Тени - мои, твои, ничьи. Театр теней.

Черным по белому в тишине и темноте, как грифелем карандаша по листу бумаги - руками, телами, лицами, масками - но масок нет, они треснули и раскололись, и именно поэтому тени - глубокие, рассыпчатые, как пудра, живые - сами по себе. Быстрые, резкие, под музыку и с голосами - порой более реальные, каждая со своей историей - историей, более трагичной, драматичной, не-су-ще-ству-ю-щей, как таковой, но прожитой, не яркими красками, но всполохами света во мгле под шорохи, шелест и тихое дыхание, затаенное, почти неслышное, под взглядами внимательными - сотнями взглядов за спектакль, тысячами за вечер. Театр теней. С безликими актерами - словно куклами на шарнирах, с взглядами, полными до краев, с голосами и проеденными мыслями словами немногочисленными - больше жестов, больше иллюзий, больше себя отдавать - и пустеть, с каждым разом опрокидывая на зрителя отмеренный черный бокал зрачка, как помои и мутную воду из ведра. Все, что внутри и на дне - отдавать, но оставаться при этом существующим, прожигающим секунды под щелканье дешевой металлической зажигалки, но - увы и ах - как наиграно это сожаленье - растраченным практически полностью. Душа, может, все еще теплится, правда - слабая, изгаженная и измученная, с пеплом от погасшей сигареты, холодным и рассыпчатым, дотлевшим до конца и обезжизненным белым, как фоновое полотно, за которым ложью танцуют тени перед измученными ожиданием хорошего шоу зрителями. У них сердца - сквозные дыры - и эта игра, театр этот, и маски - треснутые до крови - на один раз, на один жевок - подышать и выдохнуть, распробовать и сплюнуть; посмотреть, а потом забыть под закрытыми до боли веками, за картинами обычной, не тронутой сценой жизни. А актерам - актерам ли - раз за разом падать и разбиваться, себя - отдавать, отдавать до последней капли черного мазута нарисованных на белом линий, до последнего обрывка и без того непостоянной и переменчивой тени. И ею управлять, поначалу, пьянит - невероятным кажется укрощать преломленные в пространстве лучи света - но, в самом деле, укрощать несуществующее как объект и сложенное не из атомов - мысли, чувства, эмоции, такие же темные, как рвущие континуум тени. Укрощать - время, убивать - время, но, как потом получается, - рвать на куски самого себя до капающей на пол вязкой кровавой грязи. И - в конце концов - это как мазохизм, - потому что влюбляешься в это постоянное ощущение внутреннего распада, будто прах твой развеивают над океаном - прах паленого огнем тела и сдохшей в муках души - а потом ты восстанавливаешься по молекулам, по милипизерным обрывочкам, которые под порывами ветра блекнут и очищаются до состояния плацебо - остается только основная субстанция, нужная для того, чтобы влачить то, что нельзя назвать жизнью, но влачить - бездумно и бессмысленно. ЦзыТао привыкает к этому слишком быстро, - потому что невозможно не привыкнуть, а еще потому, что это - лучшее состояние - от дверей гримерки с пустой головой и тянущим сердцем, с грозящимся остановиться вот-вот, сейчас, погоди чуток - и оборваться - и дать навеки вечные С-ВО-БО-ДУ - до дверей дома Чонина - того, кто может вернуть блеск глазам одной улыбкой, того, кто в жизни Тао все-еще-верящий-в. Чонину не больно стирать с его лица наглухо приросший мертвенно-бледный грим, не больно смотреть на заломленные в немой жалости к себе - и это хорошо наоборот, значит, Тао чувствовать еще может, значит, тени пока не высосали его до конца - брови, угольные, черные и без того, но подведенные, как и глаза; и - целовать в уголки кроваво-красных от помады, растертых как у Джокера в неуместной ухмылке губы - и съедать горький привкус химии, и - совсем немного - чувствовать гнилой запах его души и их напополам любви. Наверное, только поэтому - только из-за Чонина - ЦзыТао не вскрывает сосуды бритвой чуть выше запястий; наверное, только поэтому продолжает уродовать лицо в гримерке, хотя за тонкой ширмой его никто, кроме других - таких же, как и он, накрашенных уродцев с гиблыми душами, актеров с маленькой буквы - н е у в и д и т. Но и убить тень в себе - решиться - не получится, пробовал, не раз пробовал, а все - потому что Чонин молчит - боится, может, тоже, но, как и он, постоянно дрожит и погибает, хоть и не подает виду. Потому что забирает - все, что ЦзыТао может еще отдать, отбирает, буквально, тени - остатки со спектаклей, и - прячет. В себе прячет, а, взамен - редкий от Тао смех, но - пока еще - искренний и - почти полностью - чистый. Чонин смеяться боится, только улыбки - а вдруг в его смехе играют тени Тао. Поэтому и не может решиться. В зале - снова - людей слишком много - хороший заряд для спектакля, растекается до потолка электромагнитной индукцией - зрители, словно в контуре, генерируют, создают, принимают участие в игре не меньше актеров - и, наверное, слишком хорошо чувствуется и искрится в воздухе энергия, которая снова сегодня их всех погубит. Номер за номером - по сцене летают ладони вместо птиц, предметов, декораций, и - люди - не люди, а тени, - живут короткие минуты, но проживают, в отличие от самого ЦзыТао. И - лучше всего - у него получается играть психопата, поехавшего от заточения в клетке - неосязаемой, но - существующей, глубокой, с толстыми железными прутьями, - и - любви, сжимающей пальцы на горле. Пальцы его возлюбленной. ЦзыТао кажется, что именно это он и делает с Чонином - медленно сводит с ума, медленно убивает. Поэтому. Получается не сыграть, не прожить, а умереть прямо на сцене - с пальцами в спутанных волосах, в немом крике, в разодранной рубашке и с ноющими сбитыми об пол коленями. Публика рукоплещет. - Хуан ЦзыТао? Я представитель труппы Театра Теней в Пекине. Вы догадываетесь, зачем я здесь. Это - во время антракта, это - во время умерщвления себя, это - во время пыток сознания мыслями. Он - жить и умирать умеет, как и Тао, на сцене, но вне ее - оболочка, и пустее ЦзыТао еще не видел. Ему не страшно. Противно. Но ровный белый лист с электронными закорючками, пляшущими, как тени, из рук его принимает - может, он так хоть Чонина в покое оставит, может, научится умирать в одиночку - только видит, что не воскреснуть. Так - не воскреснуть, так - без боли, так - навсегда и до конца. Умереть иногда кажется лучшим выходом, и - хоть не телом, но - пусть - душой, пусть без того, кто хранит лучик - крохотный, тот, что вряд ли разгонит тень, тот, что вряд ли станет полноценным светом, но - все еще будет надеждой на то, что однажды мир затопит белым. ЦзыТао хочет умереть. Даже больше - он лелеет на это надежду. Только. Только Чонин - решается, решается через короткие гудки. - Тао, прекрати. - Тао, не мучай больше нас. - Тао, живи. Ничего из этого Чонин не говорит. Получается хрипло, шепотом и спустя много лет истязания - кого - ожидания - чего - погибания - ради. - Тао... приходи домой. Сейчас. Я... жду. Все еще. Тао чувствует себя свободным, сминая в ладонях жалкую бумажку с контрактом и смазывая грим вместе со слезами. Чонин смеется. И слышит в своем голосе тени. Но, уже, - не важно. Театр Теней умирает. И не только как жанр. ЦзыТао считает, что это - к лучшему. ;)