Born in USSR

1989 год. Санкт-Петербург. Литейный 32.       На черной захламленной лестнице сидели два парня. Один курил, другой висел на нем. На этой лестнице можно найти все - отпечатки отчаявшихся, слезы сдавшихся, надежды непобежденных. Старые велосипеды отправлялись жильцами догнивать свой век именно сюда, картошка зимовала с ними же по соседству, закатки, сломанные игрушки, черно-белые телевизоры, пластмассовые елки и игрушки к ним: настоящий рай для пятилетнего мальчишки. Пыль, паутина, мокрые углы, прокуренные стены и осыпающаяся побелка. Выкрашенные лет десять назад в коричневый окна продувало и сквозило. Парни прятались здесь от назойливых взглядов соседей по коммуналке. Никто и не мог подумать какую идею они вынашивали, какую мечту лелеяли. Тот, что вис на плечах, был чуточку выше, с большими зелеными глазами и непослушными кудрями. Вечный румянец от постоянных промозглых ветров на его щеках умилял женскую половину жильцов дома, которая набивала своих дочек ему в невесты, не зная его главной тайны - он любил парня, что сейчас затягивался сигаретами "Астра". Курящий был чуть ниже ростом, голубые глаза, каштановые волосы, несколько аккуратно выведенных другом панком тату, ведь на заводе, где он работал, всем было плевать, как он выглядел, лишь бы выполнял план. Около года назад они придумали себе имена - Гарри и Луи. Гарри это тот, что кудрявый, а Луи - панк с сигаретой. Хоть Гарри по паспорту звали Григорием, а Луи родители назвали Алексеем, они были настроены сменить их, когда переберутся в чопорную Англию, где им не придется скрывать свои чувства, где они смогут держаться за руки. Гоша, он же Гарри, так привык за год к своему английскому имени, что вчера в техникуме не отозвался на имя, данное ему при рождении. Гарри рано вставал, потому что учился на другом конце города, его ПТУ было у самой дороги, и он целый день слушал гул проезжавших мимо волг-такси. За окном лил дождь как из ведра, когда Луи смотрел на лужи, в которых как в озерах расходились круги от крупных капель дождя. - Гарри, не висни на мне. - Фыркнул Луи на парня, обвившего его плечи длинными руками. Гарри сделал шаг назад, надул губки и опустил грустный взгляд на грязную кремово-коричневую плитку. - Ну не обижайся. - Луи потушил сигарету о стенку банки из под кофе и сделал шаг к Гарри. - Просто вдруг кто увидит. - Гарри поднял на него глаза полные грусти. Дверь ниже пролетом скрипнула. В их коммунальной квартире были высокие коричневые двери, а у Гарри в комнате даже был действующий камин. На лестнице послышались тяжелые шаги, через несколько мгновений их окинула взглядом внушительных размеров тетка. Тетя Люся любила выпить и побуянить, а также песню "Земля в иллюминаторе" - парни постоянно слышали ее, ведь она жила с двумя дочками за стеной комнаты Гарри. - Опять дышишь дымом? - Рявкнула тетка на Гарри и, не ожидая ответа, потопала дальше по своим делам. Как только она скрылась за дверями на этаже, где находилась ее комната, Луи мельком поцеловал в лоб Гарри. - Обещаю, что завтра сходим погуляем. - Луи ткнул пальцем Гарри в пухленький подростковый животик. - На Финский. Хочешь? - Гарри улыбнулся, но улыбка сухая. - Рыбу дохлую попинаем. - Улыбка становится теплой. Луи наклоняется к его лицу, касаясь своим лбом лба подростка. - Я напишу на мокром песке палочкой, что люблю тебя. - Гарри прикрывает глаза. Луи спускается по ступеням засаленной парадной со своего третьего этажа, по привычке бросая беглый взгляд на точно такую же, как у него, входную дверь на втором. За ней, в коммуналке на восемь комнат, раскиданных по длинному коридору, уже спит его Гарри - ему рано вставать. На плечах Луи клепанная косуха и чехол, защищающий гитару от дождя. Только вышел альбом группы "Кино" - "Последний герой" и песня "Перемен!" не звучит разве что из