FAILED

У Юнги кола и пропущенная пара по лингвистике; и ему, честно, очень стыдно, но. Он усаживается на ступеньках магазина — бутылка холодит ладонь, шапка съехала на глаза — и вглядывается в мутное жаркое марево впереди. Город стонет; город тонет, захлебываясь автомобильными гудками и выхлопными газами. Плюс тридцать по Цельсию, ясно-безоблачно — и Юнги, кажется, знает, как должен выглядеть ад. Пластиковый бок бутылки прижимается к щеке, офигенно приятно, и Юнги почти чувствует, как начинает вновь струиться под кожей жизнь. Не то чтобы из-за этого он вдруг решил бы все-таки добраться до универа — до него все равно полгорода и полжизни, а Юнги, может, и придурок иногда, но точно не самоубийца. Вообще хреновый у него такой принцип: нет настроения — ничем заняться не сможешь, вот и сиди теперь, кукуй. На самом деле сейчас ему больше всего хочется заныкаться в каком-нибудь темном и прохладном углу и сдохнуть, сдохнуть счастливым и недоваренным, господи, please. Кола шипит и быстро выдыхается, оседает на языке сладким и противным, Юнги тяжело сглатывает и хочет хорошенько проплеваться; ей-богу, надо было брать минералку, а не травиться этой дурью. День уже сейчас кажется проебанным в абсолютное никуда, и от этой мысли настроение у Юнги портится окончательно (хотя он честно не знает, куда дальше). Что за неудачником надо быть, чтобы в час дня чувствовать себя одиноким; Юнги качает головой и морщится, чувствуя, как стекает по затылку капля пота. Градус безысходности поднимать уже просто некуда, еще чуть-чуть и все, чего бы Юнги ни коснулся, начнет покрываться плесенью. Намджун бы над ним сейчас посмеялся и обязательно сказал бы что-то жутко раздражающее, но правдивое. Ебал Юнги все это. Кола плещется на самом дне бутылки, зато в животе тяжело и неприятно; Юнги прислоняется плечом к перилам и, вытащив из рюкзака маркер, старательно выводит на них обреченное rest in peace. Вот она вся его жизнь в трёх словах, и они обязательно найдут отклик в чьём-нибудь сердце — Юнги почти видит, как кто-то такой же грустный и понимающий пририсовывает под чёрными неровными буквами член, и заранее очень одобряет. Краем глаза Юнги замечает прошедшие вверх на крыльцо загорелые мускулистые икры и побитые колени, выглядывающие из-за края шорт, за спиной слышится скрип двери, натужное жужжание кондиционера и негромкий хлопок. Юнги пинает носком ботинка случайный камень и собирается умереть от жары тире скуки. Через три минуты ноги вновь проходят мимо — точнее перескакивают с верхней ступеньки на горячий пыльный асфальт и замирают напротив Юнги. Грязновато-белые тонкие шнурки и чуть покоцанный носок кроссовка — не самое интересное, что ему доводилось видеть в жизни; Юнги зевает и жмурится, чувствуя, как похрустывает шея. — Эй, ты в порядке? Юнги вскидывает голову: заслоняя солнце, над ним склоняется какой-то пацан — пухлощёкий, темноволосый и с каким-то странным выражением озорного беспокойства на лице. У пацана уголки пухлых губ приподяты и словно так и приклеены, и Юнги отчётливо ощущает, что этот точно не из того типа людей, с которыми ему комфортно общаться. Он мотает головой, потом выдыхает: — Всё отлично. Голос совсем сиплый, в горле пересыхает слишком быстро. Юнги с грустью взбалтывает остатки колы в бутылке и бросает её в сторону урны — бутылка ударяется о край и с приглушённым стуком падает в кучу мусора. — А, — тянет парень и улыбается. — У тебя просто вид, словно ты сейчас откинешься, ну я и решил поинтересоваться, — он чешет затылок, словно ему неловко, и Юнги бы это взбесило, правда — только если бы он не чувствовал себя таким вымотанным. — Нет, серьёзно, я в порядке, — Юнги даже улыбается в ответ — в меру вежливо и почти дружелюбно — и очень надеется, что до пацана дойдёт его посыл "вали уже, а". — Меня Чимин