Don't Believe in Touchdowns

Первым объявляется Гарри — и полчаса не прошло, как их наконец-то распустили по номерам, а Стайлс вваливается к Зейну с розой наперевес. Кудри, к которым так и хочется прикоснуться, ресницы, ямочки, сногсшибательная ухмылка — всё при нём. — Пойдешь со мной на выпускной? Ещё пару месяцев назад сердце Зейна пустилось бы вскачь от такого предложения, пусть даже фраза и глупая; к счастью, время, когда ему хотелось целовать Гарри сколько хватит дыхания, в прошлом. Сейчас хочется всего лишь его защекотать. Хотя… в прошлом или нет, всё равно ситуация неловкая. — Это Луи тебя надоумил? — осторожно взяв цветок, Зейн ожидает утвердительного ответа, потому что, во-первых, кто же ещё, а во-вторых — Гарри совершенно не умеет врать, или делает это так неуклюже, что лучше б и не пытался. Из-за своей честности Хазза не самый подходящий соучастник для Томлинсона, и, по правде говоря, в глубине души Зейн этому рад. — Луи? Нет, что ты. Луи тут ни при чём. Малик сердито фыркает. — Мы оба знаем, что ты врешь. Ни ты, ни я — не американцы. К тому же, чтобы попасть на выпускной, надо хотя бы закончить школу. — И правда что. — Мелочи вроде гражданства Гарри, конечно, не учел, но он и не из тех, кто заморачивается по пустякам. — Ладно. Тогда … как насчёт пойти в бар и угостить меня чем-нибудь? — Не могу, — пожимает плечами Зейн, — дурацкие американские законы и всё такое. Выпивка из минибара тебя устроит? — Вполне! — Протиснувшись мимо Зейна в номер, довольный до невозможности Гарри падает на кровать, вытягивается во весь рост и хлопает по одеялу рядом с собой: — Иди сюда, хочу тебя помучить. — Вообще-то, друзья так не говорят, — замечает Малик, но это же Хазза, у него собственные представления о том, что можно говорить и делать, а что – нет. У Томмо, кстати, тоже. Нет, к чёрту Луи. Нужно перестать о нем думать прямо сейчас. — Эй, может, у тебя и мороженое есть? — по сравнению с Гарри-которому-что-то-надо, котик из «Шрека» — жалкий дилетант. — Меня как-никак только что отвергли. — Посмотрим, что можно сделать, — смеётся Зейн. *** Гарри всё равно, где спать — у себя или у Зейна, тем более, если к себе ещё нужно вставать и идти, так что разговор с Луи пришлось отложить на утро. Дождавшись, пока остальные выйдут из автобуса, Малик придерживает его, взяв за руку — узкую кисть с вытатуированной чуть выше косточки птицей Зейн невольно стискивает так, что могут остаться следы. — Ты идиот, Лу, о чем ты только думал? Почему Гарри? Если бы он всё ещё мне нравился, шутка получилась бы слишком жестокой даже для тебя! Томмо недоверчиво выгибает бровь. — То есть больше он тебе не нравится? — Дело не в этом, — сердито шипит Зейн. Видит Бог, он уже не раз пожалел о том, что когда-то признался Луи в своих чувствах. Они выпили тогда слишком много, и момент показался подходящим… то есть не то, чтобы на самом деле подходящим — просто один из тех редких случаев, когда Томмо притих, приткнувшись к его, Зейна, плечу, непривычно сдержанный, серьезный… вот и вырвалось. После они никогда об этом не говорили — до сегодняшнего дня. — Не в этом? — щурится Томлинсон. — Тогда в чем же? Вид у него настороженный, и сердитый, и пульс — Зейн чувствует это, потому что все ещё сжимает его запястье — лихорадочно частит. — Если бы я все принял всерьез, а Гарри догадался об этом — ему пришлось бы сказать мне «нет». Ты знаешь не хуже меня, что с «нет» у него проблемы. Знаешь, как он расстраивается, когда приходится отказывать или возражать. Может и разрыдаться. Мысль о плачущем Гарри одинаково неприятна обоим. Будь на месте придурка, так глупо подставившего Хаззу, кто угодно другой — Зейн не стал бы тратить