Песик в лодочке отчалил, Песик в лодочке плывет. Не бывает сплошь печали, Песик радость принесет. И. Токмакова
1. Нас за верность и хлеб поднимают на вилы... Я был уверен: хуже быть не может. Когда жизнь исчисляется не годами и десятилетиями, а веками, как-то учишься быть сдержанным. Смотришь на окружающих немного со стороны: течение времени неумолимо и обязательно заберет с собой каждого. Плохое размывается, хорошее осадком скапливается где-то на задворках памяти. К такому выводу я пришел. Но оказалось, что вся моя предыдущая жизнь — лишь насмешка, мгновение затишья перед настоящим испытанием. Однажды в иной жизни много веков назад я встретился с христианским проповедником. Он рассказал мне презабавную историю: грешники, перед тем как отправиться в ад, на некоторое время оказываются в раю. Тогда мучения, которым их подвергают, начинают казаться еще ужаснее и болезненнее. Именно так чувствовал себя и я: словно многие годы в раю, где мне преклонялись, меня почитали и любили, перечеркнули одним махом. Я был сброшен с небес на землю и в одночасье оказался в страшном городе, захваченном отвратительными существами — ленивыми, эгоцентричными, амбициозными, ставящими себя превыше всего. Там, где раньше я был хозяином, мне выделили роль бессловесного слуги, вынужденного влачить свое бренное существование среди отбросов. Узнав о моем истинном облике и силе, они даже не подумали изменить своего отношения. Поняв это, я смирился. Я чувствовал, как силы покидают меня. Я потерял интерес к происходящему вокруг. В окружении искусственных нарочито ярких красок и ежедневной суеты огромного человеческого муравейника, в котором спали, ели, совокуплялись, убивали и сходили с ума миллионы псевдоразумных существ, мое состояние день ото дня стремилось к всепоглощающему ничто. Пропал аппетит, ушла живость, затупились зубы. Сточились когти о серый асфальт будней. Я начал предаваться апатии все чаще. Жизнь потеряла свой вкус. И однажды моя мучительница — девочка с милой улыбкой и огромными глазами, в которых, казалось, каждую ночь засыпает небо, — сказала: — Что-то ты приуныл, Садахару. Что я, бессловесная, лишенная истинной свободы тварь, мог ответить ей, моей тюремщице, прятавшей за обманчивой хрупкостью силу тысячи демонов? — Ты стал похож на Лысого, когда он возвращался домой, — заметила она рассеянно. — Я не могу его попрекать — он всегда предпочитал сваливать по-тихому. Ничто не могло привязать его к дому надолго. Она выглядела такой искренней и участливой в тот момент, что я инстинктивно подставил ей голову, позволяя почесать за ушами. — Он писал недавно, — все так же продолжала она. — Мне не слишком понравился его тон. Кажется, он тоже скучает. Гин-чан сказал, что это похоже на депрессию или кризис среднего возраста. Лысый — старик. Ну какой тут кризис среднего возраста, а? Старики должны сидеть в кресле с двустволкой и целиться в закрытую дверь, держа скрюченные пальцы над взведенным курком. Так, в одиночестве, они превращаются в рухлядь и сходят с ума. — Ты перегибаешь с драмой, — лениво протянул второй мой мучитель, бесстыдный и бесцеремонный, не гнушающийся доесть последнюю галету вечером и допить последний глоток воды поутру. — Или слишком много смотришь вестернов. Я отлучу тебя от телевизора, Кагура-чан. Я понял, что они снова издеваются надо мной. Ах, если бы я только мог уехать во льды, где, как утверждает реклама, живут тюлени и суровые любители кофе! Тогда я мог бы закрывать лапой черный кончик носа и прятаться от мира. Но — увы! Тяжкое бремя вынуждает меня оставаться здесь, в этом городе, где боги забыты, а их места заняли мстительные и жестокие пришельцы из далекого космоса. — У меня есть идея, — радостно сказала мучительница и обвила тоненькими руками мою шею. Ее объятия показались мне стальными тисками. Я понял: ничего хорошего за этим не последует — слишком резко она оживилась. — Думаю, я одним махом смогу вылечить от этой хандры и Лысого, и тебя, Садахару. Если бы я только знал... Если бы я только мог что-то изменить!.. Так начались мои злоключения. Всю безвыходность своего положения я понял, когда они перевернули клетку. С тем, что на бизнес-класс мне рассчитывать не приходится, я смирился сразу. Во-первых, даже по меркам Планетарной Лиги я всего лишь животное, неконтролируемое и потенциально опасное. Последний ярлык мне, кстати, присвоили после того, как просмотрели графу «получатель». Им даже в голову не могло прийти, что кого-то вроде меня могут отправить известному охотнику на монстров в качестве подарка, а не опытного образца или биологического оружия. Осмотр моих когтей и зубов только укрепил их в своем мнении. В графе «цель поездки» стояло «ознакомительная экскурсия». В «месте получения» — «до востребования». Я слышал, как на регистрации возмущались, что с тем же успехом можно было указать «на деревню дедушке» или попросту «вникуда». Во-вторых, и, безусловно, этот фактор был решающим, у моих мучителей попросту не было средств, чтобы обеспечить мне комфортную перевозку. Эти нищеброды с трудом наскребли на вонючую клетку едва ли больше их домашнего сортира. Все, что мне оставалось, — скитаться в кромешной темноте от стены до стены, иногда подвывая, чтобы напомнить о воде и пище. Впрочем, это тоже помогало не всегда. И вот, на очередном перебросочном пункте они перевернули клетку, в которой я был заключен подобно неразумному зверю с незаселенных окраин Галактики. Каким кретином нужно было быть, чтобы не понять огромное красное «не переворачивать, хрупкие вещи» на коробе моей клетки, я не знаю. Собирая последние силы, я проклинал почту Доруссии всеми известными мне способами. За продолжительную цепь перерождений я узнал приличное количество, поверьте. Впрочем, события, последовавшие позже, убедили меня, что на просторах бескрайнего космоса все мои силы были пустым звуком, крохотной вспышкой на солнце, одной из миллиардов себе подобных. Вернемся к перевернутой клетке, потому что именно с нее и начали происходить нижеописанные события. В момент переброски груза я спал чутким сном изможденного пленника. Мне снилось голубое озеро, что раскинулось у подножья храма, где я коротал свое ничем не примечательное бытие. Сон был тревожен: в нем сгущались тучи, небо наполнялось летающими кораблями, огромными и неповоротливыми. Чуждые этому миру существа вели их, наступая от горизонта до горизонта. Однажды я это уже видел. Мне было очень страшно, хотелось выть и совсем немного — писать. А потом мир перевернулся, озеро перевернулось вместе с ним, нависло надо мной двумя огромными голубыми глазами в обрамлении рыжего заката и пало мне на голову. В полусне я едва не захлебнулся попавшей в нос водой. Уши заложило. Неизвестная сила подняла меня, словно пушинку, и с преступной жестокостью бросила оземь. В этот момент я проснулся. Гранулы из отхожего лотка рассыпались вокруг. На слабых лапах я поднялся и попробовал стряхнуть их, но они запутались в когда-то мягкой, а теперь свалявшейся уродливыми колтунами шерсти. Боги, подумал я. Высшие боги, если вы есть. Сжальтесь! Не знаю, может быть, я находился слишком далеко от них, чтобы быть услышанным, или их сил не хватало, чтобы помочь мне, или эти старые пройдохи решили притвориться мертвыми, чтобы не отягощать себя мирскими заботами, но ответа не последовало. Я понял, что остался один. И, что самое ужасное, последствия кошмара сказались на моем мочевом пузыре, а туалет теперь находился в невообразимой дали. На потолке. Мне вспомнилось, как однажды соседский кот рассказывал, что пробовал ссать в тапки хозяевам. Он говорил, что для этого нужно было дождаться их ухода, убедиться, что это не ловушка, и уже после присаживаться, целясь точно в тапок. Так вот, думаю, задача, вставшая передо мной, была посложнее. Я лег обратно и принялся думать. Тем временем мочевой пузырь расбухал в моем животе, и я уже чувствовал, как он давит. Это было хуже, чем дома. Там всегда можно было хотя бы сбежать: это обещало некоторые проблемы с хозяевами, местными стражами правопорядка и всеми, кто был в непосредственной близости, — за то время, что я прожил у своих мучителей, мне стало ясно, насколько Эдо опасен, — но избавляло от чисто физиологических проблем. Безответственность моих мучителей была достаточно вопиюща, чтобы я мог не бояться опростаться. Во тьме своей перевернутой клетки я смог оценить это в полной мере. Будучи полностью бессильным перед лицом суровой реальности, я лежал там, лихорадочно ища хоть какое-то решение. И наконец мои интеллектуальные потуги увенчались успехом. В моей голове созрел блестящий план. Он был прост, но требовал некоторых усилий. Пришлось напрячь память и вспомнить, ставили ли еще какие-то ящики рядом с моей маленькой тюрьмой. Память и дедукция подсказали мне нужное направление. Я отошел в противоположную сторону и напрягся. Насколько позволял полный мочевой пузырь, оттолкнулся задними лапами и со всех сил — если не сказать от большого ума — врезался лбом в стену. Сначала мне показалось, в том месте, где мой лоб соприкоснулся со стеной, зажглась сверхновая. Потом я понял, что это не сверхновая, — нет, я наблюдал рождение целой вселенной! В точке наивысшего напряжения произошел чудовищный взрыв, устои мироздания пошатнулись. Волны неведомой доселе силы начали расходится, словно круги на воде, потревоженной упавшим желудем. Они все бежали и бежали, проходя меня насквозь. Все мое естество содрогнулось, клетка качнулась и начала заваливаться точно туда, куда я и планировал, но это уже казалось таким маловажным и ничтожным, что я не обратил внимания. Даже корабль, медленно ползший по просторам бесконечного космоса, затрясся, словно бы уткнулся в стену и начал вставать на дыбы. В тот момент я понял, что стал богом нового мира, еще