________________________________________
Твоё исхудалое тело немощно лежит в кровати, теряясь в подушках и одеялах. От твоих прекрасных густых волос, в которые я так любил зарываться пальцами, остались лишь воспоминания. Кожа бледна, и эта бледность отнюдь не красит ни тебя, ни любого другого, щеки давно уже впали, а вокруг глаз залегли тени, которым, казалось, не суждено сойти. Но даже таким я всё равно люблю тебя. На твоей прикроватной тумбочке стоит ваза с цветами, которые ты всегда с важностью называешь их латинским названием – Paeónia. Несмотря на разнообразие цветов и оттенков, ты всегда любил именно белые пионы. Однажды, спросив почему, ты ответил, пожав плечами: – Просто они лучше пахнут. Для меня они все пахли одинаково, но я верил твоим словам. Возле вазы с цветами всегда стоят пузырьки с лекарствами и стакан с водой, колокольчик, зовущий сиделку при необходимости и книга. Каждый раз новая. С моей стороны на тумбе лежат лишь очки и пульт от телевизора, который стал невостребованным по каким-то причинам. С каждым днём твоё самочувствие ухудшается. Ночью ты не можешь спать из-за изнуряющего кашля. Ты часто вертишься и пытаешься уснуть, читая книгу. Всё это мешает мне спать. Тебе стыдно за свой недуг, ты время от времени говоришь мне, чтобы я спал в другой комнате, потому что я не высыпаюсь перед работой. Но разве я могу оставить тебя на ночь одного? В этой холодной большой постели? В комнате, где ты однажды умрешь? Порой я понимаю, что больше не выдержу этого. Что я умру раньше тебя. В такие моменты я думаю, что болезнь убивает нас обоих, и, наверное, я прав. Тяжесть осознания того, что тебе осталось недолго, давит с каждым днем всё сильнее и сильнее. Тяжело даже смотреть на тебя, осознавая свою слабость. Я не могу исцелить тебя, не могу даже облегчить твои страдания, или разделить их поровну. Я могу лишь смотреть, как с каждым днем в тебе всё меньше сил бороться с болезнью, как ты постепенно сдаешься, как часть жизненных сил угасает с каждым днем. Но ты у меня сильный. Каждый раз, как я прихожу с работы с букетом пионов, ты одариваешь меня самой искренней улыбкой, на какую только способен в своем состоянии. Я подхожу к тебе, целую твои утонченные руки, совершенно нетипичные для мужчины, а затем накрываю твои потрескавшиеся губы своими. Однажды ты сказал, что противно, наверняка, целовать болезнь. В ту ночь я спал в гостиной, а на следующий день мы не разговаривали. Больше ты не отталкивал меня и подобное не говорил. Порой бывало настолько тяжело, что я буквально стал ощущать присутствие болезни, как мы ощущаем присутствие другого человека, находящегося рядом с нами. Казалось, она была везде – она делила нашу с тобой кровать, занимала место в комнате, на кухне, гостиной, в ванной. Я знал, что она рука об руку со Смертью заберет тебя у меня. Каждый раз, возвращаясь с работы, она поджидала меня, прячась в тени. От этого замирало дыхание, а в голове появлялись разные картинки твоего остывшего тела. Казалось, Болезнь насмехалась надо мной. Я мигом поднимался по лестнице на второй этаж, забегал в нашу спальню и с облегчением наблюдал твое взволнованное лицо. Однажды, ты начал говорить о Боге, хотя всю жизнь был атеистом. Книга, обычно детективного или научно-фантастического характера, вдруг сменилась на библию, а сиделка развесила по стенам иконы и всякие религиозные штучки. Нежный цветочный аромат теперь перебивался церковными благовониями. Ты часто стал говорить, что твой недуг – кара Господня, заслуженная справедливо, ведь ты мужеложец. Но больше всего меня ранили слова, что твоя болезнь – плата за нашу любовь. Я ненавижу тебя за эти слова. Я часто прихожу в ярость после твоих религиозных бесед, повышаю голос на тебя, скидываю Священное Писание с тумбочки и громко хлопаю дверью, после чего сплю в гостиной на диване. А утром готовлю твои любимые блинчики с кленовым сиропом и чашку чая, аккуратно бужу тебя и долго извиняюсь за свое поведение. Я не вправе осуждать тебя и твою веру. Время