Вглядываясь в бездну

"Если долго всматриваться в бездну – бездна начнет всматриваться в тебя." Фридрих Ницше

Некое суеверие передавалось в роду Виттельсбахов из поколения в поколение – хотя о нем не принято было говорить. О нем знали только те, кто испытал его на себе, и даже они ограничивались молчаливыми кивками и многозначительными взглядами. Никто не задавал вопросов о том, что они видели или что это могло значить. Было только одно предупреждение: если тебе доведется увидеть, никогда больше не смотри. Принцессе Софии было тринадцать, когда она впервые увидела. Не произошло ничего особо необычного: кто-то упал с лошади и поранился на охоте. Его принесли в зал – застывшего, с посеревшим лицом. Вокруг раненого было такое столпотворение – неудивительно, что незнакомцу удалось проскользнуть незамеченным ни для кого, кроме нее. София, удивленная и немного испуганная, наблюдала за приближением незнакомца. Стройный, бледный, одетый в черное с редкими проблесками драгоценных камней. Похоже, он не замечал ее, равно как и всех остальных – кроме лежащего мужчины. Он плавно опустился на колени, подсовывая руку под голову раненого, чтобы повернуть ее. Мужчина хрипло вздохнул. Губы незнакомца изогнулись в подобии улыбки, и он присвоил последнее дыхание раненого. София вскрикнула, изумленная и встревоженная. Хотя она указывала прямо на незнакомца, никто не видел его. Он наклонил голову – призрачные волосы упали на тающее плечо – и медленно моргнул темными глазами. Когда он исчез, ей показалось на мгновение, что за его плечами мелькнула тень крыльев. Ее пробрал холод – ужас и восхищение – и она поняла, что ей довелось увидеть. Она не рассказала никому, кроме Марии. В ту ночь они вместе кутались в одеяла и шептались о том, что она видела. Сестра ущипнула ее и сказала, что она врет, но София поклялась их общей кровью. Сестра – ее отражение – недоверчиво уставилась на нее: – Нет, правда? – А кто еще это может быть? – прошептала София. – Кто еще приходит к постели умирающего и забирает его последнее дыхание? Мария стиснула руки. – Молись, чтобы тебе никогда больше не пришлось взглянуть в его лицо, – прошептала она, – потому что это наверняка принесет великое несчастье. София поняла – ведь попасться на глаза Смерти значило, что отныне Смерть будет всегда следить за тобой и твоими близкими. Если ей доведется увидеть его снова, она предпочтет немедленно отвернуться. Увы, два года спустя заболел ее отец. Она пробралась к нему ночью, чтобы попрощаться наедине. Его иссохшая рука покоилась в ее ладонях, и сквозь тонкую кожу можно было разглядеть каждую вену. Несмотря на холодный вечер, она сидела с ним, шепотом рассказывая новости о своей учебе. Его хриплое дыхание становилось все тише и тише. Только когда оно затихло совсем, она поняла, что не одна в комнате. Кто-то еще стоял у постели, на расстоянии вытянутой руки от нее. Совсем рядом Смерть смотрел на нее. Он наклонил голову, в его черных глазах искрилось любопытство. Она набрала было в грудь воздуха, чтобы закричать, но не издала ни звука. Никто ей не поверит. Они решат, что она сошла с ума, как многие в ее роду. Он снова моргнул – медленно, как рептилия, словно это движение требовало величайшего внимания. София снова прижала руку отца к губам. Ее руки дрожали, и она отвернулась от постели, не в силах смотреть. Она услышала тихий шорох крыльев и зажмурила глаза еще крепче, как будто это могло помешать тому, что должно было произойти. С ее щеки смахнули слезинку, и она от неожиданности распахнула глаза. Смерть завороженно смотрел на сверкающую каплю на кончике его затянутого в перчатку пальца. Бледные губы изогнулись в улыбке. – Это мое, – прошептала она. Она ударила его по руке, но ее пальцы прошли насквозь – словно там не было ничего, кроме дыма и воздуха. – Мое, – могильным эхом отозвался его голос. Он исчез, прежде чем затихли последние отголоски. Она выбежала