зовут, — загорелая широкая ладонь тычется ему куда-то в район груди, и Юнги вздыхает. Конечно, он знал, что ни хрена не будет так просто, но перед надеждой периодически испытывают слабость абсолютно все. — Юнги, — нехотя отвечает он и сухо пожимает протянутую ладонь. Всё-таки пожимает. Ему бы свалить сейчас куда подальше, придумать необъективную причину или просто сказать "я спешу, был не рад познакомиться, удачи", ну, может, махнуть ещё на прощание и идти не оглядываясь, а этот Чимин пусть делает, что захочет, мало, что ли, на городских улицах таких же грустных и убитых, как Юнги. Найдётся ещё на Чимина такой безнадёжный, который ему ещё и благодарен будет. Кто-то такой обязательно где-то есть, только вот не Юнги это. — Как насчёт прогуляться в парк? Тут недалеко вроде, да и это лучше, чем на жаре сидеть, — Чимин щурит свои и без того узкие глаза, продолжая улыбаться, и Юнги чувствует, как сдаются его внутренние замки и крепости. — Ладно. Окей. Пойдём, — он встаёт со ступенек, закидывает за плечо рюкзак и двигает к парку, Чимин нагоняет его в пару быстрых шагов и мурчит себе что-то под нос. Не то чтобы Юнги вот так просто смирился, но хуже ведь не будет? Хуже быть просто не может: Юнги уже ощущает под ногами дно этой бездны. В парке прохладно и сумрачно, а ещё очень пусто, только у пруда копошатся ленивые раскормленные утки. Чимин падает на скамейку у самой воды и совершенно по-детски болтает ногами в воздухе — и Юнги правда очень старается подавить чудовищный обречённый вздох. Всё-таки это было не самой лучшей идеей, весь сегодняшний день какая-то ошибка, и вся эта неделя, и вообще вся жизнь Юнги — двадцать лет, за которые ему иногда становится почти стыдно. Чимин достаёт из сумки что-то, обёрнутое блестящей и похрустывающей фольгой — это оказывается пара бутербродов, на которые Юнги пялится с крайним неодобрением, но Чимин с таким аппетитом уминает свой и так настойчиво двигает другой в сторону Юнги, что тот сдаётся. "Из чужих рук еду не берёт" пишет он мысленно и жирным капсом добавляет: FAILED. Чимин сам себе радио-/тв-шоу, говорит много, шутит по большей части неумело, но старательно. Он настойчивый и непробиваемый, как титановая пластина, а ещё добрый — и Юнги по-чёрному ему завидует. Вот кому точно не грозит кризис — ни экзистенциальный, ни подростковый, ни ещё какой (хотя муть-то всё равно одна и голова загажена одинаково) — живи себе, радуйся, улыбайся, приставай к мрачным незнакомцам, вдыхай в них зудящее раздражение, ну и ещё немного отчаянное желание быть такими же. Юнги медленно, но расслабляется — просто потому что нельзя быть вечно напряжённым, вечно на стрёме, когда рядом кто-то такой же светлый и понятный. Тут хочешь-не хочешь, а Чимин читается сам. Словно он даже не книга открытая, а что-то вроде набора табличек со словами "привет", "место для улыбки :)" и "я люблю этот мир" — или типа того. Хлеб мелким крошевом летит под ноги, туда же слетаются — сползаются, перекатываясь вперевалочку — утки, снуют деловито, едва не наступая блестящими смешными лапами на носки кроссовок. Юнги делает пару фоток — глупый ленивый взгляд какого-то селезня и аккуратную маленькую уточку, сомкнувшую бледно-жёлтый клюв, словно поджавшую тонкие бледные губы. Юнги отлично видит в ней молодую, но неоправданно взрослую девушку — слишком худую, слишком сухую, слишком строгую. Чимин склоняет голову, машет руками над толпящимися шумными птицами, пытается погладить кого-то по крыльям. Его плечо касается плеча Юнги, и это почти умиротворяюще — он сам на долю секунды забывает про свою бездну, и скуку, и затянувшуюся восьмёркой бесконечности депрессию — а потом Чимин поворачивает голову, и его лицо оказывается так близко, и кажется таким смешным и нелепым — эти щёки, и глаза, и губы— — Юнги, — зовёт Чимин, а у того в голове