будок дворовых собак. Эта песня зацепила Луи еще в 1987 году, когда он с открытым ртом смотрел фильм "АССА". Он ничего не понял, но фильм ему понравился. Сегодня он с друзьями обязательно будет горланить эту песню. В его руке горбушка белого хлеба, которую дала ему тетя Люся. У парадной, под небольшим навесом, жмутся друг к другу мокрые воробьи. Он крошит хлеб, а птицы, ругаясь, налетают на хлебные крошки. Луи зевает, за ворот его куртки просятся капли дождя, и он спешит на трамвайную остановку, но замечает, что один из воробьев не сдвинулся с места. Он подходит ближе, пугая стаю и видя маленькую птичку, что лежит на боку, поджав лапки. Луи берет безжизненное, еще теплое, тельце и оно с легкостью помещается на его ладони. За остановкой, на лужайке, усыпанной желтой жухлой травой, он копает землю руками. Земля мокрая и рыхлая, могилка для воробья не глубокая. Птица находит свое последнее пристанище за остановкой, где каждый день проходят сотни людей - революционеров с соседних кухонь, в авоськах которых гремят бутылки пива. Луи моет руки в луже у дороги и, к тому моменту, когда его трамвай подъезжает, руки уже сухие, но озябшие. Он давно продрог насквозь в Питере, только Гарри может согреть его. Луи смотрит на едва заметную, возможно, только его глазу, могилку и ему как-то беспокойно и грустно на душе. Он смотрит в замученные бытом лица в теплом салоне старого трамвая и переводит взгляд за окно. Там мелькают горящие окна и такие же замученные лица. Его глазам точно нужны перемены. Он готов волком выть от серости этих людей, от их пресных лиц и потухших глаз. Поэтому в его мечтах красные телефонные будки, Тауэрский мост и парламент, а на флагштоках развивается яркий флаг. Луи не понимает, что из фантазий проваливается в сон, где ему все также снится Англия, с королевой, чаем с молоком и совершенно другими людьми. - Просыпайся. - Трясет его кто-то за плечо и он открывает глаза, чувствуя холод, забравшийся через открытые двери. Дремота сбрасывает свои оковы, как только он видит перед собой молодую, но уже замученную жизнью девушку, которая сидела в кабине водителя, когда он зашел. - Конечная. - Он трясет головой, вздрагивает от прохладного ночного воздуха и берет гитару, что ехала между его расставленных ног, выходя на улицу. Он переходит дорогу, чтобы пересесть на другой трамвай и добраться домой. Сегодня он уже не в настроении петь песни с хмельными друзьями. И другой трамвай ничем не отличается от предыдущего - лысые деревья за окном, что иногда царапают своими ветками-когтями стекло, к которому он прислонился лбом, все такой же свет, исходящий от жужжащих ламп на потолке, такая же потрескавшаяся серая краска на дверях, скрипучих и дребезжащих на остановках, все те же серые лица людей, но теперь их меньше - ряды редеют. Луи выдавливает из себя улыбку, просто чтобы не быть таким же никчемным, как другие пассажиры. Он все еще улыбается, выходя из трамвая, - по инерции. Но улыбка становится шире, когда он думает о том, что мать Гарри пустит его, она всегда пускает, и он сможет поцеловать спящего парня в лоб. Луи выкуривает сигарету пока идет от остановки до дома, кидая у парадной взгляд на кучку воробьев, по прежнему замерших и голодных. Он преодолевает пролеты, на ступеньках которых кто-то оставил свои грубые и грязные следы, с легкостью, непонятно откуда взявшейся. Он проходит мимо кухни, где почему-то столпились чуть ли не все жильцы его дома, не смотря на поздний час. И ему даже показалось, что он видел знакомую копну насыщенно-каштановых кудрей, но останавливается он не поэтому. - Вот он! - Слышит он голос тети Люси из кухни и делает несколько шагов назад, чтобы заглянуть в дверной проем. Их кухня с четырьмя газовыми плитами и двумя раковинами выкрашена в темно-зеленый, а в углу у окна живет паук, который, кажется, с