Pastel

«…ars longa, vita brevis est». Вздохнув, Валлевида мягко захлопнул книгу. Не поймешь, длинна жизнь или коротка, когда она проходит в четырех стенах, одна из которых — решетка. Эта драма написана задолго до его рождения, и, когда его не станет, чьи-то пальцы так же будут поглаживать переплет. Если кто-то неграмотный не придумает сделать из этих страниц несколько самокруток… Он протянул руку, поставил томик на полку. Бросив на нее беглый взгляд, покачал головой: серый переплет из растрескавшегося от времени картона венчал жестяную коробку с красками словно надгробие. — Бревис эст, — невольно усмехнулся Валлевида, кладя томик плашмя. Вытянув из-под него ящичек с пастелью, он уселся на кровать. Перебирать личные вещи было приятно, в этом чудилось что-то забытое, по-домашнему теплое, недоступное для казенщины. Пастель не совсем его, не из подвала же с собой принес… Но больше она никому не нужна, значит можно оставить себе и постепенно приручать, отдавая ей тепло. Художник снял крышку. Такая щедрость: стопка шершавой бумаги, несколько десятков разноцветных мелков. Валлевида провел ладонью по круглым палочкам, с легким стуком перекатившимся под рукой. На что ему столько, если интерьеры тюрьмы можно рисовать всего двумя: черным и серым? Так… а почему они вообще покатились, если раньше лежали вплотную? Пересчитав мелки, Валлевида понял, что не хватает только трех: зеленого, охры и какого-то из светлых, наверное, бежевого. Почему именно эти, для чего? И, главное, кому понадобилось красть у него краски? — Может, ты сам их потерял? — хмыкнул Эван, когда Валлевида поделился с ним своим открытием. — Или потратил. Вторая половина шутки вышла резковатой: журналист знал, что за все годы в тюрьме его собеседник ни разу не брался рисовать, исключая редкие нервные наброски на обрывках бумаги, которые спустя несколько минут сминались в кулаке и летели на пол. Эван подобрал некоторые из них, но хранить не стал: в линиях карандаша было что-то неприятно-колючее, словно в бумажном комке скрывалась игла. — Ты знаешь, что нет, — улыбка Валлевиды была отстраненно спокойной, но глаза светились интересом. — Видимо, у нас завелся воришка… — Вор должен сидеть в тюрьме, — наставительно заметил Эван и тут же фыркнул, заставив сплетничающих неподалеку заключенных вздрогнуть. Из-под серебристой челки снова блеснул оживившийся взгляд: — Но в этот раз его поймает не детектив, а я. Эван недоуменно приподнял бровь: — Да? Прямо не верится, что тебе жаль этих трех кусочков мела. — Нисколько не жалко. Но зато очень интересно… Проходя по одному из дальних коридоров, Валлевида услышал впереди голоса: похоже, это была та компания, что могла насмехаться над его «общением» с Дюрером круглый год, не нуждаясь в смене темы. Парень привычным жестом прикрыл прядью волос желтеющий синяк на левой скуле. Но парировать остроты, загоняя раздражение и обрывки воспоминаний вглубь, не хотелось. Эти насмешки как грязь — высохнет и сама стряхнется с рук, но прикосновение приятным не назовешь. Быстро свернув за угол, Валлевида шагнул в тень закутка с дверью в кладовые. Грубый смех над какой-то скабрезностью прозвучал в другой стороне, постепенно затихая, и парень облегченно вздохнул. Можно ходить мимо, не отводя взгляда, можно прятаться. Но если прячешься, нельзя позволять себя найти. Переведя дух, он взглянул на стену напротив — и не удержался от улыбки. Сыроватую штукатурку невысоко от пола прочертила большая трещина, похожая на ветку. Видимо, не он первый заметил это сходство: «набросок» был жирно обведен бурым мелком, а на отходящих от него тонких отростках неумело, но тщательно были нарисованы белые цветы и неровные овальные листья. Зеленые, конечно. Валлевида опустился на одно колено, наклоняясь к стене. На полу под ней остался белый штрих и немного крошек — кто-то спугнул «живописца» и тот уронил мелок, да и закончить рисунок не успел. Сложно было бы придумать что-то более чужеродное этим стенам, но он все же появился здесь. Художник протянул руку, коснувшись цветочного лепестка — на пальце остался светлый след, как пыльца. Ударив носком ботинка по штукатурке у самой двери, Валлевида подобрал несколько отвалившихся кусков. Выбрал самый мягкий и, еще раз окинув картину взглядом, осторожно провел им по краю одного из листьев, придавая ему форму. — Серьезно? — Эван почесал в затылке. — Это же там, где камеры с третьего десятка: забытый богом угол, со сквозняком и плесенью. — А теперь там появилось кое-что поинтереснее. И знаешь, мне кажется, что это не предел. Через несколько дней из коробки пропали еще два мелка. Перебрав оставшиеся, Валлевида отделил еще пару из тех, что были ближе по цвету, и украдкой, словно стесняясь своего поступка, опустил их в карман. Он идет по коридору, пытаясь угадать, что нового будет на рисунке в этот раз. Неизвестный «художник» не остановился на одной ветке, за ней появились силуэты цветущих деревьев: тонкие стволы, неровные просвечивающие кроны… Когда резкий окрик надзирателя вырывает его из раздумий, это похоже на первый, хрусткий удар топора по древесине у самых корней.  — За мной. Рука легко, небрежно скользит в карман брюк, и мелки с глухим стуком игральных костей катятся из ладони на землю. Он заберет их, потом. Когда очнется. Потолок. Каменно-серый, а тени на нем черные. Как уголь, сажа… самые темные пастельные мелки. Валлевида моргает, пытаясь сфокусироваться хоть на чем-то, кроме дрожащих теней и пятен перед глазами. Светлое пятно — жестяная коробка. Мелки. Сквозь туман и полумрак проступает картина. Она не здесь, но он ее помнит. Нежная весенняя зелень, белые цветы, белые… Он терпеливо лежит, ожидая, пока отпустит боль в висках. Чуть помедлив, заставляет себя приподняться. Впервые за долгое время его тянет не к кружке с водой, не прочистить желудок от проглоченной крови и прочей дряни, а к коробке с красками… Руки ломит от костей до саднящей кожи, и он все же роняет ящик на одеяло. Короткие цилиндрики рассыпаются, и Валлевида медленно, по одному укладывает их в коробку, поглаживая каждый кончиками пальцев. Это успокаивает, помогает сосредоточиться: два… три… пять… семь… За то время, что он валялся в серой мгле, не помня себя, воришка не взял ни одного мелка. Валлевида встал, опираясь на стену. Он должен пойти и посмотреть. Вот то место, где он в прошлый раз бросил мелки, уходя с Дюрером. Два потрескавшихся цилиндрика лежат в углу, у самой решетки пустой камеры. И правда, кому они здесь нужны? Ну, кроме него и неизвестного художника. Хотя, загадку его личности нельзя назвать неразрешимой. Перед поворотом Валлевида медлит: а если картину нашли, закрасили, и на ее месте просто уродливое серое или грязно-зеленое пятно? Рука стискивает в кармане два мелка — нет, сад должен быть там. Едва он заворачивает за угол, из груди вырывается облегченный вздох, перекрывающий собой боль от синяков и ссадин: «художник» не отказался от своего творения. Деревья стали выше, почти ему по плечо, цветы раскрылись еще больше — рисовавший втирал в штукатурку последние крошки пастели, подправляя лепестки кончиками пальцев. Вряд ли он знает про эту технику, просто хотел продолжать рисунок, пока не закончатся мелки. Видимо, брать новые, пока их владелец лежит в беспамятстве, тускло глядя в пустоту, ему не позволяла совесть. Одна из частей яблоневой кроны — Валлевиде сразу показалось, что это их нежные цветы пытался изобразить «живописец» — была заштрихована особенно густо. Приглядевшись, он увидел, что под зелеными линиями темнеет бурое пятно, словно о стену опирались краем ладони, на которой запеклась кровь. Валлевида оглядел собственные руки, покачал головой и, стараясь не касаться стены, начал рисовать. — Видел? — Валлевида отметил на лице Эвана легкую тень задумчивости. — Еле нашел. Знаешь, я впечатлен. И не рассказывай, что ты не приложил к этому руку. Валлевида с улыбкой пожал плечами. Когда из коробки пропал голубой мелок, стало ясно, что работа над полотном подходит к концу. — А кто второй мастер живописи по штукатурке? — Есть у меня предположение…, но я ведь обещал поймать с поличным, правда? Потянуться изо всех сил, мелок взять за самый краешек — все равно не достать! Большая часть неба была уже покрыта бело-синими штрихами, словно по нему бегут легкие облака, но там немного не хватает, всего одной детали — и никак. Он отступил на шаг, чтобы перевести дух, и… — Давай помогу. — Валлевида! — Гайз отшатнулся к двери, едва не врезавшись в нее плечом. — Я… я не… Мальчишка невольно попытался спрятать руки за спину, на что Валлевида искренне и беззлобно рассмеялся. К его удивлению, глаза Гайза странно заблестели, хоть тот и старательно глядел в сторону, боясь встретиться с соседом взглядом. — Я… прости меня! Я не должен был брать твои краски, но… Сейчас весна, настоящая весна, понимаешь? Там, снаружи, все цветет, там улицы, сады, небо… я увидел эту трещину, когда хотел спрятаться от… Валлевида снова улыбнулся: как много в мире совпадений. Он молча слушал, как Гайз взахлеб объясняет ему то, что и так стало понятно, пока они в четыре руки, втайне друг от друга рисовали этот сад, и продолжал улыбаться. — Валлевида, не молчи! Я… я не знаю, что еще сказать! — Дай сюда, — художник протянул ладонь. Чуть помедлив, Гайз положил на нее темную палочку пастели, которой безуспешно пытался нарисовать что-то в верхней части картины. Не успел он отпустить мелок, как Валлевида сжал пальцы и, приподняв легкого мальчишку за пояс, уверенно провел его рукой несколько линий над кронами деревьев. — Как ты догадался? — едва оказавшись на твердой земле, Гайз вывернулся из захвата и отскочил в сторону. — Почему птицы? — Потому, что птицы свободны, — Валлевида забрал у него мелок и подправил один из силуэтов, увеличив размах крыльев. — И ты тоже освободишься, я верю. — Правда? — Правда. Еще увидишь все это и, если захочешь, нарисуешь снова, — художник показал на белую дымку цветущих яблонь и легкие росчерки улетающих вдаль птиц. — А ты мне поможешь, — в голосе мальчишки не было даже намека на вопрос. — Я совсем не умею рисовать. — Ну не скажи, эта картина — твоя, можешь даже подписать ее, — Валлевида вернул ему палочку. Гайз внимательно оглядел рисунок: портить его своей корявой полуграмотной подписью не хотелось. Вдруг он улыбнулся и, растерев в руке мелок, поставил внизу ясный отпечаток ладони. — Так даже лучше, только… Гайз резко протянул руку и, мазнув своей ладонью по соседской, прижал ее к стене рядом со своей «подписью». Валлевида с удивлением посмотрел на пальцы, перепачканные пастелью. Искусство вечно. Жизнь коротка. Но, пока есть несколько мелков, друзья и вера в свободу, это не имеет никакого значения.