неизмеримо малого, почти ничтожного, но уже стремившегося быть. Осознание этого сделало меня счастливым как никогда. В ушах звенело эхо взрывов зажигающихся звезд, и их свет слепил мне глаза. Все мое тело переворачивалось, выворачивалось наизнанку, катилось куда-то кубарем. Метаморфозы новорожденной вселенной ломали мои кости, перекраивая под себя. Я был уверен: это честная плата за то величие, что было уготовано мне в новом мире. И в момент, когда счастье затопило мой разум и начало переливаться через край, я отключился, провалившись в заботливые объятья невесомости. Наверное, это были самые счастливые мгновения моей жизни. И тем чудовищнее оказалось пробуждение, последовавшее за ними. 2. За облаками течет река забытых дней карусели... Первым, что я почувствовал, была чудовищная головная боль. Падая в ничто, у которого, как оказалось, было очень жесткое дно, я набил здоровенную шишку и, пока оставался без сознания, она выросла до невероятных размеров. Позже головная боль стала всеобъемлющей. Ломило тело. Кроме того, я все-таки опростался. Моча уже остыла и подсыхала. Воняло отвратительно, что не вызывало удивления — кормили меня какой-то дрянью. Шерсть внизу живота слипалась сосульками. Тело, по ощущению, превратилось в одну сплошную сочную отбивную — скорее всего, под шерстью все оно оказалось расцвечено лиловыми разводами. Я встал на трясущихся лапах. К счастью, они были целы. Один бифштекс с кровью, мысленно пошутил я. Кажется, на Земле это блюдо называлось так. Ничего хорошего, в общем. После опьянения божественностью меня настигло жестокое похмелье. Затопила брезгливость. Она была настолько глубока, что я далеко не сразу заметил оживление, царившее за стенами моей клетки. Усилием воли переборов нахлынувшее чувство, я прислушался. В корабельном трюме происходило что-то необычное. Мне стало ясно: мы совершили незапланированную остановку. Кто-то кричал и плакал. Рядом что-то двигали, несли, тащили волоком. Это было очень странно. Шум приближался. Когда он достиг меня, я заскулил и заскребся. Преодолевая мучивший стыд, я всей душой запросился на свободу. Мне было чудовищно неловко появится перед кем-то в нынешнем жалком состоянии, но ради глотока чистого воздуха я готов был поступиться честью. Снаружи притихли, потом начали возбужденно перешептываться и, наконец, прозвучал зычный окрик. Я ничего не понял — это был неизвестный мне язык. Но сила, которая звучала в этом повелительном голосе, внушала уважение. Я был готов упасть перед его обладателем на спину и подставить незащищенный живот. Кем бы ни был этот человек, ему хотелось служить. Повинуясь окрику, снаружи завозились с удвоенным рвением. Кто-то взламывал стены моей тюрьмы. Такая желанная, свобода призывно улыбалась мне. В улыбке сквозило что-то знакомое и болезненно родное. Еще немного, и внешний корпус клетки начал разваливаться. С грохотом падали одна за другой монолитные стены. Яркий свет брызнул в глаза, ослепляя. Переработанный воздух с навязчивым ароматом озона, но куда более свежий, чем тот, которым мне приходилось дышать, ворвался в легкие. Голова закружилась, задние лапы подогнулись. Я зажмурился, сжимаясь в один огромный ком боли. Впору было забиться в дальний угол и подвывать оттуда, но даже на это сил не оставалось. Рядом присвистнули — с жалостью и недоумением. За свистом последовал мелодичный смешок — свобода открыла небесно-голубые глаза и воззрилась на меня с нескрываемым удивлением. — Ну и подарочки шлют вашему отцу, капитан, — лениво заметил тот самый голос с хрипотцой. Я моргнул, привыкая к свету. Веки были тяжелые, непослушные. Но во мне просыпался интерес, свойственный всему живому. — А, — отозвался другой. — Это забавно. “Вашему отцу”? Мое тело охватило оцепенение. Счастье снова ускользало. Милостивые боги оказались беспощадны. Лицемерные старики! Попадитесь мне только на пути — я разорву вас на тысячу кусочков и разбросаю по космосу! Стало кое-что ясно. Во-первых, это смерть, и я иду по кругам ада. А во-вторых, хорошо это или плохо, но, возможно, на этом витке у меня появился проводник. Проповедник рассказывал о такой смерти и кажется, предостерегал от нее. Таким образом, захваченный вместе с почтовым судном, я оказался у пиратов. Чувствовалась необъяснимая ирония происходящего: путешествуя в поисках отца моей мучительницы, я попался ее брату. Впрочем, несколько раз я замечал, как он старательно подчеркивает отсутствие всякой родственной связи между ними. Словно было в ней что-то порочное и нежеланное. Не буду врать, в некотором роде я его понимал и на его месте тоже бы все отрицал. Тем более что он казался не таким уж плохим и первым делом даже приказал меня вымыть и привести в надлежащий вид. Я был приятно удивлен этим фактом. Наверное, думалось мне тогда, он каким-то образом почувствовал мое божественное происхождение, и велел заняться мои туалетом не кому-нибудь, а своему первому помощнику Абуто. Имя запомнилось мне, потому что именно этому человеку принадлежал тот самый голос. Теперь глубокое чувство благодарности захлестывало меня. Хотелось как-то показать это, но в голову ничего не приходило. От полноты чувств я вел себя немного несдержанно, несколько раз шумно отряхивался, сидя по шею в воде, так что брызги летели во все стороны. Абуто отфыркивался и цыкал. В конечном счете мне стало совсем весело, я ухватил его за руку, затащил к себе и немного притопил. Абуто принял игру и даже поборолся со мной в огромной ванне. (Позже я понял, что никакая это была не ванна, а цистерна для промывки каких-то радиоактивных запчастей, но даже этот факт не мог испортить моего приподнятого настроения.) Он смешно барахтался и вырывался. Мы стали совсем-совсем похожи: мокрые, лохматые и рычащие. Кажется, ему понравилось. От радости, что нашел родственную душу, я укусил его за голову, как делал со своим кудрявым мучителем на Земле. На вкус оказалось вполне пристойно. В общем, Абуто тоже был замечательным парнем. Может быть, даже лучше рыжего капитана. Мне пришло в голову, что нужно проследить за ним: закралось подозрение, что он тоже божество, попавшее в безвыходное положение. Потом Абуто что-то скомандовал своим подчиненным, и они принесли мне еды. Это было лучше того, чем меня кормили во время моих вынужденных странствий, и даже лучше того, что было дома. Абуто сидел рядом и смотрел на меня, приговаривая: «Жри, жри, псина. Небось проголодался? А ты ничего, оказывается...». За внешней грубостью крылось что-то еще. Может быть, искреннее сочувствие? В любом случае, со мной никто раньше так не разговаривал, поэтому еда казалась гораздо вкуснее. Страшно было поверить собственному счастью, помня, как жестоко шутят со мной милостивые боги. После еды Абуто провел меня на капитанский мостик, и тогда я впервые по-настоящему увидел бескрайние космические просторы. Они мне очень понравились. Я пробежался по мостику, приветственно кусая всех за голову. Тело после моих злоключений все еще болело, но эта боль не могла пересилить эйфории, охватившей меня. Только я собрался пробежать по потолку, как меня прервал рыжий капитан. О! Вот тогда я понял, что он — истинный брат своей сестры. В обманчиво мягком голосе сквозила опасность. — Садахару, — позвал он, и я, словно натолкнулся на невидимую стену, присмирел и сел ровно там, где остановился, пристыженно помахивая хвостом и сшибая оказавшихся рядом нерасторопных пиратов. — Какая дурацкая кличка, — сказал Абуто недовольно. — У глупой девчонки никогда не было вкуса, — пожал плечами рыжий капитан. — Зато отзывается, видишь? Словно в подтверждение своих слов, он подошел и почесал меня под подбородком. Сомнений не осталось: одно неверное движение — и мне конец. Этот парень был серьезен. Точнее, он не был серьезен никогда, и именно поэтому его шуток стоило опасаться. Не нравилась мне его улыбка. Совсем не нравилась. В инстинктивной надежде спрятаться я подался к Абуто. Это было так низко! Требовать от спасителя более того, что он уже для меня сделал! Рыжий капитан засмеялся. — Смотри-ка, — кивнул он. — Кажется, ты пришелся ему по душе, Абуто. — Очень мило с его стороны, — со вздохом отозвался тот. — Что вы планируете делать теперь? — Пущу на обивку для капитанского кресла. Это была уже прямая угроза. Несмотря на то, что слова звучали шутливо, что рыжий капитан улыбался, что до этого меня вымыли и накормили... А ведь убить сразу, голодного и изможденного, и освежевать можно было и без этого. Но все же в его словах звучала прямая угроза. Мои инстинкты не могли лгать. — Капитан... Спасен. Абуто явно возражал против такого отношения к животным. (Не думаю, что он распознал мою божественную принадлежность, хотя всякое бывает...) Он еще не сказал, но я уже услышал: он заступился за меня! Меня не пустят на обивку! — Хорошо, — легко согласился капитан, словно только и ждал возражения. — Тогда у нас лишь один выход: поручаю его твоим заботам. И не держи нашего гостя взаперти — пусть почаще гуляет… Хотя бы и с тобой. Мне нравится смотреть на него: напоминает того самурая... — Да уж не сомневаюсь, — пробурчал Абуто. — Вы ведь на это и рассчитывали? — Конечно. Рыжий капитан уселся в кресло, Абуто скомандовал минутную готовность. Я чувствовал себя настоящим космическим волком. Вспомнились рассказы о земных пиратах. Там всегда фигурировали попугаи... Ну, я, конечно, не попугай, но тоже очень даже ничего. Разговаривать не умею, на плече не усижу. Зато за жопу могу укусить, если понадобится. Как же это было?.. Крутые времена требуют крутых решений. Хорошо есть, подумал я. Хорошо есть, и хорошо весьма. Интересно, где здесь можно ходить в туалет? Мне не срочно, но лучше разведать обстановку, если уж жизнь налаживается. Устроившись поудобнее, я положил голову на лапы и чутко задремал. Шишка на