышки молний. Не знаю, сколько времени я стою там, но любое везение рано или поздно заканчивается: так и моя душа больше не может достаточно быстро увернуться от разрядов, и под очередной из них я намеренно подставляюсь сам, вспомнив ту искру слепой веры, что осталась со мной. Бесконечно долгую секунду мне кажется, что все кончено, когда внезапно понимаю, что могу просто пропустить всю чужеродную энергию через себя, направив ее в землю. Вихри памяти проносятся мимо, не причиняя вреда моей душе, но прежде чем уйти окончательно, словно пропитывают меня неясным лунным светом, сплетая разрозненные нити и дары прошлых жизней воедино, добавляя душе цельность. Долгожданную целостность — такую, что не почувствуешь ее отсутствия, если не знал раньше, что это такое. Дышать становится удивительно легко и свободно — я распахиваю глаза, впитывая в себе образ удачно развернувшейся передо мной картины неба. — Все закончилось, — говорю едва слышно, но у демонов нечеловечески хороший слух. — Да, осталось меньше минуты, — соглашается Ян, наблюдая вместе со мной стремительно приближающийся рейс сто семьдесят пять. Я перевожу на него взгляд и тепло улыбаюсь. — Просто подожди, ладно? — невольно вырывается у меня, и он, помедлив, кивает. — Постараюсь. — Тебе пора, Ян. — Верно, — глаза его вспыхивают алым, а фигуру медленно обволакивает темнота, кажущаяся чужеродной в залитом солнцем небе. — Прощай, Губерт. Я в радостном удивлении смеюсь, не ожидавший, что демон вообще знает мое первое, по его мнению, имя. И в самый последний миг перед тем, как он окончательно исчезнет, быстро шепчу: — Лучше Селестен. И — до свидания.***
Одиннадцатый и сто семьдесят пятый рейсы столкнулись в окрестностях Ньюбурга, по счастью не задев жилых построек. Пассажиры не выжили, и этот день, ознаменовавшийся еще двумя террористическими актами, навсегда остался в памяти людей. Однако мало кто знал, сколько письменной работы добавил Жнецам неучтенный фактор, сорвавший истинные планы террористов. А ровно в полдень одиннадцатого сентября в Лондоне пятилетний мальчик, отстающий в развитии от своих сверстников и не умеющий даже говорить, поднял на свою няню не по-детски серьезный взгляд лазурных глаз и вежливо поинтересовался, в котором часу можно будет побеседовать с родителями.