остервенением плетет свои сети. В этом самом углу, за столом, сидят два незнакомых Луи человека - первый долговязый мужчина, такой дядя Степа с покосившимися бровями, а второй средних лет, рыжий, хмурый и начавший толстеть мужичок. Над первым колышется пожелтевшая от никотина и копоти паутина, а второй курит. Их глаза смотрят на парня с гитарой, сверля, оставляя после себя тонкие прорехи, будто черви съели его плоть. Свист заставляет всю коммуналку обернуться на плиту, где вскипел чей-то синий чайник. Его соседка - баба Валя, пережившая инсульт и двух своих котов, опираясь на палку, хромает к плите, чтобы повернуть засаленную тысячами прикосновений ручку. Луи скользит испуганным взглядом по соседям, и останавливается, замечая Гарри. Его руки спрятаны за спиной, он сутулится и смотрит в пол. Позади него стоит мать. Ее руки на плечах Гарри и она смотрит на Луи с такой печалью и тоской, будто прощается. У Гарри ее глаза. И единственное, что Луи сейчас нужно - это взгляд Гарри. И когда он его дожидается, когда подросток наконец-то смотрит на него, в глазах океан боли, словно тысячи отравленных стрел поразили его сердечко, но он улыбается, пусть и горько. И в эту секунду Луи понимает, почему Гарри держит свои руки за спиной. У него есть ключ от его комнаты, поэтому под своей растянутой футболкой он прячет виниловую пластинку Битлс, на всякий случай. Луи чувствует вкус горечи на своем языке, в то время, когда его соседи уже перешептываются, а взгляд тети Люси со свирепого, но доброго, сменился на брезгливый. Луи ставит гитару, облокотив ее о дверной косяк, а высокий и рыжий встают со своих мест и, топча тяжелыми шагами все надежды Гарри и Луи, идут к нему. От них разит социалистической властью, папиросами "Беломорканал" и твердой уверенностью в своей непоколебимой правоте. Рыжий достает наручники из кармана своей коричневой куртки из кожзама. Они заводят его руки с грязью под ногтями за спину, не проронив ни слова. Луи знает, что лучше не противиться. И даже не для себя, а для Гарри, что сейчас смотрит на него с глазами полными слез. Вся легкость, с которой он возвращался домой, испаряется, как роса с травы в полдень, когда его ведут на выход, и высокие коричневые двери в последний раз хлопают за его спиной. У парадной уже стоит и ждет белая волга, в салоне которой воняет многолетним перегаром и бензином. Длинный садится первый, следом рыжий пихает Луи и зажимает его между их телами на заднем сидении. Они едут каких-то десять минут, но Луи морщится всю дорогу - тошнота, но даже не так от асфальта, побитого временем, как от осознания, что его внутренние органы сейчас разрушаются, словно они обезвожены, будто тотчас они превратятся в пыль. Когда машина со скрежетом тормозит у небольшого двухэтажного здания и Луи выволакивают на сравнительно свежий воздух, его рвет. Его рвота пачкает коричневые налакированные ботинки рыжего, а длинный противно ржет, будто выиграл в споре. Луи отворачивается и сплевывает, не в силах даже стереть со своих губ кислые не переварившееся остатки пищи. И в это мгновение он полностью опустошен - и душой и телом. Словно сама жизнь подвела черту. Когда длинный толкает его в спину ко входу, Луи осознает, что на допросе его будут бить. Сильно бить. Но он не боится. Разлука с Гарри для него куда страшнее любых побоев. Гарри прогуливает учебу и с самого раннего зябкого утра идет на Финский залив. С момента, как Луи увезли, Гарри не сомкнул глаз. И он благодарен матери за понимание. Она не возвращалась в их комнату вплоть до рассвета, когда Гарри уже не плакал, не прижимал осколки пластинки Битлов к своему исцарапанному животу. В глазах Гарри будто песок или словно они поцарапаны мелкими острыми крупинками стекла. Каждое его чувство липко и приторно, как мед. Каждая дума пуста. Он потерян без