голове мерзко пульсировала: до следующего круга ада было лапой подать. Я быстро привыкал к вольной жизни на борту пиратского корабля. Это было даже интересно. Быт здесь отличался хотя бы тем, что мне не возбранялось играть со всеми, кто попадался под руку. Под волевую руку этого улыбчивого рыжего капитана. Его забавляли мои игры. Иногда вечерами он созывал всех, кто был свободен, в одно из помещений трюма. Там по его приказу была возведена импровизированная арена, огороженная ящиками. На многих ящиках были штампы почты Доруссии, и временами я с мрачным торжеством подумывал, что этих мерзавцев постигла заслуженная кара. Меня выгоняли на арену, и вместе со мной вызывали кого-нибудь из пиратов. Вместе — друг против друга — мы играли несколько раундов. Ребята, с которыми мы играли, часто были огромными и устрашающими на вид, но я быстро понял, что никто из них не сравнится с моей мучительницей или ее братом. Возможно, кто-то из них мог бы потягаться с Абуто, но он в игре не участвовал и, кажется, даже не поощрял ее. Но мне было весело, капитану — тоже. Иногда после особо веселой игры капитан даже спускался и трепал меня по холке. Не то чтобы мне это нравилось, но ему явно доставляло удовольствие. Я терпел и думал, что, пока он доволен, мне ничего не угрожает. Абуто часто оставался на ночь на капитанском мостике, иногда дремал там в кресле или нервно расхаживал перед экраном, косясь, словно невинная машина чем-то ему не угодила. Лень, свойственная моим земным мучителям, была ему недоступна. Когда же он все-таки шел отсыпаться в свою маленькую каюту в одном из дальних отсеков корабля, то брал меня с собой. Я ложился рядом и охранял его сон. Правда, время от времени приходил капитан и выгонял меня. Наверное, ему тоже нравилось охранять Абуто. Будь на его месте кто-то другой, я бы поспорил за это право, но жизнь меня научила негласному корабельному правилу: если ты не Абуто, с капитаном нужно всегда соглашаться и не перечить ему. Отказ выполнять указания приравнивается к бунту и чреват смертной казнью на месте от рук самого капитана. Поэтому я проникся еще большим уважением к Абуто. Мне нравилось представлять, что мы с ним — настоящие божества космоса, всегда вместе, всегда на страже. Заступники всех обездоленных. Конечно, никаким божеством Абуто не был. Но, как говорил один знакомый пес на Земле: хозяин — всегда бог, даже если воняет, как помойка, и блюет где попало. Глядя на кудрявого мучителя, я не мог с этим согласится, но Абуто был другой. И, наверное, ему тоже было тяжело с его личным божеством — божеством пиратов. Тогда же, когда капитан выгонял меня из каюты, я уходил шляться по кораблю. Экипаж шарахался, прятался по углам и пропускал вперед. Играть просто так они не хотели. Может быть, у них было велико чувство ответственности во время выполнения заданий, или капитан запрещал им играть без его ведома, — я не понимал и даже не слишком вдумывался. Но мне было интересно, хоть и немного тоскливо от одиночества. Первым делом я изучил весь корабль от самых верхних трюмов, набитых грязными рабами-оборванцами, и до нижних машинных отделений. Мне нравилось смотреть на громадные механизмы. Каждая такая штуковина могла одним обманчиво неповоротливым движением превратить живого человека в кровавую кашу. Однажды я даже видел это. Честно говоря, картина не из приятных — сырое мясо меня никогда не привлекало. Позже я стал обходить корабль по инерции, возвращаясь на капитанский мостик и оттуда наблюдая бесконечные звезды, несущиеся на меня, но неизменно пролетающие мимо. Они походили на мотыльков, что в количестве обитали вокруг моего храма еще в те времена, когда небеса были девственно пусты и воздух не полнился звуками стартующих звездолетов. Это умиротворяло, убаюкивало. Словно я попал к самому началу огромного концерта, называемого жизнью. Чудилось: меня допустили в святая святых. Я сижу перед самой сценой в ожидании чего-то волшебного, чего-то, что вот-вот должно произойти. Тогда я искренне благодарил всемилостивых богов за этот подарок. Корабли — я достаточно быстро сообразил, что мы движемся не одни, — перемещались от звезды к звезде. По-видимому, путь был заранее намечен. Дни казались довольно монотонными, не считая тех случаев, когда приходилось уходить в подпространственные скачки или прятаться от межгалактических патрулей. Но мне нравилось даже это. Я потерял счет времени. Запутался глупой пичугой в расставленных силках и сонно наблюдал. А потом неожиданно корабельная жизнь забурлила — мы шли на посадку. Вообще-то, это была захудалая планетка, и космопорт там был не в пример тому, что отстроили в Эдо. У меня даже появилось подозрение, что это был один из секретных пиратских аэродромов. В те два дня, что мы оставались там, в трюмах царило оживление. Сначала выводили рабов, голодных и злых, словно цепные псы. Некоторые еще пытались сопротивляться, но все их попытки заканчивались неудачей. Пираты смеялись над ними, пинали тех, что покрепче. Наблюдать было неприятно. Параллельно шла погрузка воды, кислородных баллонов, каких-то непонятных ящиков — мне подумалось, что это были носители энергии, — и провианта. На второй день корабль почти опустел. Слушая разговоры оставшихся дежурных, я пришел к выводу, что пираты восполняли некий жизненный ресурс. Зов природы. Инь и Ян, если вы понимаете, о чем речь… Попросту говоря, пошли по бабам. Абуто, воспользовавшись затишьем, удалился к себе вздремнуть. Я увязался было за ним, но у каюты нас ждал рыжий капитан. Мне даже стало обидно. Забывшись, я слегка оскалился: беззвучно, лишь немного приподняв верхнюю губу. Это не было знаком протеста или неповиновения, обычное недовольство. Но капитан заметил, а я слишком поздно это понял — лишь когда его пальцы ласково провели по моей шее, стало ясно, что даже эта вольность может закончится фатально. — Извини, приятель, — не обращая внимания на вопросительный взгляд Абуто, шепнул он мне в ухо. — У меня на этого парня больше прав, чем у тебя. У меня и на его жизнь больше прав, чем у кого бы то ни было. Иди погуляй... иначе хвост купирую и отправлю сестре в подарок. Вот потеха-то будет. Я не стал возражать и ретировался. Да ну этого психа, подумалось мне. Ненавижу голубоглазых. Наверное, в тот момент милостивые боги решили, что я окончательно обнаглел. Послонявшись немного по кораблю, я понял, что делать мне особо нечего. Коридоры пустовали, капитанский мостик выглядел безжизненно и уныло. Обесточенные панели и экран умерли. Меня охватила успевшая забыться апатия, похожая на ту, что безмолвно сопутствовала мне последние годы на Земле. Одиночество и неприкаянность без стука вернулись и обосновались в душе. Они навевали думы самого неприятного толка. Я знал, что нужно отвлечься. На Земле спасали прогулки, но тут... А почему нет, решил я. Почему бы не выйти и не осмотреть окрестности? Мне известно, что до утра корабль никуда не денется. Да и планета не выглядела особо опасной. Я вполне мог постоять за себя, мне ничто не угрожало. В конце концов, если уж судьба так распорядилась мной, стоило этим воспользоваться. Тогда, вернувшись на на Землю, мне будет не стыдно вспоминать о своих путешествиях. Нет! Я смогу с гордо поднятой головой заявить: я — настоящий путешественник! Космический волк, пиратский маскот! Битый жизнью, траченный инопланетными паразитами, жестокий и беспощадный!.. Я был наивен и неопытен. Конечно, реальность решила иначе, но откуда мне было знать об этом? Как бы там ни было, я выскользнул с корабля незамеченным. Люди — странные существа. Их двери всегда одинаковы: они выпускают всех, но не впускают никого. Я заметил давным давно. На обратной дороге можно было просто подловить кого-то из пиратов. Внешний мир был сер. Небо хмурилось, сдвигало облака-брови, сердилось. Чего сердилось? Не знаю. Небо — оно такое, нрав — хуже не придумаешь. Серые трущобы, начинающиеся за космопортом, выглядели под стать небу: блеклые, пустынные и унылые, кишащие клопами, блохами, крысами размером с собаку (не с меня, конечно, но тоже пугающе) и редкими прохожими, вооруженными зонтами вроде тех, что носила моя мучительница и все ее семейство. Клопы и блохи были заметно обрадованы моим появлением и тут же накинулись на изысканную трапезу. Я сразу начал чесаться. Проклятые насекомые! Везде они одинаковые. Крысы выглядывали из темных подворотен и зачарованно наблюдали. Они тоже были не прочь мной поживиться, но, наверное, стеснялись. Даже редкие прохожие смотрели так, словно готовы были вцепиться зубами мне в ляжку, чтобы оторвать кусок побольше. Отвратительная планета. Никакого понятия о гостеприимстве. А еще здесь стоял очень специфический запах. Даже душок, я бы сказал. Его нота прорезалась где-то между вонью гниющей рыбы и смрадом застарелой грязи. Сладковатый, манящий, возбуждающий. Пьянящий аромат крови — свежей или уже подсыхающей. Он был везде. Его было много. Ну, кровь — не клубничное молоко. Будоражит, конечно, но в голову не ударяет. Я, может быть, и монстр, но, как говорится, честь имею и держу в лапах. Крепко держу. Очень крепко. Ох, не уронить бы от избытка чувств. Неожиданно меня осенило. Я понял, что это за планета. Это понимание пришло ко мне такой яркой вспышкой, что я резко остановился и сел прямо на вытертый булыжник мостовой. Зарядил дождь — частый, но мелкий. Насекомые в моей шкуре притихли. Я поднял голову, вглядываясь в серое небо, и завыл. Да так, как никогда раньше. Дома просто не получалось — на самом деле дома было хорошо, а здесь... Это был плохой мир. Неуютный, враждебный, пропитанный ожиданием застоя и увядания. Жестокий. Мир, где смыслом существования было само стремление выжить любой ценой. Это был мир моей мучительницы. Я бы тоже отсюда сбежал. Я бы тоже не хотел сюда возвращаться. Бить