Необратимость

Мик открывает квартиру большим ключом, которые остались только от невообразимо старых дверей и легко взламываются. Садится на пол прямо в коридоре. Смотрит в одну точку долго, - невообразимо долго - чтобы затем достать пачку сигарет и закурить. Лида бы не одобрила. Но ее же нет сейчас здесь. Когда тебе ставят диагноз - это страшно. Когда твой случай - неоперабельная опухоль - еще страшнее. Не потому что жить тебе осталось полгода в лучшем случае, даже не потому, что надежды нет. Дело в другом. От тебя внезапно отворачиваются все родные и близкие. Им тяжело с тобой, ведь клеймо болезни выжжено на твоем лбу, словно татуировка. О прошлом веселье не может идти и речи. Ты же почти мертвец. Остается только жалость, а это гораздо тяжелее. Только что Мик заходил к Лидии. Подруга жизни, девушка, возможно даже будущая невеста узнала обо всем первой. Побелела, заревела. Когда слезы кончились, а глаза стали красными от жестких платков, она выразила сочувствие. Предложила посидеть с ним. Прошептала "Господи, нет". Тогда мужчина понял, что больше к ней никогда не придет. Пустое это. Он в ее глазах - призрак бывшей жизни. Больше ничего. Так зачем все это, если им никогда уже не станет хорошо вместе? Лидия будет чувствовать его болезнь, а он - ее жалость. Бессмыслица. Теперь следовало позвонить родителям. Конечно, лучше было бы сходить, но сил на это уже не было. И вряд ли они теперь когда-нибудь появятся. Видеть слезы матери - это перебор. Все же, голос - не глаза, переполненные болью. Пальцы автоматически набирают номер. Слегка прикушенные губы. Ладони, сжимающие кулон. Только бы вынести. - Мам, у меня опухоль. Неоперабельная. Мне жить полгода. Секундное молчание на той стороне трубки. Слова, льющиеся рекой сожаления. Рыдания. Стоны. Вопли. Порывы приехать поскорее, принятие полученного отказа. Множество предложений, в которые он даже не вслушивался. Просьба не губить себя, поговорить с Лидой. Жалость - тонны жалости. - Мам, я потом еще позвоню. Устал очень. Брошенная трубка. Холодная квартира, где Мик закутывается в плед и устраивается на диване. Невключенный телевизор. Глаза, смотрящие в пустоту. Минуты текут, переплетаясь в жизнь. У него осталось полгода. Сообщать обо всем этом родным - плохое решение. Он мог бы провести это время как обычно. Дурачиться. Смеяться. Верить. А сейчас остается только загубить последние шесть месяцев походом в клуб. Потому что больше ничего не остается. Альтернатив нет. Мик падает головой в подушку, содрогаясь от сдерживаемых рыданий. Хотя перед кем тут быть сильным? Прекращает закрывать дорогу слезам. Ревет как в детстве, когда поранил коленку на празднике. Обидно, ведь это обязано быть лучшим его временем. И тогда, когда счастье, казалось, могло поместиться в маленькие ладошки, и сейчас, потому что ему двадцать шесть. Всего двадцать шесть. Когда слезы высыхают - жизни возвращаются серые, но краски. Если ничего не остается, почему не потратить жизнь именно так? Уволиться с работы, где все жалеют, устроиться на небольшую подработку, чтобы занять время, ведь денег у него вполне достаточно для этих шести месяцев. Пойти в клуб. Возможно, напиться, подцепить там кого-нибудь. Хоть что-то, чтобы занять эту бушующую пустоту. Мик кивает. Это хороший план для сознания, замученного горем. А что скажет мозг на трезвую голову? Парню все равно. Мик ложится спать, чувствуя дикую усталость, чтобы завтра воплотить все в жизнь. Он ведь все сможет. Погуляет немного, а потом сделает эти месяцы лучшими в своей жизни. Это легко. Но только в утомленном от переживаний сознании. На деле же - гораздо сложнее. Мику все равно. Парень уже в полудреме, где каждый план приобретает пушистую и мягкую легкость, а вера в лучшее живет постоянно. Ему там хорошо, а значит, так будет и после смерти. Главное - не бояться.