Детки

Как вот все, бывает, поворачивается… Я помню то время, когда Эмили Сидли – учительница из начальной школы – убила двенадцать детей. Удивляюсь, как это ее тогда не разорвали родители. Собственно говоря, я тогда тоже голосовал за более жесткий отбор учителей в школы. Все были в шоке. А теперь? А теперь она – героиня. Мессия. Она открыла нам глаза на то, что происходит. Она и Бадди Дженкинс, психиатр из Огасты. Помню, как доктора Дженкинса впервые показали по телевидению. На ТВ любят безумцев: безумцы собирают аудиторию, а если зрителей много, то и много тех, кто желает разместить рекламу, которая приносит деньги. Безумцы приносят деньги, вот так-то. Ведущий ток-шоу пытался подзуживать Дженкинса, выставляя его полным придурком. Бадди держался как мог. Ему необходимо было донести до зрителей то, что он видел. Мы с женой тогда просто рыдали от смеха перед телевизором, нам казалось: что ни фраза – то перл, анекдот. Программу с доктором Дженкинсом разобрали на цитаты, его показывали везде, где только могли. А потом вдруг какой-то полицейский из Техаса заявил, что видел, как исказились черты лица у малышей на детской площадке – совсем как описывал Дженкинс. И таких заявлений становилось все больше и больше. Заговорили о массовой истерии. Начали критиковать средства массовой информации, которые ее раздули… Но разговоры эти длились недолго: кто-то из тех, кому надоело, что над ними смеются, смог снять внешние изменения детей на камеру. Вышло очень жутко. Походило на отрывок из новомодных фильмов ужасов, когда видео пытаются подделать под документальную съемку. Вот только фальшивкой это не было. Вернее, поначалу многие думали, что это подделка. Это было похоже на рост двух небоскребов друг напротив друга: один – это все новые и новые видео с детьми-монстрами, а второй – опровержения тех, кто не верил в то, что эти съемки – правда. В конечном счете небоскреб с «неверующими» рухнул, погребя под собой убеждения, что детей не надо бояться. Признаться, мы с Эмми, моей женой, даже порадовались, что не успели ими обзавестись. Даже не могу представить, что бы было, если бы в нашем милом доме кто-то улыбнулся, или прижал палец ко рту, или, если бы у нас появились близнецы, они бы засмеялись, схватились за руки и бросились бы бежать куда-то. Это я сейчас перечислил симптомы того, что ваш ребенок – больше не ваш ребенок. И лучше бы вам заметить это, пока не стало слишком поздно, потому что потом начнется самое гадкое. В смысле гадкое уже началось, просто оно пока выглядит как только-только пробившийся росток. Хватит одного удара каблуком ботинка, чтобы вмять его в землю. А вот когда росток станет небольшим деревцем, ботинком будет уже не обойтись. Понадобится нож, чтобы срезать ствол, и лопата, чтобы выкопать корни. Короче, так и с «детками». Если заметишь все на стадии улыбочек, жестов-призывов к тишине или смеха взявшихся за руки, то успеешь поступить, как Эмили Сидли – сможешь взять ружье или пистолет, или что-то еще (я читал, как одна женщина, увидев, как четверо ее детей показали все три симптома, схватила утюг и размозжила им нахрен головы – когда приехала полиция, самоотверженная мамаша все продолжала вбивать в пол кляксы, оставшиеся от детских мозгов, растекшихся глаз и крови) и избавиться от монстров, пока они не перешли на другую стадию. Когда же «детки» начнут меняться… Помоги вам Боже, что тут еще сказать? Да нет, чисто в принципе, ничего не изменится: эти твари, не то захватившие тела наших детей, не то подменившие их, не то сотворившие что-то еще, не наносят настоящего ущерба – они просто меняются, не пытаясь напасть. Словно изменение само по себе приносит им удовлетворение. Им приносит, да. А вот родителей оно почти сводит с ума. Эмили Сидли была сильной женщиной, раз смогла пристрелить тварей, когда уже увидела их превращение. А ведь многие уже не могли. Помню, как наш сосед Патрик Донахью ворвался к нам в дом и заорал, что их дети больше не их дети, что они пришли за ними, они их сожрали, выжрали их изнутри, он замечал это и раньше, но не хотел верить, и Кэлли не верила, как она могла не верить, она же тоже видела из улыбочки, видела, как Джойс и Дженис схватились за руки и захихикали, она же все видела, как она могла их прикрывать, когда он, Патрик, вытащил свой пистолет сорок пятого калибра и навел на детей, как она