монстров на противоположном конце галактики. Прятаться в четырех стенах каюты. Разносить чужой город от случая к случаю. Что угодно, как угодно, с кем угодно... В смятении я развернулся и побрел обратно к космопорту. Неоформленные мысли, словно размытые дождем, тяготили меня. Подобно связке старых жестянок, привязанных к хвосту малолетней шпаной, они волочились за мной, создавая жуткую какофонию. Я был наполнен ими до краев, и при каждом шаге мысли выплескивались, оставаясь на асфальте уродливыми лужами нечистот. А потом что-то отвлекло меня. Оно появилось на уровне подсознания, ненавязчиво вплело свою мелодию в барабанную дробь капель по крышам, в завывания водосточных труб, в стенания покосившихся остовов зданий. Я учуял его и интуитивно пошел по следу. Бездумно. Еще не уверенный, но уже смутно догадывающийся. Даже дождь не мог забить запах, такой острый и навязчивый. Он вел меня от космопорта в сторону — туда, откуда ветер нес кислый запах прелой хвои, травы и свежевскопанной земли. Там был огромный пустырь, окруженный кривыми низкорослыми деревцами, похожими на земные ели. На желто-сером поле неровными рядами выстроились каменные столбики-обелиски. Когда он вышел к ним, ветер взметнул его плащ, превратив на мгновение в крылья. Он запахнулся плотнее, перехватил удобнее зонтик и целенаправленно побрел к дальнему концу. Он был похож на старого грача, вышедшего в поле после жатвы в поисках уцелевших колосьев. Я никогда не видел их вживую, этих грачей, но несколько раз — по телевизору. Сравнение пришло сразу. Почему-то мне показалось важным остаться незамеченным, и я двинулся за ним обходя пустырь вокруг, петляя между деревьями. Выцветший красный зонт над его головой служил путеводным маяком. Мой светлый мех, намокший от дождя, стал серым, и это позволяло укрыться в сумерках. Или мне только хотелось в это верить, а он не подавал виду. Колеблющаяся зыбкая фигура в пелене дождя остановилась, не дойдя до края пустоши самую малость. Присела на корточки, провела рукой по обелиску, освобождая от опутавшей его травы. Зонт почти полностью скрывал одинокую фигуру. Вспомнился кучерявый лентяй, пахнущий сладостями и алкоголем. Он тоже иногда так делал — уходил в дождь на кладбище и бродил там до самой ночи. Потом напивался, возвращаясь под утро, — больной и абсолютно сумасшедший. Садился на продавленный диван и смотрел в одну точку прямо перед собой. Однажды я отважился заглянуть ему в глаза. Увиденное испугало меня и загипнотизировало: всполохи пламени, черные вороны, рты, распахнутые в немом крике, черная ночь, пепельное небо перед восходом, выжженное реактивными турбинами вторженцев. Если бы я был богом войны, мне бы понравилось. Люди, думал я. Люди — странные существа. Наделенные даром говорить, они молчат. Не признаются ни в чем. Если болит, если чего-то хочется, люди никогда не знают, как объяснить это окружающим. В этом мы, животные, гораздо проще. Когда нам плохо, тоскливо или одиноко, когда что-то болит или хочется есть, мы любым способом пытаемся дать знать. Люди совсем другие. Глупые... Сейчас они были очень похожи — кучерявый лентяй с дурацким деревянным мечом и обманчиво хрупкий на фоне своих соплеменников рыжий капитан с тяжелым зонтиком. Утешитель из меня никакой, если честно, но им это и не нужно. В такие моменты достаточно просто оставаться рядом. Я сделал шаг вперед. С опаской, неловко поднимая лапы, запачканные грязью. Но тут мне на холку опустилась тяжелая рука. — Оставь его, — в хриплом голосе сквозило нарочитое спокойствие. Я обернулся и непроизвольно заскулил. Наверное, мне было страшно. — Пойдем, — сказал Абуто. — Узнаю, какая скотина тебя выпустила в такую погоду — шкуру спущу. На капитанское кресло. Пальцы стальной хваткой сжались у меня на холке. В другое время и в другом месте иному нахалу я бы голову откусил за такое. ...Мы развернулись и ушли. Все-таки Абуто тоже был немного богом. Старым, забытым, преданным своим народом, но оттого не менее заботливым. В том и предназначение богов, в конце концов. Хорошо, что он сам об этом не забыл. Перед космодромом оказалась старая мойка. Абуто загнал меня туда и окатил ледяной водой, смывая грязь и блох. Не то чтобы у меня их раньше не было, просто они были свои, земные. А с инопланетными я еще не сталкивался. — Только попробуй отряхнуться, — с вызовом предупредил Абуто. — И не смотри на меня так — сам виноват, что полез, куда не звали. Его мрачное веселье передалось мне, поэтому я подыграл. Как он ругался! На корабль мы возвращались мокрые и пьяные этим злым весельем. Оставшиеся на корабле дежурные шарахались от нас, как от прокаженных. — Я слишком стар для подобной дряни, — бурчал Абуто. — Развалюха. Шрамы ноют на погоду. Рука вот чешется. Оторвать бы да выбросить... Ах да, уже оторвали. Спасибо Хосену за добрую память. Чертов старик, вечно гори под солнцем, о котором так мечтал. Все там будем греться когда-нибудь. Вот ведь! Как может чесаться то, чего нет? А поди ж ты! Он быстро обошел отсеки, проверяя, все ли в порядке. Я трусил за ним, низко пригнув голову и пугая окружающих взглядом исподлобья: давно заметил, это всех заставляет нервничать. Удовлетворившись, Абуто вернулся в каюту и свалился на койку, прикрыв глаза ладоню. Кажется, задремал, но как-то очень чутко. Ворочался во сне. Меня тоже потянуло в сон — свернуться клубочком, поджать хвост, накрыть замерзший нос лапами и провалиться в теплую негу на несколько сотен лет. Я уже начал претворять план в действие, когда вернулся капитан: зашел в каюту, как к себе, сел на кровать по-хозяйски. Поболтал ногами. Он был мокрый и грязный. Почти такой же грязный, как я после слежки за ним. А хорошо быть капитаном — никто тебя под ледяную воду не засунет. Только попробуй — вмиг лишишься жизненно важных конечностей. Головы, например. Сейчас, подумал я. Сейчас гнать начнет. Абуто заворочался, просыпаясь, потер глаза. Я тоже покорно сел и решил рискнуть: сделал самые жалостливые глаза и посмотрел на капитана. Шансов было мало, но попробовать стоило. Спать хочется, ноги не держат. В коридорах такие сквозняки, что подхватить простуду — плевое дело. Ну вот продует меня, чихать начну... Что делать тогда? Зверь он, что ли? — Выгнать? — спросил Абуто. Судя по голосу, выгонять меня ему тоже не хотелось. — Оставь, — слова прозвучали эхом слов, уже сказанных накануне Абуто. — Оставь его. Капитан пожал плечами. Откинул голову назад, словно силясь что-то рассмотреть на потолке. Растрепал влажную челку. Я завилял хвостом, выражая искреннюю благодарность. Вот! Может же, когда хочет! Он протянул руку и почесал меня под подбородком. Ну, без этого как раз можно было обойтись. Я, конечно, не трус, но опасаюсь. Умеют же некоторые и ласку преподнести так, что бежать без оглядки хочется. Мне не оставалось ничего другого, как играть слепую преданность. Да и недалеко я от нее ушел, положа лапу на сердце. Капитан скинул обувь, залез на кровать, потолкался, дурачась и переворачивая Абуто на бок. Тот заворчал, совсем как я спросонья. Похожий на большого лохматого пса, Абуто, пожалуй, воспринимал это как некую приятную игру. Потом они свернулись калачиком, став такими уютными, что мне захотелось запрыгнуть к ним и улечься поперек кровати. К счастью, инстинкт самосохранения оказался сильнее низменных желаний. Абуто кое-как натянул поверх одеяло, скрыв капитана, — только огненно-рыжая копна волос и глухой голос напоминали, что он действительно там. — Ненавижу спать один. — Знаю. — С детства. — Догадываюсь. — И тебя ненавижу. — Проницательность — не порок. — Нужно исключить эту планету из списка баз. — Я проконтролирую. — А потом растереть в пыль, не оставив даже упоминания в летописях. — Совет Лиги не одобрит. — Не простит, ты хотел сказать? — И это тоже. — Так зачем я тебя держу? Придумай что-нибудь. — Я отказываюсь. Тишина. Затяжная. Гнетущая. Словно нарыв на месте занозы: тронь неосторожно — прорвется, истечет густым вязким гноем, липкой лимфой. Рану можно зализать, чтобы затянулась, зажила, оставив незаметный шрам после себя. Можно ли зализать так же тишину? — Лжец. — Лжец... — За что ты так ее бережешь? Только не мели чепухи про колыбель нашей расы! Я слышал это от тебя сотни раз. Нужно быть честным: Совет Лиги только вздохнет с облегчением, если это случится. Никто не любит Ято. Все знают: исчезни мы — и всем станет спокойнее... Ну что ты замолчал? Скажи... — Вы запретили мне говорить, бестолковый капитан. — Когда? — Только что. Сказали, чтобы я перестал молоть чушь. А у меня ведь только это и получается. Шепот. Вселенная, сжавшаяся до четырех стен. До железной коробки, снаружи которой — пустота, вакуум. Я медленно проваливался в сон. Глубокий, спокойный. Без сновидений. Он звал меня окунуться в него под шорох одеял. — Дурак ты, Абуто. — Какой хозяин, таков и пес. — Это тебе Садахару рассказал? — Нет, старая истина. Если бы я мог улыбаться, то обязательно бы это сделал. Дальнейшего разговора я не слышал. Не мое это дело — сами разберутся. Абуто — правильный бог, сам справится. А мне тут не место. Я ползком прокрался к выходу. Опасливо ткнулся носом в сенсоры открытия дверей, и те беззвучно разъехались. Ну, и не так уж холодно в коридоре, а от сквозняков шерсть спасает. Не комнатная собачка — ничего со мной не случится. Могу за себя постоять. Я растянулся прямо поперек двери. Что-что, а охранять всегда умел. Где-то на краю сознания брезжила мысль, что пора отсюда выбираться: не всю же жизнь бороздить просторы космоса с пиратами. Не попугай все-таки. Домой хотелось. Очень. На Землю. С этими мыслями я заснул и проснулся, только когда Абуто, выходя, наступил мне на хвост. Не со зла, конечно. По рассеянности. Я его укусил. Тоже не со зла — спросонья. — Ну извини, — вздохнул он, потер укушенное место и щелкнул меня по носу. Больно щелкнул, между прочим. Тяжелая у него рука. Механическая. — Ты побудь тут еще немного. Посторожи, — велел Абуто и посмотрел на двери. — Нам взлетать пора, а капитана хандра заела. Только это секрет, понял? Он в такие моменты... врагу не пожелаешь, в общем. — Тяф! — согласился я. И еще порычал немного для убедительности. Странный он был какой-то. Смущенный что ли. И пахло от него... ну, хорошо, в общем, пахло. Счастьем преданного пса, вот как. И еще немного — но так, что в приличном обществе о таком не говорят. 