Луи, он не знает, что ему делать и надо ли вообще пытаться. Он кутается от сильного ветра в кофте Луи, что хранит в себе частичку его, слабым ароматом его кожи. Когда он смотрит на спокойные волны, его дыхание замирает, кажется, что кто-то толкнул его на песок и давит ногой на грудь. Лишь спустя четыре месяца, звонит мама Луи, чтобы сообщить, что ей пришло письмо. Луи судили за закрытыми дверьми. Ему дали восемь лет. И Гарри не может свыкнуться с этой мыслью. Мир потерял краски - стал черно-белым, сказки врут, угол их парадной стал вонять мочой еще сильнее, апельсины перестали пахнуть, но мир продолжал вращаться. Никому не понять Гарри, когда он давится слезами и убегает из их с матерью комнаты, после этих новостей. Он закрывается в туалете, где всегда подтекает вода в унитазе, оставляя ржавые разводы на голубом. Он тянет за железную цепочку, чтобы спустить воду и взвыть. Он хватается за волосы и тянет их, пытаясь перекрыть душевную боль физической. Он садится на грязный ободок, сразу после того, как в воду падает половинка разломанного лезвия "Спутник". Он подносит вторую половину лезвия к запястью, зажав его между дрожащими пальцами и делает глубокий вдох. Он запомнит этот запах - будто трясина с хлоркой, и именно так он чувствует себя сейчас, словно это окутало его. Трясина обвила его тело, а хлор обжигает кожу. И это последнее, что он запомнит в этой жизни. Это пугает его и останавливает. Последнее, что он запомнит, будет грязный сортир их коммуналки, а не глаза или улыбка Луи. Он так не может, он дождется его, ради него он будет сильным. Гарри убеждает себя, что он должен. Гарри убеждает себя, что восемь лет ничто по сравнению с тем, что он испытывает к Луи. Он выбрасывает вторую половинку в унитаз и вновь дергает за цепочку, смывая. Он выходит и выдыхает. Он сильный. Гарри идет на кухню, набирает в чайник из под крана воду, сначала спуская хлопья ржавчины, и вода также воняет хлоркой. Он ставит на грязную плиту чайник. На этой кухне он будет ждать Луи долгих восемь лет, но он готов к этому. 1990. Первый год проходит для Гарри в тумане, плотном и вязком. Он бросает учебу и проводит сутки в постели - если бы было возможным перестать дышать, он бы так и сделал. Мать не ругается на него, лишь смотрит с печалью - все ее попытки помочь сыну терпят фиаско. Вскоре Гарри получает посылку от матери Луи. Тяжелая коробка, сбитая из тонких фанерок, тянет его руки к земле. Когда он приходит домой, то находит в ней косуху Луи, его комплект ключей и плеер с касетой, на которой записан голос Виктора Цоя. С того момента, как Луи увезли, Гарри ни разу не заходил в его комнату, но в день посылки, он задыхается от нехватки любимого рядом. Замок в комнате Луи поддается не сразу, а за почти год воздух приобрел тяжелый и затхлый запах. Гарри открывает окно, надевает косуху и падает на не заправленную кровать. С того дня, Гарри почти не появляется дома. 1991. Еще через год, Гарри знакомится с друзьями-панками Луи. Это два рыжих близнеца, темноволосый и угрюмый парень, и девушка, которая постоянно играет на гитаре. Они рассказывают Гарри, за что судили Луи. Статья 121 уголовного кодекса РСФСР. Девушка с гитарой в руках - Яна, говорит: - За мужеложство. - Раздраженно фыркает. - Ему дали восемь лет якобы, - она изображает в воздухе кавычки, - за секс с несовершеннолетним. Гарри пытается не выглядеть запуганным зверьком, но он боится - не за себя, а за любимого. Яна рассказывает, что это исключительно политическая статья, выражает свое мнение, что никому не должно быть до этого дела, но Гарри не слушает ее. Его сердце сжимается и взрывается многократно, как только он думает, каково его Луи на зоне. - Я домой. - Кидает Гарри, вставая с больших теплых труб водоснабжения, где они сидят каждый вечер. Это потом Гарри узнает, что за Яной