Пятьдесят восемь минут

— На пол! — орет мужик с пистолетом и стреляет вверх, в фанерный потолок. Пуля попадает в лампу, та трещит и плюется белесыми искрами. — Всем — на пол, живо! Дайки смотрит на мужика, потного, в мятой рубашке, с потрепанной спортивной сумкой через плечо, и не может поверить, что это действительно происходит. Так не бывает. Это сцена из фильма или ролик из криминальной хроники, в жизни ничего подобного не случается. Или случается, но где-то далеко, в другом городе или другой стране, и не с ним, только не с ним. Он же просто шел домой с уличной площадки. За ним увязался Кисе, надоедливый Кисе, который вот уже два месяца таскается за Дайки и просит поиграть с ним в баскетбол. Они зашли в маленький магазинчик в квартале от дома Дайки купить питьевой йогурт. Вернее, он хотел йогурт, а Кисе просто крутился рядом, лез под руку и болтал без умолку о минералке и бросках из-под кольца. Все шло как обычно. Что случилось? Почему сейчас коренастый мужик с гнилыми зубами тычет Дайки в лицо пушкой, а снаружи воет сирена полицейской машины? — Всем лежать, я сказал! — кричит мужик. Его палец дрожит на курке, черный провал дула застыл в паре сантиметров от носа Дайки. Кулаки сами собой сжимаются — дать бы этому хмырю в челюсть — но он вдруг чувствует, как его тянет вниз. Кисе обхватывает его поперек груди, валит на пол. Бутылочка с йогуртом катится к стеллажу, Дайки больно стукается скулой о гладкую плитку. Кисе дышит в ухо громко и загнанно и, кажется, глухо всхлипывает. Ему страшно. Первый порыв Дайки — сбросить с себя Кисе, оттолкнуть, чтобы не лез в личное пространство. Но над ними по-прежнему стоит мужик с пистолетом, и Дайки сдерживается. Он чувствует пальцы Кисе, которые вцепились в его плечи, слышит, как причитает старик-продавец и плачут две женщины. Они всего лишь хотели купить карри на ужин. Керамическая плитка под щекой холодная и грязная, и Дайки накрывает осознанием: все по-настоящему. Он поворачивает голову, обдирает подбородок о трещину с острыми краями. Бандит мечется, сшибая товар с полок, и Дайки никак не может взять в толк: что мужику понадобилось в маленьком продуктовом магазинчике? В кассе, наверное, не больше нескольких тысяч йен. Почему грабитель до сих пор не забрал выручку и не умотал к чертям собачьим, и откуда так быстро появилась полиция? Мужик вытягивает шею, разглядывая пятачок перед входом; приоткрывает дверь и орет в щелку: — У меня заложники! Заложники! Я их всех перебью, всех! — Он вытягивает руку и стреляет не глядя вглубь магазина. Пуля разносит пластиковые бутылки с газировкой, и на Дайки льется липкая теплая пена. В ушах — звон, Кисе все сильнее жмется к боку. Снаружи гудит громкоговоритель: похоже, мужика призывают сдаться. — Пошел в жопу! — орет тот. — Слышишь, в жопу засунь всю эту хрень! У меня заложники! Он прислушивается, и Дайки тоже пытается разобрать, что отвечает полиция. Кажется, диктует номер. Мужик отступает от двери, поводит пистолетом в воздухе. — Три, семь, пять… — бормочет он и озирается по сторонам. — Мобильник, у кого тут есть мобильник? У тебя есть?! — Он бросается к одной из женщин, та воет и закрывает голову руками. Она не понимает даже, что он у нее спрашивает. — Тьфу, дура… Он отвешивает ей затрещину, оборачивается, выискивая новую жертву — а потом одним прыжком оказывается рядом с Дайки и Кисе. — Есть мобильник? — Пистолет упирается Кисе в лоб. — Отвечай уже, ты, сопляк! Застрелю нахрен, слышишь, ты, мне терять нечего! — У меня есть, — быстро говорит Дайки, — сейчас… Секунду… Он извивается на полу, вытаскивая мобильник из кармана