3. Тлеющие звезды сами гаснут в течение дня... Хандра или что еще было у капитана, я не знаю. Но, стоило выйти в открытый космос, он вернулся на капитанский мостик, полный энергии до краев. Она грозила расплескаться, окатив окружающих с ног до головы. Один минус: если энергия в чистом виде скорее губительна, то энергия капитана еще и радиоактивна. Проще говоря, команда шарахалась, предпочитая иметь дело с Абуто. А я же все чаще стал задумывался, как дать знать о своем желании вернуться домой. Здесь ни грустные глаза, ни кислый вид, ни помахивания хвостом не помогали. Однажды меня даже чуть не отправили в медотсек, истолковав мое поведение превратно. Лечиться мне было не нужно. Даже на осмотр не особо хотелось. Я вообще врачей не люблю. Уважаю, но на расстоянии. И уважение растет в геометрической прогрессии по отношению к расстоянию, разделяющему нас. Поняв, что все мои попытки проваливаются, я решил перейти к плану Б. К сожалению, именно его-то у меня не было. Очень неосмотрительно, признаю. Пришлось потратить ночные часы, проводимые мной на мостике, на серьезную мозговую деятельность. Идеи были одна безумнее другой. Например, угнать бот. Или сбежать на ближайшей планете, куда доведется зайти в космопорт, — и уже там угнать бот. Или захватить корабль с почтой Доруссии и... ну, да, угнать бот, черт с ней, с почтой. Хотя идея сбежать в каком-нибудь космопорте имела некоторое здравое зерно. Другое дело, что дальше? Идти в билетные кассы? Ну, положим. Что бы подумал среднестатистический разумный обитатель галактики, если бы к нему сунулся огромный пес? Допускаю, после потока нецензурной лексики, объем которой ограничивается только воспитанием и добросовестностью, он даже спросит, что бы мне хотелось. И вот тут самая затруднительная часть. Я отвечу «Гав!» или «Тяф!» или даже «Рррр!», но суть не изменится. Меня просто не поймут, и я останусь на какой-то захудалой планетке до скончания дней. О, милостивые боги! Да пошлите мне помощь! Обещаю, буду хорошо себя вести, думать о вас только хорошее, не писать, где попало, и никого не кусать за голову... разве что иногда — но это же не считается! Да смените уже свой гнев на милость и подайте знак!.. — Ахаха! — сказали боги. Вот именно так и сказали. Я аж подпрыгнул, несмотря на то, что лежал. И, кажется, не я один. — Черт возьми, — процедил Абуто, дернув плечом. — О! — протянул капитан. Члены команды, находившиеся в этот момент на мостике, нервно заерзали. — Делаем вид, что мы вымерли, и уходим в дрейф, — вздохнул Абуто, потирая виски. — Возможно, удастся остаться незамеченными. — Ахаха! — повторили динамики. — Какая приятная неожиданность! Вот так встреча! — Поздно! — развеселился капитан. — У этого пройдохи глаз наметан. — Да уж, — согласился Абуто. И гаркнул в сторону: — Сделай звук тише! Или хочешь, чтобы я оглох совсем? Мгновение шока сменилось узнаванием, а за ним последовало ликование: боги меня услышали! Правда, поняли превратно. Но с кем не бывает? Этот вечно пьяный торговец сможет вернуть меня домой! А если даже и нет, то он поможет. Должен помочь. От возбуждения я заплясал на месте, даже погнался было за своим хвостом, но вовремя опомнился: не к лицу солидному мне такие выходки. — Блохи заели? — участливо бросил через плечо Абуто. — Мне бы твои проблемы. Слушая разговоры на корабле, я понял: пираты сотрудничают с вольными торговцами, и этот полудурок со стекляшками на глазах — не исключение. Правда, многие его предпочитали избегать. Во-первых, потому что полудурок. А во-вторых, потому что его спутница имеет тяжелую руку и хорошо поставленный удар. В одном я не сомневался: у Абуто рука будет потяжелее — потому что механическая. А вот с ударом как-то не складывалось — он вызывал опасения. С другой стороны, чем я могу провиниться? Мягкий, белый, милый. Девушки таких любят! Но — всякое бывает. Вывалившись нам навстречу в стыковочный отсек в сопровождении нескольких плотно сбитых парней, полудурок тут же принялся нести какую-то чушь и громко смеяться. Капитана, похоже, это развлекало. У него чувство юмора какое-то странное — я давно заметил. В это время Абуто отошел в сторонку. Видимо, у него был план или привычная схема действий, потому что к нему тут же отошла маленькая женщина — та самая, с тяжелой рукой и хорошо поставленным ударом. Я ее сразу узнал. Просто она была единственной женщиной среди присутствующих. Ничего так, не очень устрашающая. По рассказам можно было ожидать худшего. Кажется, мы даже встречались на улицах Эдо. Не помню — наверное, был своими думами занят тогда. Зря, конечно. Полезно сводить знакомство с умными людьми. Нужно запомнить на будущее. Я, надо признать, замешкался. Полудурок должен был меня помнить и узнать. Но на то он и полудурок, чтобы не понимать намеков. А вот женщина выглядела как-то солиднее, надежнее. Меня разрывали муки выбора. Но — о, чудо! — полудурок сделал его за меня. — Ахаха! — заорал он так, что я подпрыгнул от неожиданности. Спасибо, что не в ухо. — Да никак это собачка Кинтоки! Ахаха! Хитрюга! В пираты подался... Честно говоря, терпеть не могу фамильярности. От расстройства я по инерции укусил его за голову. Привычка — вторая натура. Потом, конечно, вспомнил, что клялся этого не делать и устыдился. Но вообще-то он первый начал. Нечего со спины к беспомощным животным подкрадываться. — Знаете его, вот как? — протянул капитан. Я бы на месте полудурка поостерегся. Когда капитан так лучится добродушием — жди беды. А этому — хоть бы что. Веселится и ликует. Ну я ж говорю, полудурок. — Старые знакомые, ахаха! За одним столом ели, одних баб лапали! — Вместе с Садахару? — невинно удивился капитан. — Да с хозяином его, конечно! — полудурок резко притих. Улыбнулся сдержанно, стрельнул глазами на Абуто, беседующего с женщиной. Я не понял: ревнует, что ли? Те сосредоточенно что-то обсуждали полушепотом. Судя по сдержанным кивкам обеих сторон, переговоры проходили успешно. Ничего удивительного. Как-то же нужно сбывать честно награбленное. А вещи — не люди. У кого-то прибыло, у кого-то убыло. Наказуемо, но не смертельно. Человеческая лояльность и гибкость взглядов иногда искренне поражают. Стоило мне об этом подумать, как полудурок сгреб капитана в охапку и потащил к беседующим. Ну вот чего, беспардонная морда, людей от дела отвлекать? Сам бизнесом не занимается — так не мешал бы! — Ахаха! — затянул он свою шарманку. — Ну что мы все о делах да о делах? Не хлопнуть ли нам по бутылочке горячительного? А то в космосе такая тряска, знаете ли! Кажется, меня укачало! Ахаха... — Вас всегда укачивает, Сакамото-сан, — вежливо отозвался Камуи. Женщина нехорошо зыркнула из-под шляпы — даже я испугался. А вдруг у нее тоже рука механическая? — Мы договорились, — заметил Абуто. — Можно распоряжаться насчет выгрузки товара. — Ахаха! — возликовал полудурок. Влетит, подумал я. Век яйца свои не лизать, влетит ему за это. По первое число. Нет, не влетело. Пронесло. И капитан был в любознательном настроении. И женщина эта промолчала. Переговоры перетекли в деловое застолье. Полудурок пил, капитан ел. Я, грешным делом, пристраивался рядышком в надежде, что что-нибудь перепадет. Даже про возвращение домой забыл. Еда — всегда самый насущный вопрос. Куда там! Абуто время от времени уходил, чтобы проконтролировать погрузку товара, потом возвращался удовлетворенный. Нужно было им как-то намекнуть на мои обстоятельства, но что-то все не складывалось. Застенчивый я все-таки. Нужно быть напористей в серьезных делах. — ...А утром Такасуги-кун встает молча, доходит до бочки с дождевой водой, сует туда голову и делает буль-буль-буль. Ахаха! Буль-буль-буль... — Значит, вы и с ним знакомы, Сакамото-сан? — Конечно, знаком! Все там были, говорю же... Так вот, он так с достоинством: «Почему на мне один дзюбан?» А Кинтоки ему отвечает: «Молчи, женщина! Иначе и его снимем!» Сурово так отвечает, серьезно. Едва языком ворочает. Он, наверное, и сам не помнил, почему... Ахаха! Ну, я не стал напоминать, как они по округе голышом бегали на спор. — Самурайская традиция? — Ахаха, да! Что-то вроде... Сейчас уже не то: спина сорвана, ноги не держат. В юности-то по паре литров на брата — и ого-го в чисто поле на аманто лезть. Теперь силы не те. — Интересно... Я лежу, молчу, хвостом пол подметаю. Жду своего выхода. Нет, не замечают. Пьют-едят, разговоры разговаривают. Деловые люди, сразу видно. Интеллигентные. — Потом еще Зура пришел. Тоже благородный такой: в волосах репей, на шее — один сплошной засос, сам босиком и в томесоде с соснами закутан по уши. Мы как глянули на фамильные клейма — сразу поняли: далеко пойдет... если муж узнает. Ахаха!.. — Узнал? — Что? — Муж, спрашиваю, узнал? Это Абуто опять заглянул. Ухмыльнулся. — А... убили его в тот же день к вечеру. Так бы, может, и узнал, — пожал плечами полудурок. Скучно так пожал. Пресно. Плеснул бесполезной информации. — Аманто? — Что «аманто»? — Убили. — Почему аманто? Мы... Зура и убил. Нет, не специально, конечно. В горячке боя. Получилось просто так — совпадение. Тот из Бакуфу был — то есть ничего личного. — А с женой что потом стало? Полудурок промолчал. Скривился только удивленно, мол, нам откуда знать. Тряхнул кудрявой башкой — так, что