Skylines and Turnstiles

Было так много вещей, которые я хотел изменить, но не мог. Может быть, если бы мне не удалось проснуться вовремя, я бы не опоздал на поезд и явился бы на работу вовремя, как и во все остальные дни. Может быть, если бы не всё это, меня бы уволили к чертям, и я бы снова стал одиноким безработным пигмеем, который просто потерялся в Нью-Йорке без каких-либо планов на дальнейшее будущее. Так что теперь мне приходится верить в судьбу. Я был просто очевидцем, зажатым между четырёх сотен людей на другом берегу Гудзона, и смотрел, как рушится первая башня. Всего лишь зрителем, находившимся слишком далеко, чтобы воспринимать всё по-настоящему. Цветные съёмки, а у нас места в первом ряду. Люди орали что-то о Боге и Дьяволе – и всё это так громко, что никто друг друга не слышал. Водоворот людей. Я посмотрел на часы: была половина одиннадцатого, к тому времени второе здание начало падать. Я достал старый фотик, который всегда таскал с собой на работу, и сделал несколько размытых фотографий, на которых всё было оранжевым от огня и дыма. Только представьте: огромное здание, разодранное на куски, распотрошенное, будто его испинали гигантской ногой. Они рушились как конструкторные домики, охваченные огнем. Парень рядом, облокотившийся о бетонный пирс, закрыл лицо руками и сидел неподвижно. Так что я сфотографировал и его, представляя, как все эти снимки попадут в завтрашний «Таймс» и «Ньюсуик». Потом я спросил, есть ли кто-то из его родственников или друзей сейчас в этих зданиях, и он сказал, что никогда больше не сможет иметь детей, и мне стало ещё хуже от того, что я не мог ничего сказать в ответ. Тогда этот парень спросил у меня то же самое, и я ответил, что нет, потому что точно помнил, что мама и Майки были дома. Но всё равно было жутко. На всё это ушло много времени, я стоял там со всеми остальными, пока кучи пожарных машин со всего города продолжали съезжаться сюда, а люди казались просто чёрными точками. Все они были далеко и близко одновременно. Все телефонные линии были перегружены. Люди кричали в телефонные трубки и топтали их об землю, потому что не знали, где находились их родственники. Это было сумасшествием. Только в такие моменты можно понять, как далеко зашло человечество. Мы убиваем друг друга с космическим масштабом. Я приезжал в Нью-Йорк каждый день, а пожарные всё ещё тушили огонь, разбирая обломки зданий. Интересно, каково им было. Собирать обугленные головы, руки, пальцы и внутренности, перемешанные с железом и пылью, и складывать в пластиковые пакеты. Интересно, эти парни обшаривали карманы мертвецов себе на пиво? Почему нет? Опознавание тел заняло много времени, потому что многие из них обгорели до неузнаваемости. Родственники приносили фотографии, карты стоматологов, информацию от врачей (о послеоперационных шрамах), поскольку всё это поможет ускорить процесс. Фотографий у меня собралась целая куча, и я не знал, что с ними делать. Может быть, если приглядеться, можно увидеть падающих людей, которые держатся за руки. Может быть, обломки горящего самолёта в клубах чёрного дыма. Людей, закрывающих лица от ужаса и помогающих друг другу спастись. Тонны строительного мусора. Или, может, слой человеческой пыли, которой был покрыт весь Манхэттен. Я возвращался домой и понимал, что вся одежда и обувь у меня в чьих-то костях и коже. А теперь я торчу ото всего этого, потому что абсолютно точно понял: нужно изменить всё. Это была самая мощная нейтронная бомба из всех душевных мук, которые мы когда-либо ощущали. Так что наша история начинается с горящих небоскрёбов. И напоследок: летайте самолетами... пока ещё можете.

С любовью, Джерард.