набатом бьётся отчаянное "даже не думай". А потом вдруг раскрывает удивлённо рот и моргает: — Ты же мне хён, наверное? Юнги хочет избить его, а потом бросить в пруд на корм уткам; его инфаркт — прямой билет в гости к Сатане — едва не лежал у него на ладони, путёвка к его маленькому счастью вдали от бренного мира и прочей мишуры была так близко, но. Чимин посмеивается и торопливо извиняется. — Наверное. В любом случае, я бы тебя точно хёном звать не стал, — он пытается звучать грубо и сухо, но Чимина таким точно не пронять — он только губы дует и складывает руки на груди — а уже через минуту опять трещит о чём-то своём. — Хён, а можно мне твой номер? В смысле, ты классный, и я рад, что мы познакомились, и было бы круто, если бы мы куда-нибудь сходили. Я бы тебя даже угостил чем-нибудь, — он глупо хихикает (господи, на самом деле хихикает), и Юнги обречённо кивает. Сегодняшний день движется к чему-то неотвратимому, а он ни хрена не учится на своих ошибках. Чимин записывает номер Юнги в память своего телефона, а потом клянчит его мобильный и вписывает туда свой — вид у него при этом настолько счастливый, что Юнги почти становится стыдно за своё поведение. Как-то рядом с Чимином он себя особенно остро ощущает злобной букой или типа того, словно ему любви и света недодали, когда так надо и так хочется. Чимин, кажется, даже пытается потрепать его по плечу, но выходит смазано и неловко, и Юнги решает, что на сегодня и вправду хватит и пора бы катиться в свой унылый угол и гнить-гнить-гнить. И придумывать себе достойное оправдание перед совестью, которая обязательно проснётся в самый неподходящий момент и будет усиленно напоминать Юнги о том, какое же он чмо. Он поднимается на ноги, разминается, похрустывая костями; Чимин вскакивает следом — "хён, ты уже?" и взгляд такой, щенячий почти. На его предложение провести Юнги до дома, тот только кивает невнятно головой — сам не знает, не хочет этого или можно потерпеть, и вообще Чимин не такой уж плохой компаньон, если подумать. Они выбираются из парка и шагают по улицам: город потихоньку оживает с приходом вечера. Светофоры показывают им только зелёный, и Юнги воспринимает это как добрый знак — быстрее окажется дома и упадёт с ноутбуком под нежные дуновения кондиционера в гостиной. Они замирают у подъезда, Чимин переминается с ноги на ногу и улыбается, Юнги давит из себя "пока" и "удачи", а потом Чимин глядит на него чуть серьёзней и улыбка его тоже становится самую малость другой. — Хён, — снова зовёт он, только в голосе его совсем другие интонации, и Юнги, уже сделавший шаг к дому, останавливается и оборачивается. Чиминово лицо снова оказывается близко-близко, смешное, круглое, а потом Юнги пугается и торопливо зажмуривается. Когда он открывает глаза, Чимин уже отступает назад, а на губах тепло и самую малость мокро. И, господи, Юнги чувствует, как теплеют его щёки. — До встречи, хён, я позвоню! — машет на прощание Чимин и — к ужасу Юнги — подмигивает. Мелькают подошвы кроссовок, и блестит в лучах солнца чёрная копна волос. Юнги стоит как придурок и пялится Чимину в спину, куда-то между лопаток, а потом отмирает и залетает в подъезд. Выдыхает и ерошит волосы на затылке. Вот блин, не надо было сегодня вообще из дому выходить. Он прислоняется плечом к обшарпанной стенке лифта и считает мысленно до десяти. Его бездна щекочет ступни — почти ласково, только Юнги думает, что, может, не время ещё и вообще — успеется; бесконечность разрывается и разматывается бледной тонкой лентой. Юнги достаёт телефон и открывает список контактов. И обещает себе не иметь ничего общего с человеком по имени Пак Чимин. Телефон вибрирует в руках, и Юнги почти впечатывает ладонь в лицо, когда видит, от кого пришло сообщение. Он дописывает ещё одно FAILED в свой мысленный список и набирает ответ.