Ожидание

      Ночь была темна, а на небе не мерцало ни одной звезды. Тучи лениво шевелились, перекатывая черные клубящиеся бока, и, казалось, тихо вздыхали. Они были полны влаги, но не могли избавиться от нее, смиренно и тоскливо дожидаясь разрешения от кого-то неведомого. Не было ни ослепительных вспышек, ни яркого зарева, когда две крылатые тени медленно и безмолвно вынырнули из плотной пелены, закрывшей небо, и тяжело опустились в высокую траву у кромки черного леса. Они замерли среди полевых злаков и тихих, закрывшихся на ночь, бутонов мелких цветов. Словно два сгустка тьмы, не многим светлее громады леса, они стояли несколько минут, застыв, и только перья на величественных крыльях шевелились от предгрозового ветра. Эти минуты были для них веками их прошлого, времени, сквозь которое они прошли вместе. Они не произнесли ни слова, но им это было и не нужно. Они были одним целым, знали мысли друг друга, чувствовали одно и то же и понимали, что могли бы сказать.       "Почему никому не позволяют спускаться сюда?"       "Надеюсь, ты никогда не узнаешь этого, младший".       Одна из теней шевельнулась, с трудом взмахнув тяжелыми крыльями и оторвалась от земли. Ангел не обернулся, оставляя своего брата внизу, среди тьмы и одиночества. Он знал, что увидит. А второй, не решаясь сделать шаг, смотрел вслед сверкнувшему блику, который скрылся среди стонущих туч, и слушал затихающее звучание последних слов брата:       "Я вернусь к тебе".       И, словно по чьему-то неведомому велению, тучи обрушили на замершую землю ледяные потоки воды, испустив долгий раскат грома.       Той ночью в небольшом северном поселении появился странный, тихий юноша, пришедший неизвестно откуда. Он быстро стал незаменим для работящих и спокойных людей, открыв им искусство врачевания. Никто не знал, зачем он пришел и почему остался, но спрашивать люди не решались, чувствуя странный трепет и болезненное волнение в душе. Юноша прожил там десять лет, не изменившись ни лицом, ни телом, а потом также тихо, как и пришел, исчез, оставив после себя ощущение тревоги и глухого, неясного одиночества.       Воскресенье. Снова. Сколько их было таких? Сотни, тысячи, миллиарды? Так много, что я и сам не вспомню. С того момента, как я ушел из северного поселения, прошло слишком много лет. Я видел древних шумеров, следил за постройкой египетских пирамид, я наблюдал рождение Христа и человеческое безумство. Я участвовал в каждой битве и во всех бессмысленных войнах, потому что таковым было мое наказание. Но я врал себе, потому что помнил каждый день этой жизни так подробно, словно он был вчера. Я врал, потому что забывал свою истинную жизнь, свою суть. Только лицо брата неизменно стояло перед внутренним взором, стоило закрыть глаза. И я возносил молитвы небу каждое воскресенье, раз за разом нарушая завет Создателя, что в этот день душа должна отдыхать. Но мой дух не знал покоя, потому что я ждал. Искренне и глубоко верил в обещание брата. Я не желал прощения и не собирался его просить, ведь знал, что не достоин ни снисхождения, ни жалости. Я совершил грех и не раскаивался, а наказание, несмотря на всю его жестокость, не было достаточно суровым. И это я знал, но не понимал, почему все еще чувствую тонкую, едва ощутимую нить связи с тем единым и по-настоящему светлым, что теперь называют Раем. Но эта связь скорее мучила, чем давала опору. Она изматывала, ведь каждое воскресенье, молясь о том, чтобы увидеть брата еще раз, я пытался ощутить его присутствие, слиться с ним сквозь полную света, но мертвую нить.       Я не боялся более страшного наказания и не хотел вернуться в Эдем, но в душе моей поселился страх отчаяния, все больше и больше вытягивающего надежду. Это была тьма, которая проникла в истинный свет тогда, когда я пошел против небесных законов. Ей потребовались тысячи лет, чтобы добраться до моего духа, но без связи со своими небесными братьями, с единым сознанием всепоглощающей любви и доброты, я не имел сил бороться со мраком. Я был словно птенец, оставшийся один на растерзание хищникам, и единственное, что все еще спасало меня - это ожидание. Ведь ангел не может обмануть, а брат остался истинным светом, не потянувшись за мной, отринув меня, как и все остальные. Во мне не было обиды, ведь я все еще был ангелом, но чувство приближения неизбежного озлобления не покидало меня. За столько лет я пропитался человеческими эмоциями и мыслями. Я все больше походил на людей.       "Вот о чем говорил ты, брат, когда желал для меня незнания. Свет слишком хрупок. Ему не место в этом мире. Поэтому ангелы не спускаются к людям, поэтому никогда больше не ступит Сын Божий на землю и не последуют за ним Светлые Духи. Но знай, что я верю в тебя, что я не пал окончательно. И помни, что, если придется, я отдам все, чтобы увидеть тебя еще раз".       — Я всегда помнил это.       Голос раздался совсем рядом, и я не поверил в него, испугавшись, что тьма все-таки затмила мою душу и посылает видения. Я слышал голос брата впервые с начала времен, и это было невозможно. Я не пошевелился, когда почувствовал теплое дыхание на своей щеке. Он не прикасался ко мне, но стоял так близко, что я ощущал жар его тела. У него не могло быть тела!       — Поверь в меня, — голос был так тих, что казалось, будто он звучал мысленно, но это было не так. — Я исполнил свое обещание.       Теплые, сильные руки обхватили мою грудь и притянули спиной к крепкому торсу. Я все еще не верил, но в тот момент я желал только того, чтобы происходящее было правдой.       — Почему ты здесь? Почему такой? — мне было жаль брата, который уподобился мне в жалком телесном существовании, я не хотел ему такой судьбы.       — Младший, — выдохнул он, и сердце болезненно дернулось в груди. — Мне потребовалось так много времени, чтобы понять то, что ты понял сразу. Я пытался добиться для тебя помилования. Желал доказать, что ты всего лишь оступился, и не мог осознать, что ты обдуманно принял свое решение. Ты оказался слишком мудр, мой младший брат, и я благодарен за то, что ты поделился со мной своей мудростью.       — Тебя изгнали.       — Мне лишь открыли путь к тебе, я сам изгнал себя, признав твои чувства.       — Ты никогда больше не почувствуешь света.       — Я уже отказался от него и не жалею. Этой ночью мы лишимся крыльев, поэтому давай взлетим, пока время еще есть.       — Я больше не могу летать. Мои крылья стали слишком слабы.       — Я напитаю их силой. Повернись ко мне, признай меня. Поцелуй, как в тот единственный раз.       Теперь я знал, что именно тот единственный стоит за моей спиной и просит о том, чего я желал тысячи лет. Но мог ли я позволить ему совершить такой выбор? Все то светлое, что еще осталось во мне, не имело права закрыть глаза на поступок брата и дать ему пройти через всю ту боль, что пережил я. Но человечность уже пустила во мне глубокие корни, и я выбрал, окончательно затопив свою душу тьмой.       Я медленно развернулся в кольце рук брата, прижимаясь к нему как можно сильнее, проходясь ладонями по спине и желая почувствовать всего и сразу, а потом прильнул к желанным губам в тихом, полном нежности и любви поцелуе. Такую любовь небо не считало светлой, но для меня она была единственно возможной и верной.       Я испуганно отпрянул, когда брат прошелся по моим губам языком, но он удержал меня, положив руку на затылок, а потом поцелуй стал еще глубже. И тогда я почувствовал ток силы и света, который наполнил мои крылья, и я не мог уже скрывать их от постороннего взора. Белоснежные перья сверкнули в лучах заходящего солнца, и брат взмахнул своими, ослепительными, полными света, крыльями, поднимая нас в воздух и не разрывая томительного, трепетного поцелуя. Тогда я тоже решился наконец дать воздуху подхватить меня. Это была свобода, пьянящее счастье, восторг, единение с миром. Я отдался этому чувству целиком, испивая все наши эмоции и силы до капли. Мы слились в единое, как когда-то. Мысли и чувства были общими, и большего наслаждения я не мог представить. Упругие воздушные струи бились в крылья, маховые перья звенели и пели от наслаждения. Сколько времени прошло? Никто не знал. Да и разве имеет оно значение для ангелов, которым принадлежит вечность?       Когда мы опустились, я сразу узнал то место, где мы когда-то расстались. Нет, оно полностью изменилось, иные растения, иной воздух. Лес, когда-то закрывавший небо стеной, давно истаял прахом и вновь вернулся к жизни новыми растениями и существами, не размыкая извечного круговорота силы и энергии. И все же обещание брата и мой отказ от него все еще лежали на этой земле светлой печатью. Последний свет, что я смог создать.       — Ты освободил меня от клятвы, но я чувствовал, что ты ждал меня.       Единение душ окончилось, и слова снова стали необходимы. Вокруг раскинулась изумрудная равнина, вздымавшаяся холмами точно океан волнами. В вечернем сумраке ее зелень отливала дымчатым фиолетовым, лишь тихое журчание цикад в ночной прохладе напоминало, что время не застыло и стремительно утекает сквозь пальцы.       — У меня оставалось только ожидание.       Он шагнул ко мне, и я знал, что брат собирается сделать, но не посмел отступить, ведь столько лет запрещал себе даже мечтать об этом, наблюдая за тихой любовью и жгучей страстью людей. Их истории были так похожи и в то же время вспыхивали неповторимыми совершенными драгоценными камнями. Словно звезды, кажущиеся лишь одинаковыми сияющими точками на небесном полотне, но каждая из них исключительна в своей слепящей и пламенеющей жизни.       Не позволяя ему сделать больше ни одного движения, я сам бросился в его объятия и приник к губам, осторожно и вопросительно. Но поцелуй разгорался стремительно и уже не был нежным, он нес в себе тьму и истинную страсть. Мы решились упасть так низко, что теперь могли позволить себе все. Я чувствовал его руки везде. Огненные прикосновения, казалось, разрывали кожу, не ощущавшую подобных касаний ни разу за всю историю существования этого мира. Я исступленно гладил его плечи, ласкал живот, впитывал жар кожи, желая, чтобы брат принял свое тело и окончательно слился с ним. Он скидывал мою простую одежду нетерпеливыми движениями, и я делал с ним то же, избавляя от остатков ангельского одеяния. Я давно простился с высшим светом, но брат с болью окончательно вырывал его из своего сердца только теперь, скидывая эфемерные ткани. Он доводил меня до яростных криков, звучавших в ночной тиши жалобным стоном раненого зверя, и, кажется, вторил мне. И когда мы слились, деля на двоих тело и разум, боль и наслаждение, что-то окончательно оборвалось, хлестнув по нам пустотой и отчаянием потери, испепеляя даже остатки тех нитей, что связывали нас со светлыми небесами. Кажется, я плакал... Он плакал... Даже слезы для нас стали общими. Оборванные, кровоточащие нити сплелись в тугой ком, скрутились в мучительных судорогах и слились, не желая оставаться полуживыми, истерзанными. Наша связь стала нерушимой, но мы были изолированы от извечного Единого, мы остались одни, вдвоем посреди мироздания. Я кричал, плакал, шептал его имя, слыша в ответ те же стоны и жгучие, темные слова. Я сгорал в его жаре, и в какой-то момент оказался на вершине мира, в блаженном ничто, ощущая лишь его глубоко и полно, ослепительно. И мы взорвались искрами и сполохами запретного экстаза, окончательно пятная друг друга, оставляя жгучие метки греховного падения, сплетая наши души в единый, нерушимый узел. Не было раскатов грома или содрогания земли, когда мы лишились крыльев. Они просто исчезли, оставив нас лишь с трепещущим чувством грусти и растерянности.       Мы еще долго лежали, прижавшись друг к другу и не могли оторвать глаз от одинокого ослепительно белоснежного пера.       В одном северном поселении, отрезанном от всего мира, есть легенда о первом шамане, принесшем свет в мир. Он пришел еще на заре времен, приняв вид обычного юноши с белоснежными волосами и глазами цвета неба, он был так светел кожей, что казалось, будто он светится, а за спиной он нес плащ из белоснежных перьев. Говорят, что он даже мог летать.       Но мало кто знает, что у легенды есть продолжение, и в один из дней шаман вернулся, приведя с собой себя же. Их было двое, одинаковых, как две капли воды. Их движения были едиными, слова схожими и помыслы чистыми. Никто не знал, почему они не летали и не светились, как в старой легенде, но каждый чувствовал добро, что наполняло их души. И пусть они сказали, что теперь принесли людям лишь тьму, им не поверили. Разве может нести мрак любящее существо? А шаманы любили людей, животных, весь мир, но более всего друг друга. Говорят, что они и сейчас живут в том поселении, и останутся там до конца времен, пока не предстанут на Суде перед Создателем, защищая греховный человеческий род. Но разве кто поверит в такое? Легенда она и есть легенда.