равнодушно течет, не пытаясь сжалиться над нами. Каждый день я пытаюсь подготовиться ко дню, которому рано или поздно суждено наступить, ко дню, когда ты покинешь меня навсегда. Но возможно ли к этому подготовиться, как мы готовимся к Рождеству или любому другому празднику? Каждое утро я боюсь открыть глаза и посмотреть на тебя. Каждый день я боюсь возвращаться с работы, боюсь обнаружить твое бездыханное тело. Я боюсь, что, когда я буду на работе, ты умрешь в своей большой холодной постели среди многочисленных подушек и одеял. Я боюсь звонка от сиделки, которую ты ненавидишь, хотя она милая и выполняет любые твои прихоти. Да, я знаю, что ты рано или поздно умрешь, но как же я боюсь этого. Одним утром я рано проснулся и всё смотрел на пионы, которые начинали увядать, роняя на тумбу, кровать и пол свои отцветшие лепестки. Я всегда хотел вместе с тобой состариться и умереть в один день, потому что знаю, что ни один из нас и дня бы не прожил друг без друга. Приступ твоего кашля выдернул меня из размышлений, и я спешу помочь унять его. – Я не хочу умирать, - тихо говоришь ты, и взгляд твой задумчиво скользит по цветам. Мне хочется пообещать тебе, что ты не умрешь, что всё будет хорошо, но мы оба знаем, что это ложь. Ком застревает у меня в горле, а глаза застилает мутная пелена. Ты переводишь свой измученный взгляд на меня и ослабшими руками притягиваешь к себе для объятий. Чувство стыда за свою слабость, в то время как я должен быть тебе опорой, съедает живьем. Слезы текут двумя обжигающими ручейками, не желая останавливаться. Я слышу твои всхлипы, поднимаю на тебя заплаканный глаза, после чего крепче сжимаю в объятиях. Одной рукой нахожу твою, подношу её к своим губам и покрываю поцелуями, смешанными с солеными слезами. В тот день я звоню на работу и отпрашиваюсь, ссылаясь на плохое самочувствие. Целый день мы проводим только вдвоем - без сиделок и прислуги. Я дарю тебе всю свою нежность, всю заботу, всю свою любовь. Тебе будто становится в разы легче, и ты засыпаешь с легкой улыбкой на губах. А следующим утром ты не просыпаешься. На белом, словно простынь, лице отпечаталось спокойствие, которое люди могут найти только во сне. Сухие губы приоткрыты, а вниз от уголка губ виднелась засохшая белая дорожка слюны. Всё тело будто сжалось за ночь в размерах, а руки мирно покоились по бокам от тела. Мой кошмар стал явью. Я просто стоял и смотрел на тело, которое раньше было тобой, а пустота внутри меня медленно, но верно росла, увеличивалась в размерах, превращаясь в черную дыру и грозясь непременно засосать в свою непроглядную тьму. Хотелось крушить всё, что попадалось под руки, кричать и рыдать одновременно, но вместо этого я продолжал стоять и смотреть. Осознание происходящего упрямо не хотело приходить ко мне. Неожиданно для самого себя, я опустился на колени перед кроватью и коснулся твоей руки. Холод кожи заставил тут же отдернуть руку. И тут будто щелкнул переключатель. Я осознал. Как в бреду я звал тебя, умолял очнуться, обещал сделать для тебя всё, что-то еще бессвязно бормотал, но было поздно. Вместе с тобой я потерял себя. Вместе с тобой умер и я. Через несколько дней были проведены похороны. Когда-то наш дом заполонили люди в траурных одеждах и с выражением самой большой скорби на лице. Но я им не верил. Не верил ни единому их сочувствующему взгляду, ни единому всхлипу. Ничему. Что знали о тебе все эти люди, большую часть которых я впервые увидел только на похоронах? Где они были раньше, когда ты медленно, но верно умирал от болезни? Многие молча презирали тебя – это я знал по их перешептыванию, резко замолкающему при нашем присутствии. И за что? За то, что ты любил мужчин, а не женщин, как это заведено в обществе. И это несмотря на то, что ты был (как трудно осознавать тот факт, что тебя больше нет) человеком с самой светлой душой. Для меня ты всегда был святым. Ты не был равнодушен к страданиям других, всегда бескорыстно пытался помочь чуть ли не всему живому в мире, жертвовал собой, посвящал