из спальни. Дверь закрылась, и внутри не осталось никого. * Наследие Виттельсбахов жило в крови, а не в имени. Принцесса София Баварская стала эрцгерцогиней Софией Австрийской из династии Габсбургов. На этом все должно было закончиться. Юная эрцгерцогиня молилась и всей душой желала, чтобы так произошло. Но суждено было иначе – ибо зов крови громче, чем слезы. Смерть часто проходил рядом с ней в первые годы ее замужества. Незримым касанием он уносил младенцев из ее утробы, оставляя лишь кровь и горечь. Только взяв в руки своего первенца, она поверила, что наконец-то сможет получить хоть немного покоя. Вместо этого он обратил свой взгляд на ее любимого маленького орленка. Франц, так непохожий на ее супруга ни внешностью, ни манерами, неожиданно заболел. Казалось, это всего-навсего простуда, но вскоре он принялся кашлять кровью. Даже в летний зной он дрожал от озноба, хотя его тело исходило жаром. Когда она была заперта в своих покоях, ожидая рождения второго ребенка, его тоже заперли многочисленные доктора. Ей запретили быть рядом с Францем, но все ее мысли были только о нем. Даже рождение Максимиллиана, второго сына, почти не отвлекло ее. Традиция приковывала ее к постели до определенного дня – только тогда ей подобало подняться. В любом другом случае София бы повиновалась, но в тот роковой день она чувствовала, что просто обязана увидеть его. Зловещее предчувствие, спавшее в ее крови, подсказывало, что должно произойти. Едва она добралась до порога комнаты Франца, как заметила, что туда входит тень с распахнутыми крыльями. Крылья для маленького орленка. Она застыла на месте, пораженная ужасом и горем. Смерть появился так же неслышно, как и вошел. Драгоценные камни блестели на его темных перчатках – как ее слеза когда-то, много лет назад. Он остановился, глядя на Софию. Двери открылись, и толпа слуг заспешила прочь, проходя рядом с ним и даже сквозь него, но он не шевельнулся. Эрцгерцогиня почувствовала, как мир перестает существовать для нее. Ее милого маленького орленка, ее спутника и друга, отняли у нее навсегда. Горничная взяла ее за руку. Эрцгерцогиня высвободилась, покачав головой. Смерть подошел на шаг ближе; еще на шаг. Он продолжал так же пристально смотреть на нее, не отводя внимательных ожидающих глаз. Он поднял руку, словно намереваясь коснуться ее застывшего лица. – Нет, – прошептала София, смаргивая слезы. Смерть развернул крылья, окружая ее непроницаемой тьмой. Его пальцы дотронулись до ее щеки в поисках слезы, которую она не могла позволить уронить. – Нет, – повторила она громче и резче. Невероятным усилием воли София отступила назад. Его рука задержалась на мгновение, и выражение лица не изменилось – но она знала, что он недоволен. Он исчез, растворяясь в тени своих крыльев, превращаясь в ничто. Она опустилась прямо на пол, и ее окружили обеспокоенные слуги. Сердце бешено билось от ужаса, а ей хотелось, чтобы оно превратилось в камень. Она не решалась зайти в спальню, боясь, что просто рассыплется на части. Слуги отнесли Софию в ее покои, к почетному заключению и ребенку. Макс спокойно спал в колыбели. Она печально посмотрела на него. Теперь он всегда будет напоминать ей о прекрасном юноше, благодаря которому она сумела на время забыть о тяготах жизни при дворе. Франц так и не успел увидеть ребенка... Она коснулась края колыбели. Взгляд Смерти лежал на ней. Он забирал жизни ее близких и ожидал ее слез. Возможно, поэтому о нем никогда не говорили, не считая мрачных предупреждений. Смерть мог проявить интерес, и если ему позволить – надолго задержать свое внимание. Она подняла руку и вытерла рукавом стоящие в глазах слезы. Она не будет плакать; этого удовольствия она ему не доставит. Она откажется от любых чувств – будь то печаль или радость – пока его взгляд не упадет на кого-то другого. *** Эрцгецогиня София не была единственной в роду Виттельсбахов. Закрыв свое сердце, ей