джинсов, и молится всем богам, чтобы телефон не разбился и не оказался залит кока-колой. Мужик неловко забирает мобильник левой рукой, тыкает в клавиши, пытаясь смотреть одновременно на Кисе и на дисплей. Через минуту нужный номер набран. — Какого хрена разлеглись тут на проходе? Свалите отсюда, к полкам, живо! — шипит мужик. От него несет потом и табаком, и от резкого запаха першит в горле. Дайки спихивает с себя Кисе, похожего на безвольную марионетку, толкает к стеллажам. Острые углы картонных коробок впиваются в бока, когда Дайки прислоняется спиной к полкам. Как ни странно, это неудобство помогает сосредоточиться. Мужик опять отвернулся к окну, и Дайки осторожно оглядывается по сторонам. Женщины, прижавшись друг к другу, сидят наискосок, у прохода; старик-продавец скрючился у противоположного стеллажа. — Вы пригоните мне машину! — надрывается мужик. Он стискивает телефон так, что кажется, корпус вот-вот треснет. — И без фокусов! Слышали?! Без фокусов, у меня тут пять человек! Я их всех положу! Старик ловит взгляд Дайки и едва заметно кивает в сторону кассы. «Дверь, — беззвучно шепчет он, — черный ход». Террорист увлечен разговором с полицией, и старик подползает чуть ближе. Он смотрит на Дайки, потом на покупательниц, и опять указывает подбородком налево. Дайки поворачивает голову, но стеллаж загораживает обзор. Приходится верить на слово, что там, рядом с деревянной стойкой есть потайной лаз, который ведет к свободе и безопасности. Самое время им воспользоваться: мужик смотрит в окно, позабыв о своих заложниках, и Дайки ничего не стоит метнуться к двери… Но как быть с Кисе? Как заставить шевелиться долбанного Кисе?! Дайки толкает его в бок, дергает за пуловер. Кисе не реагирует; его трясет, как в лихорадке, на бледной коже выступили некрасивые алые пятна. — Тише, — бормочет он, почти не разжимая губ, — Аоминеччи, тише... Не зли его… Дайки хочется сплюнуть на пол с досады. Краем глаза он замечает движение: одна из женщин отважилась на побег. — Срать мне на твое начальство! — рычит мужик, пока она на четвереньках пробирается вдоль полок. — Через час, чтобы машина была тут через час, мать твою…. Через ча… Куда, шалава?! Крик обрушивается на голову, словно пыльный мешок, и Дайки секунду не понимает, что происходит. Женщина дергается, вскакивает на ноги и визжит, визжит так, что уши закладывает. Визг смешивается с ревом, а потом гремит выстрел — и женщина падает навзничь. Ее голова стукается об пол рядом с ногами Дайки, в глазах застыл ужас. По светлой блузке расползается бурое пятно, по керамической плитке растекается кровь. Дайки заворожено смотрит на то, как первые алые струйки лижут носки кроссовок, и пытается вместить в голове осознание того, что эта женщина умерла. Двадцать минут назад она выбирала карри на ужин, а теперь ее нет. Совсем. И не будет ужина, и карри, и завтрашнего утра. Дайки пытается вообразить, каково это, когда в грудь врывается пуля, и ежится. Он никогда не видел смерть так близко. А еще Дайки думает о том, что Кисе, наверное, сейчас разревется. Кисе — он такой, как девчонка. Всегда аккуратный, приглаженный, и носом хлюпает, чуть что. Дайки не сразу замечает, что мерно раскачивается вперед-назад, ударяясь затылком о металлическую полку. — Аоминеччи, — чуть слышно зовет Кисе, и голос его удивительно спокоен. А потом его пальцы осторожно и мягко пробегаются по руке Дайки. Кисе гладит костяшками пальцев тыльную сторону его ладони, и Дайки наконец находит в себе силы отвернуться от трупа. — Вы слышали? — хрипло говорит мужик в трубку. — Одну я уже грохнул. Час? Нет, хрен тебе, козлина. Полчаса — или я подстрелю вторую. Он жмет отбой и злорадно ржет, глядя на подругу убитой женщины, которая жалобно скулит и зажимает рот ладонью. Дайки хочется закрыть глаза и провалиться в пустоту. На поверхности его удерживает только рука Кисе. Время тянется медленно. Дайки кажется, что прошло даже не тридцать минут — несколько часов. Ноги затекли, хочется пить. В магазине душно, от острого запаха крови во рту скапливается горькая слюна. От усталости и напряжения Дайки бьет озноб; а может, дело в кондиционере. Откуда-то дует, и Дайки с трудом сдерживается, чтобы не стучать зубами. — Все в порядке, — тихо уговаривает Кисе и поглаживает пальцы Дайки, — они дадут ему машину, он нас отпустит, все будет в порядке. Ничего, Аоминеччи, осталось чуть-чуть потерпеть… Дайки думает, что если бы не Кисе, он давно бы поднялся и двинул сукину сыну по морде. И плевать на то, что случится после. Воздух разрывает знакомая мелодия — Дайки узнает собственный рингтон. Мужик вздрагивает, едва не роняет мобильник; чертыхается, на сразу попадая по нужной клавише. — Ну? Что? Подогнали? Смотрите мне, никаких жучков! Женщина напротив вздыхает и закрывает лицо ладонями, старик-продавец цепляется за полки. По магазинчику разливается облегчение: полиция выполнила все условия, теперь все будет хорошо, их отпустят, больше никто не пострадает. Мужик засовывает телефон в карман, делает шаг к двери — и вдруг замирает. Это не к добру, понимает Дайки. Ничего не закончилось, беда только начинается. Кисе судорожно сжимает его руку. — Так… — Мужик щурится и покачивает пистолетом, рассматривая своих жертв. — Так-так-так… Эй, ты, корова… А, пес с тобой, кому ты нужна… Сиди тихо, дура проклятая… Ты! Ты, сопляк, — он тычет пальцем в Кисе, — тебе сколько лет? — Четырнадцать, — говорит Дайки. Он сам не знает, почему вмешивается. Наверное, потому, что Кисе давится воздухом и не может произнести ни слова. Мужик опускается рядом с ними на корточки. — А тебе сколько? — спрашивает он почти дружелюбно и поглаживает большим пальцем пистолет. — Тоже… четырнадцать. — Дайки сглатывает. — Я просто высокий. Я баскетболист, с детства занимаюсь… — Спортсмен, значит, — кивает мужик. — С детства занимаешься? А он? Он, выходит, не спортсмен? — Нет, — неожиданно четко произносит Кисе, — я — нет. Дайки в изумлении таращится на него, позабыв об опасности. Что за хрень несет Кисе? Зачем он врет? Он спятил что ли, это придурок? Он же занимался футболом, а до футбола — еще чем-то, Дайки не знает точно, чем, никогда не интересовался. И мускулы у Кисе отлично развиты, сейчас только под одеждой не видно. Дайки раскрывает рот, чтобы все объяснить, но мужик уже хватает Кисе за ворот пуловера: — Не спортсмен? Ну и отличненько… Пошли, пацан, с несовершеннолетним они меня точно выпустят. А вы все — сидеть, и чтоб не шелохнулись! Он толкает Кисе перед собой, направив тому дуло под подбородок. Оглушенный и парализованный, Дайки смотрит бандиту в спину и внезапно понимает: Кисе в самом деле спятил. У него поехала крыша, отказали мозги от страха — можно называть как угодно, суть не изменится. Он врал специально, он хотел, чтобы бандит выбрал именно его. Чтобы перепуганная домохозяйка не стала вырываться, а старик-продавец не упал бы с сердечным приступом. Чтобы Дайки не наделал глупостей. — Будешь меня слушаться, останешься цел, — обещает мужик, останавливаясь с Кисе перед дверью. Дайки закрывает глаза. Душа выскакивает из тела, на мгновение переносясь в будущее, и Дайки видит, как бандит ведет Кисе к машине, садится, заводит мотор. Тачка трогается, взвизгивая покрышками, и