чуть очки не слетели, но он их в последний момент поймать успел. — Неси еще чего выпить — у меня кончилось. Расскажу, как Кинтоки сахарный картофель воровать ходил. Смешная история... очень смешная. Ха… Ахаха... — Ага. Капитан слушал, приятно улыбался. Лоснился. Жмурился котом на весеннее солнце. Дома мне таких гонять нравилось — умеренные нагрузки полезны для организма. Этого погоняешь, как же. В общем, так и сидели, пока спать не разошлись. Расстыковку на свежую голову оставили. Я бы на месте полудурка поостерегся — с пиратами-то панибратствовать, а ему ничего… Ну, дело, конечно, хозяйское. А на свои обстоятельства я так и не намекнул. Забыл потому что. Не спалось мне в ту ночь. Ни на капитанском мостике, ни в каюте Абуто, когда мы под утро туда на пару часов вернулись. Неспокойно было на душе. Муторно. Словно блестящую возможность упускаю. Так глупо. Забывшись в полусне, я увидел: тенистый пруд с красно-золотыми карпами, тупыми и неповоротливыми, ивы в стоячей воде ветви полощут, тишь да гладь безветренная. Я лежу на нагретых досках, опустив лапу в воду — не вода, молоко парное, как раньше в храм приносили. Под лапой то и дело карпы проплывают. Смотрю на них, лениво мне. Знаю, что надо ловить, иначе что-то случится — что-то нехорошее… Ан нет, не могу с собой совладать: голова пустая-пустая, из нее все в тело ушло, свинцом в лапах отложилось. Лежу, не двигаюсь. Птицы в ветвях, осока по берегам, водяные лилии — такие белые в свете солнца, что глаза слепит. Солнце… свое, родное. Земное. Праматерь наша, Аматерасу. Давно я тебя не видел. И карпы, словно в насмешку, искрятся под тонким слоем воды, толкаются, тесня друг друга, дразнятся: лови нас, лови, ну!.. Тот, что побольше, ближе подплыл, примерился к лапе моей — да как укусит! Больно же, скотина! Я даже проснулся от обиды. Смотрю: не, карпы ни при чем. Капитан пришел — он-то на лапу и наступил. Специально, мерзавец. Разбудил, сейчас точно выгонять будет. Поскулить что ли на всякий случай? — Я договорился. — М? — С Муцу. Они его заберут. Капитан удивленно обернулся на Абуто. — Я думал, ты спишь. — Сплю. Муцу обещала, что отвезет пса Умибозу. Или на Землю. Ну, как получится. Не место ему на корабле, да и заскучал в последнее время что-то. — Ага. Тогда ясно. Капитан забрался на койку, улегся. Прогонять меня не стал — ну и ладно. — От вас саке несет, капитан. Я думал, вы не пили… — А… немного. По большей части пахнет то, что на меня Сакамото-сан разлил. — Это шутка или приглашение? — Просто ответ на вопрос. — Вставать пора. — Дай мне немного подремать. Минут двадцать… Вот так. Стоп! Это про какого пса Абуто говорил? Про меня? Что ж я соображаю-то так туго?! Смотри-ка, понял! Я думал, он того, а он… Ух!.. Ох! Домой! Меня повезут домой! На радостях я все-таки запрыгнул на койку, кинулся облизывать — в благодарность, значит. Хотел укусить, но вспомнил клятву — все, с сегодняшнего дня точно с этим завязываю! Капитан смеялся, Абуто ругался, а я — как то чудище: что-то труднопроизносимое — и лаяй! Короче, с койки упали мы вместе, а взашей выгнал Абуто за дверь только меня одного. Если б не радостная новость, я б обиделся. Прощались душевно. Капитан меня даже потрепал — по холке, а не как обычно. Приятно было, знаете ли. Полудурка мутило. То ли с похмелья, то ли просто укачало — я не вдавался в подробности. Женщина стояла с ним рядом. Приглядывала. Абуто щелкнул по носу, преданно заглянул в глаза. Расчувствовался, значит. Я тоже расчувствовался. Оставлять его не хотелось. Хороший он, кормит вовремя. Напоследок тянуло укусить. За голову. На память. Но я стойко держался. В завязке все-таки. Так бы и стояли, как влюбленные, но капитан нас прервал. — Абуто... Сейчас погонит, понял я. Все, хватит этих нежностей. — А лети-ка с ними, — неожиданно предложил капитан. Я так и сел. — Куда? — В отпуск, — улыбка до ушей, весь светится. Эй, капитан, ты чего? А как же ты один-то? Тут даже мне ясно, что не обойдешься. — Нет, ты не задерживайся, — капитан достал из кармана свернутый лист, вручил Абуто. — А то вечно в стрессе. Отдохнешь немного. Абуто рот открыл от удивления. Полудурок хохотом подавился. Женщина плечом едва заметно дернула. — Посмотришь, как они там… все, — продолжил капитан, как ни в чем не бывало. — Привет передашь… самураю этому. — Я не… — Ничего-ничего. Ты не стесняйся. Ну вот, приехали. Как прикажете понимать? С одной стороны, капитан был прав: Абуто отдых бы не помешал, а Земля — отличное место. Тепло, светло, люди хорошие — те, что не идиоты. Мучительницу мою уму бы поучил. Бестолковая она — спасу нет. Может быть, даже кудрявого лентяя пить бы отучил. А с другой… А что с другой? Капитан — взрослый человек. Коммуникабельный. Нет, не пропадет. — Если что — скажем, что я тебя в Йошивару на инспекцию отправил. Она ж теперь моя… По наследству досталась. И тебе прикрытие, и мне польза. Ну, что ты смотришь? Ладно придумал капитан. Не подкопаешься. И так мне хорошо сделалось от этой мысли… — Ахаха! — сказал полудурок. — Поехали, — подвела итог женщина. Абуто вздохнул. Дурак, подумал я с нежностью. Пусть бы радовался, что не почта Доруссии. Ну, насчет радоваться — это я, пожалуй, немного погорячился. Вообще-то, на корабле полудурка было неплохо. Хорошо там было. Если бы не полудурок собственной персоной. А в остальном — очень даже. После расстыковки женщина кратко ввела нас в курс дела. То есть говорила она с Абуто, а я крутился рядом, навострив уши. Вроде бы ничего неожиданного: перед встречей их корабль как раз курсом к Земле шел. Теперь, имея на борту товар, разумно было сделать пару остановок на близлежащих планетах. Абуто выглядел не слишком довольным — все еще жалел, что не остался с капитаном. Время от времени хмурился, глядя на женщину, словно что-то хотел спросить или просто сказать, но молчал. Полудурок, когда не был на капитанском мостике, таскался хвостом за Абуто и предлагал то выпить, то во что-нибудь сыграть. Его довольная морда не предвещала ничего хорошего, а настойчивость выводила из себя. К счастью, женщина за ним приглядывала. Делать было абсолютно нечего. Я заскучал. Пришло в голову, что дома могут не обрадоваться моему возвращению. Вдруг это был какой-то хитрый план, чтобы избавиться от меня? Вдруг мои тюремщики-мучители только и ждали, что я потеряюсь на просторах необъятной Вселенной? Сомнения всегда приходят в голову, когда нечем заняться. Свободное время — преданный спутник рефлексии. Это пугало меня. Я гнал досужие мысли, но они возвращались. Чтобы хоть как-то отделаться от них, приходилось заставлять себя много спать. Но вот беда: когда в себе не уверен или ждешь подвоха, спится плохо. Мучили кошмары: в них я возвращался домой, а дома не было, или в нем жили незнакомые люди, или знакомые, но не узнающие меня. Я злился — на себя, на мучителей, на весь свет. Наверное, скулил во сне, потому что изредка Абуто клал руку мне на голову. Он тоже много спал, если не помогал торговцам. Несколько раз останавливались у орбитальных станций незнакомых планет или планетарных систем. Дважды садились в больших космопортах и во второй раз оказались совсем близко от Солнечной системы. Там-то мы и… Нет, лучше рассказывать по порядку. На той планете было утро. Яркое, теплое, чем-то похожее на весеннее. Может быть, это и была весна — я не совсем разобрался в подробности чужого климата. Но мне там понравилось, в отличие от Абуто, который мрачно наблюдал разгрузку каких-то тюков из трюма. Полудурок сказал, что корабль задержится до вечера и что в городе у него намечается какая-то сделка. Прежде чем кто-то успел осознать смысл его слов, он пропал — сбежал, словно только и ждал подходящего момента. Сначала никто не хватился. Но через несколько часов стало окончательно ясно: вечер на этой планете — понятие растяжимое. Скорее даже редкое астрономическое явление. Стоило одному солнцу подобраться к горизонту, как с противоположной стороны выглянуло другое — еще более жаркое и ослепительное. Женщина, поняв, что ее полудурок сбежал, была в ярости. Чувств она не показывала, но я заметил это по резким движениям и характерному запаху. Люди никогда не придают этому значения, но животные ощущают эмоции на ином уровне. Видимо, Абуто тоже понял, что дело пахнет смертоубийством и вызвался на поиски сам. Даже нашел предлог: мол, мне не помешает размяться. В его словах был толк, а найти беглеца по запаху виделось лично мне плевым делом. Это казалось даже забавным: воображая себя полицейской ищейкой, я героически шел по следу преступника. След петлял и путался, сбивая с толку. Видимо, преступник был специалистом по побегам с закрытых территорий. Пришлось серьезно поговорить с охраной космопорта — те категорически отказывались выпускать нас. Но Абуто умел вести переговоры и быть убедительным. Дружелюбно улыбающийся человек, носящий в солнечный день зонт, просто не может не быть убедительным. А уж если с ним такой первоклассный сыщик, как я!.. В общем, первое препятствие было пройдено с блеском. Между зданиями космопорта и городом пролегали тенистые заросли. Они обступали дорогу плотной стеной. Дома таких деревьев я никогда не видел, поэтому очень хотел их обследовать, но Абуто меня удержал, прикрикнув в тот момент, когда я готовился с наскока перепрыгнуть метровую канаву с желтоватой пузырящейся жидкостью. Впоследствии я был ему крайне признателен: растения здесь оказались не просто плотоядны, но и крайне прожорливы. Как я это узнал? Легко! По полупереваренным костям, которые прицельно выблевал на дорогу какой-то куст. (С манерами, кстати, здесь тоже было не очень. В этой галактике вообще про этикет слышали?) Город принял нас распростертыми щупальцами, подозрительными запахами и оскалами зубастых пастей. Я даже подумал, уж не потеряли ли мы нашего