удалось отвратить от себя взгляд Смерти. Хотя он забрал еще двоих ее детей, она отвернулась от него. Слуги шептались, что она стала холодной и равнодушной, но она не обращала внимания. Ее поведение сочли неподобающим, когда она не пролила ни слезинки о маленькой Марии Анне. Когда ее четвертый сын родился мертвым, она поднялась с постели в тот же день, оттолкнув черные крылья, смыкавшиеся над ней. Лучше навсегда скрыть свое сердце, чем дать ему повод задержать на ней взгляд. Затем, неожиданно, Франц стал императором. Хотя ради этого пришлось пожертвовать собственным титулом императрицы, София была рада за него. Он был умным мальчиком, и он внимательно слушал ее наставления. Долг стал ее главным союзником, и все заботы и печали были забыты – до тех пор, пока его рука не коснулась ее вновь. Она была поражена, когда поняла, что пока она побеждала – другие ее родичи были менее удачливы. Милый Франц должен был жениться на девушке из рода Виттельсбахов; у Людовики было достаточно дочерей. Все было решено: Нене была хорошо образована, воспитана соответствующим образом и готова слушаться свою тетку. Но Франц выбрал младшую, юное создание с широко раскрытыми глазами. Надо признать, красотой она превосходила свою сестру, но казалась странной, немного не от мира сего; и это беспокоило Софию не меньше, чем простоватые манеры девушки. Только на свадьбе, когда в зеркалах мелькнул изгиб сумрачного крыла, эрцгерцогиня поняла, в чем дело. Она не видела его лица, но знала, что он здесь, и что теперь он преследует другую из ее рода. Людовика в своем благонамеренном ослеплении и не подумала предупредить свою дочь, как опасно искать милости Смерти. София внимательно присматривала за девушкой. Это могло показаться жестоким, но на самом деле было необходимо. Если ее голова будет занята протоколом и манерами, у нее не останется времени думать о мрачной тени, преследующей ее семью. Ее собственное обучение было столь же нелегким. Девушка оказалась упрямой и своевольной. Нередко она напоминала Софии ее саму – какой она была, когда только появилась при дворе. Но, в отличие от эрцгерцогини, юной императрице удалось забеременеть достаточно быстро. К удовольствию Софии, ребенок родился без осложнений – здоровая и красивая девочка. Ее назвали в честь бабушки. Вскоре у нее появилась сестра, и казалось, что все идет хорошо. Как легко было погрузиться в это притворное спокойствие. Франц с женой и детьми отправился в Венгрию – с государственным визитом; София продолжала править империей в отсутствие сына. Все было в порядке, пока с юго-запада не пришли новости о том, что дети заболели. Императрица, как говорили, была вне себя от горя, Франц же заканчивал все дипломатические переговоры как можно скорее. София не проявила никаких чувств, хотя страх сжимал ее сердце. Она любила маленькую Софи так же, как собственных детей, а Гизела была такой храброй для своего возраста. Невыносимо было думать о том, чтобы уступить ему любую из них. Она с головой ушла в дела, но страх постоянно направлял ее мысли к малышкам в Венгрии. Когда печальные известия достигли Вены, она даже не удивилась. Маленькую Софи отняли у них навечно. Франц и Сисси вернулись, когда Гизела достаточно поправилась для путешествия. Франц был убит горем, но прилагал все усилия, чтобы скрыть это. Зато его жена ничего не скрывала. Ее бледная кожа стала неестественно прозрачной, темные глаза казались огромными на осунувшемся от горя лице. София помнила, как тяжело пережила потерю своего возлюбленного Франца и собственных детей. Сисси казалась куда более хрупкой. Она не вынесет, если Смерть вернется за следующей жертвой. София взяла маленькую Гизелу под опеку в тот же день. Когда следующей весной родился кронпринц, его тоже забрали у матери. София знала – пусть лучше Сисси будет далека от них, чтобы Смерть не обратил на них свой взгляд, задумав повлиять на их мать. Сисси, возмутившись, восстала