исчезает в конце улицы. Она едет, едет и едет, а потом останавливается где-то в безлюдном месте. Мужик выталкивает Кисе из машины и стреляет в грудь. Кисе падает навзничь, как та женщина в магазине. По светлому пуловеру расползается бурое пятно, кровь растекается по земле. Дайки может даже заглянуть Кисе в глаза. Там застыл ужас. Дайки возвращается в настоящее. Здесь, в настоящем, Кисе жив; они с мужиком топчутся на пороге перед открытой дверью, дожидаясь, пока полицейские отойдут подальше. У Дайки еще есть несколько секунд. Он вскакивает на ноги; в ладонь сама собой ложится маленькая стеклянная бутылочка кока-колы. Дайки бесшумен, но мужик все равно чует его, оборачивается, наставляет на него пистолет. Матовое стекло разлетается о металлический ствол, кола брызжет в стороны пенистым фонтаном. Грохот выстрела — и плечо обжигает болью, но Дайки все равно. Он рвется вперед, но бандит медленно оседает и валится ничком. Вместо затылка — кровавая каша. К горлу подкатывает тошнота. Спотыкаясь, Дайки перебирается через тело, вываливается на улицу; хватает воздух широко раскрытым ртом. — Аоминеччи, все хорошо, Аоминеччи, что ты, что ты, не плачь... — Кисе говорит что-то еще, трясет за плечи. Дайки подносит ладонь к лицу: щеки мокрые. Оказывается, это он, а вовсе не Кисе, расклеился и ревет, как девчонка. Он пытается отвернуться, спрятаться от чужих взглядов, а горло саднит от стыда и радости, что все закончилось. Кто-то подхватывает его подмышки, тащит прочь от магазина, толкает в руки медиков. — Все в порядке, преступник обезврежен. Кавагути его снял. Операция заняла пятьдесят восемь минут, — докладывает полицейский по рации и с раздражением смотрит на Дайки: — В следующий раз, парень, не бросайся под пули. Оставшихся заложников выводят из магазина. Женщина бьется в истерике, ей колют успокоительное. Врач скорой стягивает с Дайки футболку, накладывает повязку на руку. Пуля прошла по касательной, на плече всего лишь царапина. В соседнюю машину скорой помощи грузят трупы, запакованные в черные пластиковые мешки. Рядом стоит Кисе. — Как ты? — спрашивает он у Дайки. — Нормально. А ты-то сам… Какого хрена ты решил состроить из себя героя, кретин? Кисе улыбается и подходит ближе. Сейчас в нем нет ничего девчоночьего. В Кисе сейчас нет вообще ничего того, что Дайки видит на переменах и тренировках. Исчезло жеманство, не слышно пустой глупой болтовни. Как будто Кисе смысл с себя грим — и оказался совсем другим человеком. — Я не строил. Все бы обошлось, тут же кругом полиция, наверняка снайперы на каждой соседней крыше. Просто не хотел, чтобы ты полез драться с этим козлом на полпути к машине… Но ты все равно полез. — Кисе молчит, и Дайки чувствует себя идиотом, который напрасно рисковал жизнью. Он смотрит на Кисе и думает: как так вышло, что он никогда прежде всего этого не замечал? Дайки всегда считал себя наблюдательным, уверен был, что насквозь видит Кисе. Не то чтобы открытие оказалось приятным. Пока Дайки прикидывает, что бы такое сказать и не выставить себя еще большим тупицей, Кисе протягивает ему руку: — Спасибо. Спасибо, что хотел меня спасти. Это «спасибо» такое неожиданное и искреннее, что злость Дайки растворяется в нем без остатка. Остается только смутная благодарность Кисе за то, что он оказался рядом во время этих пятидесяти восьми минут. — И тебе… спасибо, — отвечает Дайки и отворачивается, надеясь скрыть смущение. Он кашляет в кулак, вертится в поисках футболки; разглаживает пальцем стерильную повязку. Плечо, наверное, заживет через две-три недели. А потом можно будет позвать Кисе поиграть в баскетбол.