время на разговоры, но ударить Луи у него рука не поднимется. К сожалению. Когда Малик наконец отпускает его и уходит, не оглядываясь, Томмо медлит ещё несколько секунд, прежде чем пойти следом. *** Вот хоть убей, но Зейн не помнит, чтобы ему когда-нибудь хотелось встречаться с Лиамом, и уж тем более он не мог и об этом растрепать Томлинсону по пьяни. Почему же тогда, черт возьми, Пейн поджидает его с совершенно потерянным видом, тиская шипастый стебель ещё одной розы? Стянув пиджак, Зейн обходит переминающегося с ноги на ногу Лиама в поисках вешалки. Гарри, Найл и Луи пока заняты на фотосессии, поэтому в гримерке больше никого нет. Так и не дождавшись объяснений, Зейн подталкивает Пейна к дивану, усаживает и опускается рядом. — Ну? — Будешь моим Валентином? — Сейчас март, — со вздохом напоминает Малик. — Что тебе пообещал Луи? — Пообещал, что целый месяц не станет меня трогать, — признаётся Лиам, и ради такого действительно стоило рискнуть. Во время тура, когда они день за днем проводят чуть ли не на коленках друг у друга, Томмо иногда заносит, и, хотя ему удается балансировать на грани между смешным и низким, его выходки становятся куда непристойнее и грубее, чем обычно. Обняв беднягу Пейна, Зейн притягивает его ближе и забирает розу. — Спасибо за цветок, дружище, но лучше б ты притащил шоколадку. — Если бы я знал, — зевнув, Лиам устраивается поудобнее, щекоча подбородок Зейна ёжиком коротко остриженных волос. — Ничего, может, в следующий раз. Странно даже подумать, что когда-то они не были знакомы, Зейн — и эти четверо; всего-то пару лет прошло, а кажется, будто знакомы целую вечность, и кому ещё он может доверять так же безоговорочно, чьи лица, привычки и вкусы знает так же — наизусть, как собственные, кто может быть ближе? Спасибо, X-Factor. *** Остаток дня проходит на автомате — как и всегда, когда им весь день приходится переезжать с места на места, позируя там, улыбаясь здесь, раздавая автографы и выступая где-нибудь ещё. Луи держится на расстоянии, да Малик особо и не пытается ещё раз перехватить его с глазу на глаз. Конечно, у Томмо есть чувство юмора, Зейн подтвердил бы это первым, пусть и довольно странное, но нынешняя затея… кажется совершенно бессмысленной. Для Гарри — даже опасной. С другой стороны, Луи вряд ли согласился бы оставить Лиама в покое на целый месяц просто так, за здорово живешь, но ни одного веского оправдания этой щедрости Зейн придумать не может. Зато поздно вечером у двери своего номера он обнаруживает Найла. Почему-то с пустыми руками. — Зейн, — радостная улыбка Хорана заставляет лампочки в коридоре тускнеть от зависти, — Зейн, чувак, будешь моей подружкой? Твою мать. Сколько ж можно, а? У Зейна был длинный, очень длинный и трудный день, к тому же эта дурацкая шутка перестала казаться ему смешной ещё в самом начале, так что он и не пытается скрыть раздражение: — Что, даже розочки не принес? Не такая уж я дешевка, Найлер. — Ох, да. Черт. В комнате оставил, — замявшись на пару секунд, ирландец снова ухмыляется. – Ну, так как? — Я не девчонка. — Точно, — энергично кивает Хоран. — А ты — натурал. — Ага. А ты – нет. Шагнув вперед, Найл берет Зейна за руку. — Ты это серьезно? — Да нет. Просто действую тебе на нервы, потому что Луи попросил. Ну конечно. Ещё бы не чёртов Луи, чтоб его. Иногда этот парень ухитряется быть даже большей скотиной, чем обычно. Получив вместо розы дружеское объятие, Зейн отступает, выуживая ключи; то, что он едва на ногах держится от усталости, доходит даже до Найла. — С каких это пор мы делаем всё, о чем просит Луи? — С тех самых, как он платит за чипсы. — Старая добрая взятка, что может быть проще? И с чего бы это Хорану