против своей свекрови и тетки. Она осмеливалась открыто противоречить приказам эрцгерцогини. Краски вернулись на ее лицо, и ее глаза пылали гневом. Да, в ней была сила – София была вынуждена это признать – но эта сила не поддавалась управлению. Впрочем, достаточно было разжечь ее и не давать угаснуть. Возможно, этого хватит, чтобы не дать ему подступиться. *** Со временем многое становилось яснее. Для Софии стало очевидно, что хотя Сисси и обладала сильной волей, разум ее был слишком хрупок, чтобы успешно противостоять влиянию сверхъестественной тени. Императрица не проявляла твердости, не сопротивлялась так, как это было с Софией. Чаще всего она просто бежала. Она убегала из Вены на Корфу, Мадейру, в Британию – куда угодно, лишь бы подальше от столицы империи. Частично в этом виновен был страх встретиться со своими бедами непосредственно в Хофбурге. София признавала, что она сама усложнила девушке жизнь, но теперь эта девушка была взрослой женщиной и трижды матерью – и никоим образом не соответствовала этому. Как ребенок, она по-прежнему убегала от неприятностей; но, будучи императрицей, она искала убежища далеко за стенами своей комнаты. Осознание того, что Сисси была далеко, и преследующее ее создание, вероятно, тоже, приносило некоторое облегчение; но София беспокоилась о детях. Гизела росла стойкой и умной, как ее отец, но маленький кронпринц Рудольф, очевидно, удался в мать. Он производил то же впечатление преследуемого, вселявшее в его бабку дурные предчувствия. Будучи наследником престола, он не мог позволить себе попасться на глаза тому, кого никто не должен был видеть. Мальчик не наблюдал ничей смертный час, но София знала, что он увлекается охотой. Он часто приносил ей рисунки со своих вылазок в поля – испачканные в крови наброски. Иногда он даже приносил свою добычу, ожидая, что его похвалят. Конечно, думала она, он не станет являться ради какого-то подстреленного зайца. София пыталась отвлечь Рудольфа учебой и дисциплиной – то, чего так не хватало его матери – чтобы приготовить его к грядущей роли императора. Она надеялась, что при более строгом воспитании мальчик вырастет более сдержанным и разумным, чем императрица – но надеялась тщетно. Впервые в жизни Сисси удивила Софию заботой о ребенке, от которого была почти полностью отдалена. По ее просьбе воспитание Рудольфа сделалось легче – несмотря на то, что эрцгерцогиня была этим недовольна; а затем, стоило ей вернуться, она тут же уехала снова. О да, мальчик был умен. Он прилежно учился и занимался наукой, но даже в учении возвращался к охоте. Смерть во всех формах привлекала и завораживала его. Он охотился за всеми возможными животными, тщательно записывая каждый случай. София не могла сдержать растущий страх, глядя, как он окружает себя мертвыми телами всех форм и размеров. Но, увы, она не могла запретить ему охотиться – так же, как не могла запретить его отцу. Охота была традицией, соблюдавшейся на протяжении многих поколений, пусть даже ее внук чрезмерно погрузился в это занятие. Чтобы развеять свои опасения, она даже посещала охоту – хотя только в качестве наблюдателя. Она была уверена, что только тревоги о благе своей семьи, не говоря уже о благе империи, заставляют ее думать о худшем. Ее сердце сжалось, когда она заметила знакомое бледное лицо среди тех, кого ее сын и внук приглашали на свои охоты. Вместе с другими она подошла похвалить их за меткость – и увидела, как Рудольф обернулся к бледному незнакомцу. К ее ужасу, рука в перчатке коснулась плеча ее внука. Что еще ужаснее, он улыбнулся в ответ. Земля закачалась под ее ногами, дыхание перехватило. Рудольф, продолжая гордо улыбаться, повернулся к ней, и ей оставалось только ответить такой же улыбкой. Все это время она чувствовала взгляд темных глаз на своем лице – снова. Несмотря на собственный страх, она позволила себе встретиться с ним взглядом. Смерть