беглеца насовсем. Но изысканный аромат его перегара вел меня неуклонно куда-то в центр, и я следовал за ним как привязанный. Это была очень важная миссия: я ощущал себя австрийским тиранозавром на страже закона, доисторическим монстром и простым любителем булочек с колбасой. Колбасы в городе не было, зато спиртного явно хватало. Объект моего преследования перемещался зигзагами, и после очередного заведения зигзаги становились все изощреннее. Ни дать ни взять — чудеса на виражах. Вот барсук неугомонный!.. Чем ближе подбирались мы к полудурку, тем больше я входил во вкус погони. Никогда охотничий инстинкт дальних предков не овладевал мной так сильно. Из головы улетучились все мысли — я был загонщиком, готовым вонзить клыки в горло жертвы. Еще немного, думал я, и он будет моим!.. Еще немного!.. И тут я остолбенел. Сомнений не оставалось: полудурок был совсем рядом, но там же был еще один — тот, чей запах я определенно знал, но уже успел подзабыть. Довольно неприятный, нужно признать. — Что? — спросил Абуто и потрепал меня по холке. Настроение у него было плохое: слишком много солнечного света, жара и влажность — все это не приносило ему удовольствия. Мы оба были в мыле. И если я почти не замечал хода времени, то ему приходилось тяжело двигаться перебежками. Я несколько раз неуверенно тяфкнул, нацелясь на дверь очередного подвала. — Думаешь, тут? — растрепав волосы на затылке, протянул Абуто. — Ну, тогда пойдем и посмотрим. В узком проходе я едва не застрял, но все же пролез кое-как. На Земле путь в подобные заведения мне был заказан, но если Абуто звал с собой, то, конечно, я не мог ему отказать. Да и не хотел. Любопытство толкало вперед, смутно знакомый запах заставлял быть настороже. — С животными… — заикнулся было хозяин у стойки, но так и остался стоять с открытым ртом, не закончив мысль. Мы с Абуто смерили его долгим взглядом и прошли внутрь. Здорово. Очень интересно. Хотя грязища та еще. А уж ароматы! Ароматы там царили такие, что хоть нос зажимай. Я бы так и сделал, но провернуть подобное лапами малость затруднительно. Абуто держался молодцом и внимательно оглядывал тесное помещение, погруженное в сумрак. — Там. Я дернулся и несмело завилял хвостом. Повел носом в воздухе и тут же определил местоположение пропажи. Полудурок был не один: сидел в самом тесном углу с каким-то человеком, замотанным в серые лохмотья. Человек был заметно пьян — уткнувшись головой в грязную столешницу, он подрагивал плечами. Я бы, кстати, этой столешницей побрезговал — даже метить ее было как-то несолидно. — Капитан? — оклик Абуто застал меня врасплох. А уж каким тоном он это сказал! Врагу не пожелаю услышать. Я сначала не понял, к кому он обращается, — капитан же остался на пиратском корабле. Только потом сообразил, что полудурок — тоже капитан. Милостивые боги, как вы вообще такое допустили? Нельзя полудуркам быть капитанами. — Муцу-чаааа… — начал полудурок, но запнулся и захлопал глазами. Потом захохотал так, что бутылки в баре задребезжали. — Ахаха! Это что-то новенькое! Наверное, я сегодня больше пить не буду, если мне уже Кинтоки в образе собаки мерещится! — Идемте, — сдержанно процедил Абуто и ухватил полудурка за отворот плаща. — Вас ждет команда. — Муцу-чан! — заблажил полудурок. — Но у меня тут важный разговор, понимаешь? Вот у этого джентльмена проблемы! Мы думали, как можно их решить… — Тебя ждет команда, идиот! — рявкнул Абуто. — И, кажется, ты еще забыл обо мне? Я тоже зарычал, преисполненный гордости, и тут-то… Собеседник — или, правильнее сказать, собутыльник — полудурка поднялся, хоть и немного шатаясь, но все же очень внушительно — и я наконец узнал его. Абуто, кажется, тоже слегка опешил. Стоял, держал за воротник полудурка и пялился. Человек блистал. Блистала его лысина в неверном свете барных фонариков. В усах застряли крошки, спиртным разило наповал. Но не узнать доблестного родителя моей мучительницы было невозможно. — Умибозу? — переспросил Абуто и отпустил полудурка, как-то резко сделавшись абсолютно спокойным и вежливым до отвращения. В таких случаях говорят, что между ними проскочила искра… ну, или не в таких. Но мне сделалось не по себе: шерсть на загривке встала дыбом, мышцы закаменели, верхняя губа поползла вверх, открывая зубы. Я бы ни за что не ответил, почему это происходит, но чувствовал: запахло недобрым. И вдруг — искра упала на сырую солому, зашипела и пропала. Доблестный родитель и потенциальный получатель меня упал бесформенной кучей обратно и пьяно зарыдал в грязную столешницу, сумбурно причитая сквозь всхлипы и икоту: — Детки мои, де-е-тки! Папа так соску-у-учился! Кажется, я услышал, как что-то упало. Не исключено, что челюсть Абуто — я не мог обернуться на него и посмотреть, потому что мое внимание оказалось полностью приковано к доблестному родителю. Не буду врать, мне стало его жаль. Я не до конца понимал причины, но эта печаль была так глубока и всеобъемлюща, так захватила меня, что в голову не пришло ничего лучше, чем подползти к нему и ткнуться носом в колени. Очень опасный и самонадеянный жест с моей стороны. Во-первых, реакция и рефлексы у доблестного родителя были что надо. А во-вторых, воняло от него отвратительно — я чуть не задохнулся. — Ахаха, добрый песик, — сквозь зловоние услышал я. — Даже он понимает, что человеку нужна помощь! Эх, Абуто! Давай возьмем его с собой? Отговорить полудурка, оказавшегося не таким уж и пьяным, не представлялось возможным. Лишь позже мы узнали, насколько дурной оказалась эта идея. 4. Я верю, что этот мир для тех, кто смотрит сквозь темные небеса... Женщина была недовольна. Впрочем, я сильно смягчаю ситуацию. Она была в ярости. Я так понял, для нее все мужчины были одинаково бесполезны и бестолковы. Мы вернулись как раз вовремя: она уже собиралась отправиться следом за нами. Судя по уверенному настрою, не приходилось сомневаться, что найти нас для нее не составило бы труда. Не знаю, как. Мне в душу закралось сомнение: вдруг у нее нюх сродни моему? Эта мысль натолкнула меня на очередные размышления. Следуя случайно пойманному образу, я построил некую теорию, по которой их народ — моя мучительница и ее странные, чурающиеся солнца соплеменники, — были в чем-то сродни мне. Как я охранял свой храм и своих богов когда-то, так же и они казались созданными для подобного. Придумать более точное объяснение не получалось. Наверное, дело было в непривычном мне мире, который оказался гораздо больше того, что я видел за пределами планеты и даже — что греха таить? — старого Эдо. У этих людей не было храмов, как не было и богов. Но за ними стояло что-то неизмеримо сложное. Этот народ был слишком прост и одновременно слишком неоднозначен. Я бился над загадкой целый день, пока наконец не поймал нужную параллель. Подобно мне, впадающему в священный амок от клубничного молока, так же и они становились пьяны запахом крови. Разница заключалась в том, что достать клубничное молоко, как ни смешно в это поверить, гораздо труднее, чем свежую, еще горячую кровь. И, в отличие от меня, у этого народа не было никого, кто мог бы вовремя одернуть их. Словно один раз забыв о своем месте, они все разом сошли с ума и теперь неслись во весь опор по просторам Вселенной, грозя повергнуть ее в руины. В этой мысли крылось противоречие: я завидовал их свободе и в то же время жалел это тревожное одиночество целого народа. Когда-то залетный голубь рассказывал, что был человек на Земле, сорок лет водивший свой народ по пустыне. Теперь я понял: те люди были счастливы, имея провожатого и лидера, пусть у него и были проблемы с географией. Страшно было даже представить целую расу, скитающуюся по космосу без определенной цели не годами, но веками. Искали ли они что-то потерянное? Я не знаю. В глубине души мне бы хотелось помочь им, но подобное выходило за грань моих возможностей. — Не грусти, — говорил Абуто и трепал меня по голове, отвлекая от размышлений. Кажется, он обращался больше к самому себе. Хандрил, бросал косые взгляды на доблестного родителя, когда сталкивался с ним. Я заметил: тот тоже посматривал на Абуто, словно собираясь с духом, но каждый раз, когда он уже готовился что-то сказать, являлся полудурок с предложениями выпить и все портил. Женщина, когда находила их, впадала в тихую ярость, Абуто и доблестный родитель — в уныние, полудурок — в чревоугодие, а я — в ересь. Корабль полз к Солнечной системе, с черепашьей скоростью приближая меня к дому. Приземление я проспал. Так бывает: ждешь, нервничаешь, мечешься, словно зверь в клетке (забавный каламбур, надо отметить). Не находишь себе места. Представляешь миг долгожданной встречи, рисуешь ее в красках, пестуешь, как слепого кутенка. А потом, измученный пустыми хлопотами и домыслами, проваливаешься в глубокий сон, тревожный, беспокойный и оттого изматывающий еще больше. Просыпаешься от каждого шороха, пока не забываешься совсем. Любой шум извне вплетается в канву иллюзорной реальности, полнит ее кошмарами. Так деловая суета команды и тряска приземления прошли мимо меня, оставив только головную боль и ломоту в лапах. Что снилось — не помню. Что-то мерзкое. Наверное, тысяча дохлых кошек, гнавшихся за мной по бескрайнему космосу, или что-то вроде. Хотя какие кошки в открытом космосе? Еще и дохлые... Проснувшись и поняв, что корабль стоит на месте, я спустился в трюмы. Люди сновали вокруг, тащили, катили и несли всевозможные коробки, коробочки, тюки и бочки. Они действовали быстро-быстро, словно муравьи. Было похоже, что вся команда собралась там. Чуть в стороне от трапа стояла женщина. Вид у нее был недовольный. Абуто что-то тихо говорил ей, а она нервно поводила плечами и бросала короткие реплики проходящим. — Вот и ты! — Абуто обернулся и заметил меня. Вид у него был несколько усталый и помятый. Ну, ему-то с самого начала происходящее не нравилось. Понять можно: чужой корабль, чужие правила, капитан один остался опять же. — Иди сюда. — Можете уходить, — сказала женщина. — Нет смысла задерживаться дольше. Земля — вот она. Как договаривались. — Что насчет Умибозу? — Это не ваша проблема. Абуто растрепал волосы и поморщился. Еще раз оглядел пустеющий трюм. — Нехорошо это. — Я сама их найду, — голос прозвучал угрожающе и ничего хорошего не сулил. Я даже поежился. — Нехорошо... — повторил Абуто. — Я все же надеялся оставить пса Умибозу. — Теперь уже поздно. Капитан сбежал сразу после приземления. Умибозу с ним. Что у них в планах — понятия не имею. Но... — ...