от неё отказываться, действительно. — Тебе бы выспаться не помешало, парень. Глаза вон слипаются. Малик согласно кивает, сдерживая зевок. Он готов на ходу отключиться, что верно, то верно, но вместо этого спроваживает Найла и идет к Томлинсону. Судя по виду Луи, никакие угрызения совести его не мучают — нетерпеливый стук в дверь явно вырвал змеёныша из объятий теплой уютной постельки. Заношенная футболка кажется Зейну подозрительно знакомой, но в группе это дело обычное, никто здесь не верит в частную собственность. Типа, коммунизм. Всё общее. Коммунизм же, как в Китае? Какого хрена он вообще об этом думает?! — Да? — Томмо жмурится от яркого света в коридоре; в голубых глазах солнечными бликами на мелководье вспыхивают огонечки настенных ламп. — Дай пройти, — оттеснив его в сторону, Зейн входит, не дожидаясь разрешения. — Ну, и тебе добрый вечер. Неслышно притворив дверь, Луи входит следом, всем своим видом выражая недоумение; теплое мерцание единственной лампы на столике у кровати смягчает резкие черты его лица, волосы взъерошены — сама невинность. Зейн почти готов купиться, если б не едва заметно прикушенная губа Томмо. Готов поверить. Луи — и невинность. Отличная шутка. Должно быть, он устал даже сильнее, чем думает. Усевшись на кровать, Зейн скрещивает на груди руки. Может, и не стоило садиться, давая Луи преимущество в росте, но какое, к чёрту, это имеет значение. — И? — И? — эхом повторяет Томлинсон, рассеянно приглаживая вихры на затылке. Привычный, почти бессознательный жест, верный признак того, что он нервничает. — Что и? — Что ты собирался мне предложить? Осторожно шагнув ближе, Луи облизывает губы. — Поужинаешь со мной завтра? — спрашивает он, глядя куда-то в сторону. Этого. Не. Может. Быть. Этого не может быть, потому что… так просто нечестно! Чушь какая-то, поржать и забыть, глупее не придумаешь. Вот сейчас он соберется с мыслями и размажет лохматого придурка, сейчас… — Это даже не смешно, — говорит Зейн, и его собственный голос кажется ему чужим — усталый, грустный. В номере Луи слишком тихо. В темном оконном стекле призрачно отражается комната, смутно — неподвижный силуэт на кровати и ещё один, стоящий напротив. — Я и не собирался тебя смешить, — замечает Томмо, кашлянув. — С Гарри тоже было не очень. — Ну, — чертовски непривычно видеть Луи взвешивающим каждое слово, — я же говорю, что сделал это не ради смеха. — Может, хватит уже этого дерьма? Больше всего на свете Зейну хочется сделать вид, что ему наплевать, притвориться — хотя бы внешне — равнодушным, словно то, что для Луи все происходящее — очередная нелепая шутка, нисколько его не задевает. Не принимать близко к сердцу, как-то так, и обычно он с этим отлично справляется, но вот прямо сейчас Малик обезоружен, растерян и уязвим. — Хватит? — чёрт его знает, почему, но Луи тоже выглядит застигнутым врасплох. — Ты правда хочешь, чтобы я перестал? — Если ты наигрался, конечно, — саркастически уточняет Зейн. Ему следовало с самого начала знать, следовало бы догадаться, что ничего хорошего из его симпатии к Луи не выйдет. Сохнуть по Гарри было легко, иногда это было даже весело, и уж его-то Зейну ни разу не хотелось придушить. С Томмо всё иначе. — Хорошо, — сам себе кивает Томлинсон, словно на что-то решившись, — хорошо же. Следующее, что он делает — целует Зейна. Не просто целует, а — опрокидывает на кровать, почти до боли стискивая плечи Малика, прижимается всем телом, и на какое-то крохотное безумное мгновение Зейн уступает, поддаётся, отвечает на поцелуй… чтобы тут же оттолкнуть зарвавшегося психа. — Вот уж это, — слова даются Зейну с трудом, голос срывается и никак не выходит толком вдохнуть, — это