чуть наклонил голову, и его губы шевельнулись в не-улыбке, которая снилась ей в кошмарах столько лет. Он коснулся рукой груди и поклонился, прежде чем исчезнуть. *** Один человек в семье, притягивающий взгляд Смерти – уже достаточно тяжело. Но сразу трое – это было подлинное несчастье. На Хофбург словно наползала мрачная тень, хотя София не решалась говорить об этом со своей невесткой или внуком. В самом деле, как можно заявить – ты привлекаешь внимание того, кто является концом всего живого? София проводила ночи в церкви Хофкапелле, в молитвах об отвращении беды, но поздно – беда уже случилась. Империя, которую она так ревностно хранила с помощью своего сына, рассыпалась на части. Они едва успели оправиться от Крымской войны, как вспыхнуло восстание в Италии, а теперь и Пруссия пробовала на прочность их границы. Даже при императорском дворе все еще существовали разногласия. Буйный характер Сисси плохо сочетался с верностью долгу, присущей Францу. Ее увлечение Венгрией грозило стать политической ошибкой, но она продолжать настаивать на том, чтобы посвящать свое время этой стране и изучению языка. Дела шли все хуже и за границей: власть Максимиллиана в Мексике становилась все слабее. София никогда не одобряла этот замысел с восстановлением мексиканского престола, особенно с участием ее любимого сына. Находиться в разлуке с ним было невыносимо; а если что-то случится, пройдет несколько недель, прежде чем известия дойдут до них. Все распадалось на части, осколок за осколком. С разочарованием она смотрела, как Франц Иосиф подписывает договор с Венгрией. Возможно, таким образом он и сохранил корону, но сама София и подумать не могла о том, чтобы дать этой стране собственные права и привилегии. Она помнила кровавые бунты 1848 года. Червь вгрызался в сердцевину, и империя рассыпалась, как песок сквозь пальцы. Спустя несколько дней их настигла ужаснейшная новость из всех возможных: Максимиллиан, император Мексики, был мертв – расстрелян повстанцами. София ощутила, как знакомая боль снова сжала ее сердце. Она любила всех своих детей, но Макс, милый Макс, был единственным напоминанием о ее юном гордом французском орленке. Он всегда был решительным и деятельным... а теперь он покоился где-то в Мексике, пронзенный пулями расстрельной команды. Она закрыла свою дверь для Франца. Она не могла вынести его лица, полного терпеливого ожидания – и он не был Максом. Он ждал, что она будет сильной – как всегда; но на этот раз у нее не было сил. В ее покоях царила тишина. Она приказала горничной задернуть шторы, превращая сумерки в полную темноту, и отпустила ее. Усевшись за стол, она сложила руки на полированной крышке. Сквозь тонкие кружева перчаток виднелась бледная кожа. Она не шевелилась – только слезинка скатилась из уголка глаза. Ни всхлипов, ни каких-то еще звуков. Она просто тихо сидела в темноте и ждала. И он не разочаровал ее, явив из мрака свой бледный лик. Он подошел ближе – София готова была поклясться, что чувствует, как сумрачные крылья касаются ее платья, вновь смыкаются над ней. Он поднял затянутую в черную перчатку руку к ее лицу, и она закрыла глаза, когда он смахнул одинокую слезинку с ее щеки. – Почему? – шепотом спросила она. – Почему? – повторил он. Казалось, его голос расходится волнами эха, словно в глубине огромной пещеры. – Почему ты мучаешь нас? Его губы коснулись ее уха, и кровь застыла в ее жилах, когда он прошептал: – Потому что вы сами этого хотите. *** Когда стоишь на краю осыпающегося обрыва и сделать шаг означает потерять равновесие – лучше оставаться на месте, пусть даже исход будет тем же самым. У Софии больше не оставалось сил бороться. Империя неумолимо приближалась к своему концу, и она знала, что никак не сможет это остановить. Темные глаза следили за ними из сумрака и ожидали, когда все обрушится, как карточный домик. Рождение еще одного ребенка ничего не изменило. Как бы она