всего себя благим деяниям. И ради чего? Чтобы эти люди, живущие в грехе и лицемерно посещающие церковь каждое воскресенье, примерно соблюдающие религиозные традиции, презирали тебя за твою любовь? Сжечь их заживо было мало. А сейчас они, как ни в чем не бывало, пришли на твои похороны, в душе наверняка радуясь. Похороны подходят к концу. Я сижу на террасе, незаметно для всех глушу крепкий виски и отрешенно наблюдаю за родственниками и друзьями, пришедшими проводить тебя в последний путь. Я безучастен как сам Господь, позволивший тебе умереть. Позволивший умереть многим людям, действительно достойным жизни. Возможно, оно правильно. Возможно, оно к лучшему. Мимо проходят двое мужчин, с которыми я не знаком и которые совершенно не обращают на меня внимание, увлеченно разговаривая друг с другом, держа стаканы с напитками. – На одного педераста стало меньше, - говорит один другому и они весело смеются. На похоронах. На твоих, черт бы их побрал, похоронах! Всплеск агрессии в сочетании с алкоголем и удушающей болью срывают все ограничения, все оковы, держащие на цепи дикого зверя, готового без сожалений перегрызть глотку любому, кто осмелится приблизиться недопустимо близко. Я резко встаю, опрокидывая журнальный столик, подхожу к этим подонкам. – Что ты сказал, а? – спрашиваю их, до побелевших костяшек сжимая кулаки. Легкое замешательство сменяется презрительной насмешкой. – О, это его защитничек, - говорит один второму, они оба презрительно фыркают. Я улыбаюсь чуть кривой улыбкой, как ни в чем не бывало проходя мимо и беря со стола нож, на который так вовремя наткнулся взгляд. Резко разворачиваюсь и всаживаю лезвие по самую рукоять. Мужчина падает к моим ногам, а второй испуганно пятится назад. Я переступаю через тело, из которого льется кровь, образуя лужу, подхожу ко второму мужчине, замахиваюсь и перерезаю ему глотку. Из раны начинает струиться кровь, мужчина судорожно глотает гром воздух, на его лице отображен страх. Он так же падает к моим ногам, вызывая тем самым довольную улыбку на моем лице. Люди, заметившие тела и блестящие лезвие, испачканное кровью, кричат и пытаются убежать, защититься, обороняться даже, но все их старания тщетны. Теперь меня остановит только сама смерть. Закончив с последним человеком, который всё еще пытается ухватиться за свою угасающую жизнь, чья кровь осквернила твои любимые цветы, я вспоминаю тебя.Твои блестящие глаза, глубокого синего цвета, искрятся радостью, а вокруг них образуются милые лучики морщинок. Нос чуть вздернут, слегка обветренные губы обнажают полоску белых зубов. Густые темные волнистые пряди волос развевает теплый ветер с моря. Вниз по рельефу твоих мышц, по золотистой коже, скатываются соленые капли, поблескивая на жарком июльском солнце и прячась под резинкой плавок. Ты прекрасен.
Подсыхающая кровь, практически полностью омывшая мое тело, неприятно стягивает кожу. Это чувство, чувство металлического привкуса во рту никак не могут заполнить зияющую дыру внутри меня, которая разрастается с каждым днем. Стук входной двери отрезвляет меня. Я слышу, как люди заходят в наш дом. Они быстро находят меня возле почти остывшего тела. Страж правопорядка приказывает мне положить оружие, руки поднять над головой и ни в коем случае не делать резких движений. Но какое дело мне до его приказов, когда наш дом залит кровью? Ты бы меня никогда не простил, узнай, что я тут натворил. Я медлю, будто раздумывая над своими дальнейшими действиями, и на какое-то мгновение мне хочется сдаться без лишних проблем. Но я кидаю нож в одного из полицейских, попадая ему прямо в глаз. Одна пуля попадает мне в плечо, вспыхивая невыносимой болью. Я делаю неосознанный шаг вперед – вторая пуля попадает в ногу. Этого достаточно, чтобы меня обезвредить, но стреляющий молод и неопытен, а потому, испуганный зверством, совершенным мною, он стреляет еще один раз – последний. Выстрел приходится в голову, прямо между глаз. Мгновение – и тьма заполняет всё вокруг.Я пришел к тебе. Здравствуй, милый.