пиздец какая хреновая шутка. Глаза Луи кажутся совсем чёрными из-за огромных зрачков. — Да никакая это не шутка, ты, идиот. Вместо ответа Зейн отодвигается подальше. Дистанция — вот что ему сейчас надо, дистанция и способность ясно мыслить, потому что в этой комнате и так на одного спятившего больше, чем нужно. — Хватит. Просто перестань. — Это не было шуткой, — терпеливо повторяет Томмо, сидя на самом краю постели. Осторожный, внимательный, он сам на себя не похож. — Гарри — не розыгрыш. — Вот как? — давится нервным смешком Малик. — А что тогда? Луи колеблется, прежде чем ответить. — Ну, вроде как проверка. Я хотел узнать, насчёт тебя и Гарри… твои чувства к нему… Понимаешь, да? Нет, Зейн не понимает. Он уже ничего, чёрт возьми, не понимает, и особенно — почему Луи до сих пор не завопил «Попался!», хохоча и тыча в него пальцем. Наверняка это только вопрос времени. — Это ничего не объясняет, — чтобы унять дрожь в руках, Зейн скручивает край собственной футболки. — А по-моему, объясняет. — Улыбка Луи больше похожа на гримасу. — Знаешь, что я чувствовал, когда ты мне о нем рассказал? Несколько дней не мог решить, кого ненавижу сильнее — тебя или Хаззу. Или обоих. Зейн прекрасно помнит эти несколько дней и то, как Луи буквально от него шарахался. Он ещё решил тогда, что Томлинсону нелегко смириться с мыслью о далеко не платонических чувствах, которые один из его друзей питает к другому; или же, думал Зейн, Луи боится, что эти отношения нарушат баланс внутри группы. Учитывая, что сам Томмо когда-то не на шутку запал на Лиама, его поведение выглядело как минимум лицемерным. — Ладно, хотя я все равно ничего не понимаю, — с притворным равнодушием пожимает плечами Малик. — А Найл? И Лиам? — Чтобы убедиться. Не будь Зейн абсолютно, со стопроцентной, неоднократно проверенной гарантией уверен, что вещи, способной смутить Луи Томлинсона, не существует в природе, сейчас он бы в этом усомнился. Убедиться, ага. Убедиться? Слабенькая, призрачная, и не надежда даже, а тень её, вдруг взмывает с такой силой, что у Зейна перехватывает дыхание. — Убедиться в чем? — Что ни один из них тебе тоже не интересен. — Луи смотрит Зейну в глаза, снова ерошит волосы, отворачивается и добавляет негромко: — И что я не ошибся. Пожалуй, это можно считать объяснением. Или нет? Зейн прокручивает в памяти всё, что было сказано, и вот теперь, кажется, понимает. Нелепая, странная — под стать Томмо, но логика есть. Странно было бы ждать от него другой. Глубоко вдохнув, Зейн выпрямляется. — Если это все-таки розыгрыш, — каким-то чужим голосом говорит он, чувствуя, как жарко вспыхивает лицо, — я тебя во сне придушу. Луи отвечает широченной, ослепительной, полной надежды улыбкой. — Я тебе завтрак принесу в постель, — обещает он, ухмыляясь, и тут же поправляется, видя недоверчиво приподнятую бровь Зейна, — шучу, конечно. Попрошу горничную заказать. — Придвинувшись ближе, Луи останавливается буквально на грани прикосновения. — Теперь-то поцеловать можно? — Придушу, — хриплым шепотом повторяет Зейн, — вот увидишь. — Да ладно, — беспечно отмахивается Томмо, и вид у него совершенно счастливый. — Не страшно. Зейну страшно за двоих — из-за того, что станут о них говорить, и неловкости, которой может обернуться завтрашнее утро, и Томлинсона, который ничего не принимает всерьёз…, но если последние несколько лет чему-то его и научили, то прежде всего — не бояться рисковать и не останавливаться на полпути. Ухватив футболку Луи, Зейн притягивает его к себе и прижимается к сухим теплым губам, чувствуя, как расслабляется худое, жесткое тело в его объятиях, и только теперь понимая, что сегодня вечером Томмо пришлось ничуть не легче.