Монолог у могил.

Самое ужасное, когда хоронишь человека – ложь, которую говорят другие люди. Все они стоят и произносят речи, где льются водопады некому ненужных сожалений, а ты должна стоять и делать вид, что очень ценишь их слова. Эль плевать хотела на жалость, которую проявляли все те, кто пришёл похоронить её семью, а это несколько человек из министерства, её дальние родственники, которых видела она за всю жизнь лишь один раз, а так же знакомые родителей, со многими из которых девушка была и вовсе не знакома. Девушка стояла в стороне, словно пришла на похороны чужих ей людей, стояла и, не мигая, не слушая, смотрела на могилы. Она не собиралась говорить длинную речь при всех этих людях, чтобы они лишний раз вздохнули, а затем, покачав головой, отправились домой, забыв о её родителях, забыв о ней. Все пришедшие роились на кладбище, словно кучка жуков, облаченные в чёрное, дамочки утирали свои носы, прикрывая безжалостные глаза вуалью, а мужчины говорили кучу хороших слов, умалчивая по незнанию имя мистера Фармиги. - Он был отличным работником, и я не знаю, на кого можно положиться больше, чем на него, - никакой конкретики, ничего. Полноватый мужчина – председатель при министре говорит так каждый раз, когда кто-то из его подчинённых умирает. Эль качает головой, стараясь не закричать во всё горло. Ей ужасно хотелось заорать, чтобы все разбежались и убирались подальше отсюда, но воспитание и ещё не прошедшее потрясение сковывали действия. - Нам очень жаль, что всё произошло именно так, - произнесла какая-то женщина на прощание, но Нина, не дослушав, развернулась, направившись к могилам отца, матери и брата. Ей было плевать на все их глупые сожаления, которые просто растворяются в воздухе и не несут никакого смысла. Ей было плевать на то, сколько хороших вещей здесь наговорили о её отце. Ей даже и капельки не стало приятно, наоборот, с каждым звуком настроение ухудшалось. Фармига, оглянувшись, присела на скамью. Все эти люди уже забыли о её родителях – стоило им ступить за ворота кладбища, как «хороший работник», «примерная жена» и «целеустремлённый парень» превратились лишь в разлагающиеся тела, не имеющие никакой ценности. - Я сожалею о том, что вам пришлось это слушать, - покачала головой Эль, потирая виски. – Мне и себя-то жаль. Столько гадости я услышала в их хороших словах, - продолжила она с громким вздохом. – Мне, быть честной, совершенно плевать на то, что они сказали. На все их сожаления, на все их утешения. Нет, они действительно думают, что это мне вас вернёт? Насколько нужно быть глупым, чтобы думать, что от одного их слова мне полегчает, и я дальше пойду скакать по зелёной травке, наслаждаясь миром? – задала девушка пару вопросов, получая в ответ тишину. Она не была из тех, кто верил, что мертвецы смогут ожить и продолжить свою жизнь. Она не верила, что человека можно воскресить, но сейчас, зная, что волшебство окружает её, Эль казалось, что всё ещё может измениться. Но затем, она понимала, что этого никогда не изменить. Она навсегда останется одна, неважно, что она сделает и что наколдует. – Глупцы… Все люди – глупцы, если думают, что их слова и присутствие – поддержка. Мне было бы намного лучше, если бы я их никогда не видела. Какого чёрта припёрлась эта тётя Лиза? Сидела бы дальше в своей Болгарии… Но ведь нет. Скажите мне, когда вы последний раз виделись. Год, два, десять назад? – вставая с места, опять спросила Нина, задирая голову кверху. – Клянусь, если бы я знала… Если бы я была рядом в то время… - девушка утёрла скатившуюся слезу, не в силах подобрать правильных слов. – Это ужасно, когда ты узнаешь всё из этого мерзкого пророка. Мне никто не написал… Никто. Дурацкое министерство знало, что вы погибли, знали, что были в числе умерших… Они могли бы хотя бы… сову, - со всей силы пиная небольшой камень, прорычала Эль. – Но нет, я узнаю это из газеты. Они… они даже не сразу поняли, что среди умерших был кто-то из министерства. Слепые, тупые идиоты! – крикнула девушка, швыряя со скамьи свою сумку. – Мы не знаем причину, Элинор, скорее всего просто проходимцы, - передразнила она женщину, которая от части занималась этим делом. – Эти, блять, простите… Эти проходимцы у меня семью забрали! А они причину не знают. Они даже найти их «не смогли», - она дрожащими руками обозначила кавычки в воздухе, затем утерев слёзы с лица. – Не искали! Я уверена, что даже не пытались, потому что вырубили маггловскую деревню! – слизеринка со всей дури пнула сумку, которую притащили гости в знак дани. – Но я найду… Я обещаю, я найду их и раздеру своими же руками. Буду царапать, резать, жечь, всех… до единого. По одному, чтобы знали, что их ждёт. Чтобы умирали со страхом в глазах… Нет-нет-нет, - тут же начала отрицательно качать головой Фармига, понимая, что только что повыдёргивала цветы из могилы матери. Она утёрла слёзы грязной рукой, оставляя земляные следы на лице. – Прости, прости, ма-а-ам, - протянула, усаживаясь, словно маленький ребёнок и затягивая плач, больше похожий на вой. Ей было плохо. Сейчас стало ещё хуже. Натянутые нервы, ожидающие ухода гостей, лопнули, разбрызгивая ярость по венам. Элеонор не могла сдержать себя: глаза застилали слёзы, губы дрожали, зубы старались сжаться, а руки продолжали крушить и раскапывать землю. Это было что-то вроде безысходности – понимание того, что ничего не вернёшь и ничего не сделаешь. Осознание того, что ты не вернёшь их. Осознание того, что надо жить дальше. Жить без них, добиваться успехов, искать пути для мести. - Я никогда не пачкаю руки о месть, - прошептала Фармига, шмыгая носом, - но теперь я сделаю всё, чтобы убийцы страдали. Я не уйду из этого мира, пока не буду знать, что эти сволочи горят в аду. Эль откинулась на могильную плиту своего брата, устало закрыв глаза. Ей некуда торопиться.