бегает парень по имени Олег, который и узнает нужную ей информацию. Яна ухажера презирала не только за его работу, но и за очки с толстыми стеклами. Его ноги тяжелые, когда он идет домой - десять остановок ничто по сравнению с тем, что может переживать сейчас Луи. Гарри шмыгает носом, но не плачет, потому что впереди еще восемь остановок и шесть лет ожидания. В этом году СССР официально прекратит свое существование, но статья останется в силе. 1992. Третий год проходит в суматохе. Мать стоит в очередях, чтобы на ужин на их столе было хоть что-то съестное. А Гарри занимается тем, что покупает у старушек, живущих по таким же задрипанным комнатушкам в коммуналках, всякие антикварные безделушки. Фарфоровые статуэтки, сломанные часы, куклы в красивых платьях, иногда картины. Все, что смог найти он перепродает Сереге, который предпочитает, чтобы его звали Серж. Он каждые два месяца мотается за границу, продавая там то, что купил в России, которую по привычке называет совком. Гарри слушает о Европе, открыв рот. Там все иначе, там нет статей, по которым тебя судят, если ты любишь. И перед сном Гарри мечтает, как они с Луи будут свободны, но не здесь в России, где вечно пьяный Ельцин строит демократию. 1993. Четвертый год проходит в тоске и самобичевании. Комната Луи уже не пахнет им. Рукава косухи износились и потерлись. Но Гарри все равно сутками смотрит в окно с третьего этажа, надеясь увидеть его. Когда-то он жил его улыбкой, а сейчас он живет, чтобы увидеть ее вновь. Весна 1993 приходит точно в срок, и птицы веселее щебечут, и грязные ручьи быстрее бегут у поребриков. Первого мая, когда вся бывшая социалистическая молодежь напивается до чертей, Гарри смотрит в окно и ждет Луи. Но там он видит Яну, что почти ползком добирается до их парадной. Он открывает ей дверь раньше, чем она успевает ударить кулаком по ней. У нее одышка и перегар, она еле держится на ногах, а на безымянном пальце тоненькое обручальное кольцо. - Скоро отменят статью. - Шепчет она, хватаясь худыми пальчиками за плечи Гарри уже в комнате, когда он укладывает ее на кровать. - Его выпустят. - Значит все же вышла за Олега, и Гарри не осуждает ее за это или за то, что она напилась. Она выживает. Первого июня Гарри садится на поезд, чтобы третьего быть в Саратове. В поезде он практически не спит, а если и засыпает, то ненадолго - сон беспокойный. У ворот тюрьмы людей много - кто-то пришел поглазеть, кто-то встретить сына, а Гарри дождаться. Он стоит в сторонке и ждет, когда толпа немного проредеет, а потом видит его. Луи сильно похудел, будто сломленный, печальный взгляд бегает по лицам, и когда наконец видит Гарри, его глаза наполняются слезами. Гарри стоит столбом, не веря ни глазам, ни сердцу, что стучит в висках, но ступор проходит, когда Луи улыбается. Гарри срывается с места и за несколько секунд пробегает метры, что разделяли их, кидаясь на шею Луи. Он не может сдержать своих слез, когда Луи тихо говорит: - Ты так вырос. Я так скучал! - Его слова рваные из-за колючего кома, что он сдерживает в горле, но руки не обнимают Гарри в ответ. - Мать писала, что ты ждешь, но я не думал... - Я дождался! - Перебивает его Гарри. - Дождался! - Он надрывно плачет в плечо Луи. - Я бы ждал тебя всю жизнь, если бы понадобилось. - Пальцы Луи со сбитыми костяшками касаются его боков, сминая их и отрывая от себя, чтобы стереть с лица слезы радости, слезы встречи, слезы ожидания. - Дождался. - Шепчет Луи и по его щеке стекает первая слеза. - Я никогда, ни разу не пожалел, что любил тебя. И до сих пор люблю. - Слова даются тяжело, словно говорятся впервые в жизни. - И я, и я. Никогда не жалел и не буду... люблю тебя. - Вновь роняя голову на плечо, надрывно всхлипывая, говорит Гарри. - Ты обещал написать на песке, что любишь меня. - Напишу, сдержу обещание. Обязательно.