ни охраняла этого младенца, было уже слишком поздно. И Сисси, и Рудольф слишком часто и слишком охотно смотрели в лицо тому, кто уничтожал все, что было им дорого. Эрцгерцогиня слишком устала. Пусть императрица воспитывает своего ребенка, как хочет. Все равно – конец уже близок. Даже Франц заметил перемены и сказал ей об этом, удивляясь ее внезапной апатии. Она смотрела на него и вспоминала то время, когда он ценил ее слова превыше всех других слов. Увы, теперь у Софии не осталось для него советов. Он держал ее за руку, словно она была больна, и тихо рассказывал о своих тревогах. – Ты – император, Франц, – устало ответила она. – Ты должен править так, как сочтешь нужным. Тогда ее сын, который был обязан ей всем, поднялся и ушел, оставив ее в одиночестве. Он еще не раз приходил к ней, но неизменно получал тот же ответ. Ее силы истощились, и было лишь вопросом времени, когда она сможет наконец отдохнуть и позволить своему запертому сердцу застыть в последний раз. Время больше не имело значения. Ничего не менялось. Сисси отсутствовала. Рудольф изучал вопросы смерти. Франц оставался один. Головные боли София встретила с облегчением, устав ждать признаков неизбежного конца. Врачи предлагали множество лекарств, микстуры и пилюли, но ее боль побеждала их одно за другим. Она стала хуже видеть, и часто память возвращала ее в давно ушедшие дни. Однажды вечером, очнувшись от краткого сна, она увидела Людовику у своей постели. – Ты должна была предупредить ее, Людовика, – пробормотала она; сестра осторожно взяла ее за руку. – Она должна была знать. – О чем ты говоришь? – голос сестры звучал непривычно тихо. – О чем предупредить? – О том, как опасно смотреть ему в лицо, – ответила София дрожащим голосом. – Он преследует каждый ее шаг, потому что она посмела взглянуть на него. Рука, держащая ее ладонь, резко отдернулась: – Ты говоришь загадками. София прикрыла глаза. Невыносимо болела голова. – Ты никогда не обращала внимания на тайны, Людовика, – прошептала она. – Наша семья... видит зорче, чем другие. Маленький подарок, отцовская кровь. Я видела, как он наблюдает за нами. – Наблюдает? София подняла отяжелевшие веки, чтобы поглядеть на сестру – но возле постели была вовсе не Людовика. Сисси взволнованно смотрела на нее. – Сисси? – Вы, кажется, немного не в себе, тетушка, – императрица положила ей на лоб холодный компресс, который ничуть не облегчал боль. Она рассмеялась, но этот смех показался Софии вымученным и неискренним. – Похоже, вы вспоминаете кого-то другого. Эрцгерцогиня откинулась обратно на подушку. – Я все помню хорошо, Сисси, – шепотом сказала она. – Не доверяй ему. Он приносит лишь горе тем, кто осмелится посмотреть на него. – Не мне, – шепнула Сисси в ответ. – Ах, Сисси, – каждое слово давалось Софии с трудом. – Подумай о своей дочери. Подумай о маленькой Софи. Сисси отвернулась. – Вам нужно отдыхать, тетушка, – тихо произнесла она. София чуть улыбнулась – одними уголками губ. – Нет, – пробормотала она, глядя мимо Сисси. Он стоял там, молча, выжидая. София медленно подняла руку. Даже такой ничтожный жест теперь выматывал. Она держала руку так, как когда-то протягивала ее бесчисленным дворянам для поцелуя. – Я готова. Сисси ахнула, оборачиваясь. Возможно, глупая девчонка увидела его, а может, и нет. София почувствовала касание его затянутых в перчатку пальцев, когда он поднес ее руку к своим губам. Смерть поцеловал кончики ее пальцев, и его крылья распахнулись, окутывая их обоих тьмой. Когда он присвоил ее губы и ее жизнь, она почувствовала аромат морозного солнечного утра. – Добро пожаловать, императрица, – проговорил он, поднимая ее с постели. – Я не императрица, – она отняла свою руку. Он склонил голову, внимательно глядя на нее: – В своем сердце ты остаешься ею. Только сердце определяет, кто мы такие. – А что, – тихо спросила она, – что в твоем сердце? Его губы изогнулись: – Человечность.