ничем хорошим это не закончится... — ...для капитана. Кажется, я начал понимать суть проблемы. Полудурок опять ускользнул из-под самого носа. Да не один — прихватил с собой доблестного родителя, торгаш. Я бы предложил посадить его на цепь и к двигателю подключить. Ну, там, как грызунов иногда в колеса запускают, чтоб крутили. Вечно творит, что вздумается, — ни капли ответственности! Интересно, что он задумал на сей раз? Даже уходить расхотелось. Никуда Земля не денется — вот она, только спустись по трапу. А полудурок такой один. Уникум, можно сказать! И откуда в обычном человеке столько энергии? — Я прямо скажу, — женщина обернулась к Абуто и недобро глянула из-под шляпы. — Мне пираты на борту ни к чему. — Кто бы... — начал Абуто и запнулся. Фыркнул мрачно, головой мотнул. Женщина смотрела на него в упор. — Ладно, — пожал он плечами. — Я понял. Спорить не буду. — Тебе не хватает злости, — отозвалась женщина. — У всех свои недостатки, — согласился Абуто, невесело улыбнувшись. — Ты вот тоже... — На своем месте. Абуто промолчал, открыл зонт, вскинул над головой и шагнул к трапу. Рассеянно махнул рукой — то ли попрощался, то ли меня позвал. Я неуверенно затрусил следом, помедлил на пороге немного и припустил что было духу — навстречу городу, часто неприветливому, но такому родному и понятному. Несмотря на все переживания, домыслы и треволнения, дом стоял на месте и не изменился ни капли: старые балки, покосившаяся надпись на втором этаже — все осталось таким, как я оставил. Знакомый вид прежнего жилища внушал трепет. День был светлый, теплый. Ветерок играл с моей шерстью, подгонял в… ну, в общем, подгонял. Нашептывал что-то успокаивающее. Я действительно соскучился по этому старому кварталу с его булыжными пыльными улочками и сонными людьми в цветастых одеждах. Я шел нервно, то забегая вперед, то возвращаясь к Абуто, поскуливая и преданно заглядывая в глаза. Поторапливал. Очень эгоистично с моей стороны, но я уже не мог иначе. Абуто, наоборот, не спешил, укрывался под тяжелым зонтом, не смотрел по сторонам, игнорируя шарахающихся прохожих. Мне было немного жаль его: в городе он чувствовал себя незваным гостем, чужим и опасным. Если бы мог, я бы обязательно рассказал всем, что Абуто совсем не такой, каким может показаться. Что он — такой же хороший, как я… Ах да, вечно забываю: меня же тут тоже не все любят. Вот, к примеру, эта пародия на кошку: выглянула из бара на первом этаже, ойкнула и спряталась в прохладной тени. Ну и дура. Ладно уж... Мы поднялись на второй этаж и остановились перед сдвинутыми седзи. Я тихо заскулил, затанцевал на месте. Абуто бросил на меня рассеянный взгляд, почесал в затылке, разглядывая стену перед собой, цыкнул. Оборонил вполголоса: — Пришли, да? Ох, не нравится мне это… Я ему посочувствовал — самую малость, насколько хватало. Просто радость возвращения перевешивала все остальные эмоции. Старые обиды ушли куда-то. Словно остались в другом месте, словно я потерял их во время путешествия. Ну, невелика потеря… А то, что мучители так со мной поступили, — они же не со злости. По доброте душевной и скорбности ума. Зато теперь я тут! Я вернулся! Встречайте же блудного меня! Больше не думая ни о чем, я залаял и поскребся. Мгновения тишины показались мучительными, но за ними пришло оживление: кто-то завозился внутри, послышались быстрые шаги — и седзи разъехались в добродушном приветствии. На пороге стоял очкарик, в косынке и с метелкой для пыли наперевес. Такой обычный и знакомый, ни капли не изменившийся за время моего отсутствия. Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Абуто, и рот его медленно раскрылся… Да, манеры — бич нашей эры. Но чего ждать от сироты? Я гавкнул и завилял хвостом. Очкарик, забыв закрыть рот, моргнул несколько раз, крепко зажмурился и снова посмотрел на нас с Абуто. Метелка в его руках опасно подрагивала. — Доброго дня, — угрюмо пожелал Абуто. Наверное, ему стоило улыбнуться. Очкарик затряс метелкой и — с грохотом захлопнул седзи прямо у меня перед носом. — Г… Г… Гин-сан! — донеслось изнутри. — Гин-са-а-ан! Ну вот, приехали. Отличный прием. — Шинпачи… что ты орешь? Скоро выпуск погоды, не отрывай меня… — Гин-сан! Кагура-чан! Тут это… — очкарик заикался и блажил. — Того… этого! Ну, тот! Который… — Заткнись, Шинпачи… — это уже моя мучительница. Судя по звукам, подошла ближе. — И нечего так орать. Седзи снова разъехались. Я радостно заплясал на месте: уж это-то чудовище должно мне обрадоваться. — Добрый день, — повторил Абуто и улыбнулся. Нет, лучше бы не улыбался. Лицо моей мучительницы стало таким глупым, что и сравнить не с чем: глаза расширились, уголки губ вздернулись в сумасшедшей ухмылке. — Хы!.. — сказала она и захлопнула седзи. — Гин-ча-а-ан! Кажется, внутри что-то упало. Абуто смиренно ждал. Внутри завозились, послышалось невнятное ворчание. Ладно. Предположим, они просто хотят встретить меня все вместе. Седзи разъехались в третий раз, и на пороге встал кучерявый. Он пристально оглядел меня, а потом Абуто. Несколько секунд они играли в гляделки, затем синхронно подняли руки и почесали в затылках. — День, говорю, добрый, — медленно и внятно произнес Абуто. — Да… — согласился кучерявый и с достоинством притворил седзи. Воцарилась тишина. Я впал в оцепенение: сбывался мой худший кошмар — они не хотели принимать меня обратно! Они не рады мне! О, горе, горе! — Тшшш… — донеслось из-за двери. — Действуем как обычно: делаем вид, что никого нет дома. — Но он уже видел нас! — Тшшш! Вдруг не заметил? — Сложно было не заметить!.. — Тшшш! Да что ж ты орешь? — Что вы оба орете?! Последовали звуки ударов. Храня остатки надежды, я тихонечко заскулил — так жалобно, как только смог. Больше мне ничего не оставалось. Седзи снова разъехались, но на этот раз лишь самую малость, и в узкой щелочке заворочалось трехглазое чудище с темной аурой. Даже Абуто отступил на шаг. — Думаешь, он уйдет? — Думаю, да. Посмотри, у него явно хватает дел и без нас. — Думаешь?.. Абуто мученически вздохнул: — Я вижу вас и слышу. Чудище заволновалось, пошло рябью. — Вот, — Абуто достал из внутреннего кармана желтоватый конверт, в котором я узнал письмо рыжего капитана, и сунул в щелку. Снова началась неясная возня: тычки, звук рвущейся бумаги и шелест одежды, бубнеж на три голоса, больше похожий на изгоняющие заклятья. Встречал я однажды бестолкового монаха, который… а, неважно. — «Смиренно приветствую вас и спешу довести до сведения…» Без ошибок и так официально… «Ваш питомец был спасен… горячо любим командой… оберегаем от опасностей сурового космоса мной и моими людьми…» — Это он о ком? — О Садахару! Дальше… — «Возвращаю в целости и сохранности и прошу об ответной услуге…» Ну и запросы! Какая наглость! Мы и сами прокормиться не можем, а он! «Неприхотлив, аккуратен, выдрессирован лично… полезен в быту, ласков с детьми… пробудет до моего возвращения… Пи Эс...» — Гин-чан, что такое «пи эс»? — Неправильно написанное название манги. Помолчи! «Пи Эс: неравнодушен к женскому полу, прошу проследить отдельно...» — Пф! — это уже Абуто не сдержался. — Ой! Это у меня теперь два питомца будет?! Гин-чан, Гин-чан, как здорово! Можно мы пойдем погулять в парк? Там все лопнут от зависти, когда увидят!.. Седзи молниеносно разлетелись в стороны. Моя мучительница, сияя как медный грош, встала на пороге и с восхищением воззрилась на нас с Абуто. — Э… это… — протянул лениво кучерявый за ее плечом. — Значит, убивать пока не будут? Только объедать? Абуто вздохнул и закатил глаза. — Знаешь, Садахару, — процедил он. — Сам бы от этих идиотов сбежал. И как они только Короля Ночи одолели? Ответить мне было нечего. Если б мог, я бы пожал плечами. Эпилог — ...И наш специальный репортаж. Самая актуальная информация — из первых рук. Сегодня снова с нами глава подпольного движения Джои, Кацура Котаро. Вам слово. — Гин-чан, смотри. — Этот идиот Зура… Можно подумать, я его не видел. — Нет, Гин-чан… — Трепещите, жители города Эдо! — Он что, примерил роль Темного Властелина? — Нет, обычного идиота. Он эту роль с достоинством который год носит. — Я хочу сделать официальное заявление, чтобы услышали все! Теперь я буду действовать не один! С этого дня у меня есть самое страшное оружие, которое только можно представить. Найденное на просторах бескрайнего космоса и привезенное специально для меня!.. — Гин-чан, мне кажется… — Нет, Кагура-чан, это обман зрения. — Мне пришлось заплатить немалые деньги, но теперь я буду непобедим! А главное, ты, Гинтоки! И ты, Такасуги! Слышите меня? Слышите?.. — Мы слышим тебя, Зура… — Не Зура! Кацура!.. — Гин-чан, за его спиной… Это точно… — Не думай, Кагура-чан. Где же прогноз погоды? — Слышите, теперь и у меня есть свой Ято! — Ты прав, Гин-чан. Это не может быть Лысый… — Абсолютно точно, это не он. — Нет... — Нет, нет, нет… Я сонно приоткрыл один глаз и посмотрел на экран телевизора. Все-таки полудурок — хитрая бестия. Капитан из него такой, что врагу не пожелаешь, зато торговец — отменный. Наверное, потому женщина его и терпит. Деловая хватка — полезное качество.Часть 1
28 июня 2014 г. в 00:42