могла пытаться вырвать оружие у него из рук, как она могла, ведь у них лица уже поплыли, и он жал и жал на спусковой крючок, лишь бы не видеть, чем закончится их превращение, лишь бы не видеть, как лица их детей совсем исчезнут… Этот крик я запомнил навсегда. Честно говоря, если бы не услышал его сам, ни за что не поверил бы, что такое количество слов можно произнести на одном дыхании. А вот Патрик смог. Он кричал, и в его крике я слышал безумие и отчаяние. Полную и беспросветную безысходность. Это был крик человека, у которого в жизни ничего не осталось. Как потом объяснила полиция, наш сосед застрелил свою жену и четверых детей. Кэлли лежала прямо на пороге гостиной. Они с Патриком боролись за оружие, и когда он выстрелил, пуля прошла прямо под подбородком и снесла Кэлли полчерепа. Ее лицо все было залито кровью и еще чем-то, но я старался не вдумываться (до сих пор стараюсь не делать этого, когда вспоминаю о Донахью), я смотрел на них – тех, которые когда-то были детьми Патрика и Кэлли. Они, кстати, выглядели умиротворенно. Ни единой черточки страха на лице, никакой озлобленности или гнева. Никто бы не мог сказать, что еще полчаса назад они были монстрами. Эта умиротворенность после смерти тоже считается теперь признаком «деток». Хотя я слышал, что некоторые думают, что так убившие детей оправдывают себя. Но это глупость все. Патрика отправили в психиатрическую лечебницу. Там много таких, как он, - убивших на второй стадии. Я не слышал ни об одном случае, что бы те, кто видел превращение – глаза-дыры, расплющивающийся нос, который постепенно срастается со ртом и становится эдакой черной пещерой, месиво вместо подбородка – оставались в своем рассудке. Вот потому мы и считаем Эмили Сидли мессией. Она смогла. Она не свихнулась. *** Я, кстати, тоже работаю в школе. Только сейчас наши школы – совсем не те, в которых я учился. Они больше похожи на тюрьмы. А куда деваться? Учителя преподают с помощью больших экранов, заменяющих доски. Они не видят своих учеников: надо беречь нервы и умственное здоровье людей этой святой профессии. Детей в классах мало – есть версия, что они могут заражать друг друга. Будь возможность, мы бы рассадили их по одному в комнатах. Домой их не отпускают, пока они не получат сертификат, что прошли проверку… Именно этим я и занимаюсь. Когда я сказал, что работаю в школе, то не имел в виду, что работаю там учителем. Нет. Я проверяющий. Осуществляю надзор. Короче, я смотрю за тем, чтобы наши дети оставались детьми. Я жду, когда они становятся «детками». Сейчас это очень важная профессия. Я вызвался одним из первых, когда мы перестали смеяться над Эмили Сидли и Бадди Дженкинсом. Когда мы поверили. Жена говорит, что мне это пошло на пользу. Она даже не представляет, насколько права, потому что не знает, кем я был раньше. Имею в виду не профессию. Раньше я любил находить девочек или мальчиков, которые оставались на улице допоздна. Да, чаще всего они были из неблагополучных семей – дети, которые не хотели идти домой, потому что знали, что там их не ждет ничего, кроме побоев и пьяных родителей, которым в принципе все равно, где они и чем занимаются. Я шел за этими мальчиками и девочками, я предлагал им показать мне дорогу до супермаркета, обещая деньги, я просил их помочь мне с поисками пропавшей собаки (на этот случай у меня был поводок), я притворялся добрым дядей, который готов был довезти их до дома… Их трупы так и не находили после того, что я с ними делал. Я считаю «деток» своим благословением. Мне больше не надо искать сладеньких девочек и мальчиков, которые могут сбежать и опознать меня. Я могу просто сказать – этот ребенок улыбнулся, а этот поднес пальчик к губам, а эти две девочки слишком гнусно хихикали. И после этого я могу делать с ними все, что захочу. Их больше не станут считать детьми. Я могу вышибать им мозги выстрелом из пистолета, как делает большинство. Я могу сносить им головы топором, могу выковыривать глаза вилкой, могу сдирать скальпы, могу все, что захочу. Мне даже приплатят за особые варианты, потому что я всегда могу объяснить все экспериментами, которые помогут лучше справляться с «детской» напастью. Для меня Эмили Сидли не просто мессия. Она для меня – Бог. Сказать, почему? Потому что я ни разу не видел, чтобы дети превращались. Они всегда остаются для меня собой. Просто детьми.