Ворожба

Любовью твоей упилась я сполна — Она моя ненависть стала. Малефисент (http://ficbook.net/readfic/478211)

Месяц-челнок лунной люлькой уснул в облаках, Зыбкое кружево сажи небесной спряв. Тьму и прохладу ветра собрав в рукав, Ведьма варила отраву из диких трав. Отблеск наливки на коже цвел ядом олив, тонкие пальцы впивались в горячий чан... Паче железа сжигала её внутри та, от которой хотелось взахлёб кричать, до исступления рот разевая вкривь, чуя, как горлом беззвучно сочится тьма... Ведала ведьма: отныне из них двоих не одолеть ей, успевши сойти с ума. Та, что внутри, прогрызала червём ей плоть — так первоцвет прошивает истлевший наст. Ведала ведьма: тому, что нарёк Господь, дьявол вовек не сумеет сменить имена, и оттого хохотала надсадно и зло, вспомнив, что раньше звались по-другому обе... Пламя заката вдоль черной стены стекло и расплескалось набатом по долям лобным. Сколько минуло — полвека? иль шесть веков? — мерзость людскую измерить какою мерой?! — в золоте прядей монаршей четы альков — иль обескрыленной пяди две — шаг до смерти в пропасть отчаянья, коей не видно дна, камни до трещин пронзая истошным криком... Можно ль не шествовать на эшафот окна, можно ли вытравить чащи терновых игл в памяти; жить и не вслушаться сквозь тоску, — чувствуя в сердце осколки острейших стекол, трогая грани рельефных рогов и скул, слыша в ответ лишь вороний осипший клекот, — как ежедневно внутри расширяется брешь, как меж лопаток перья растут наружу подло, напрасно, в насмешку врагу — обрежь!.. Ведьма вложила в зелье не чары — душу. Коли в безумие кануть — так не одной! Тысячу капель — на тысячи глаз развеять в жниву людскую рогатой дурман-травой, морок которой бессильны все крёстные-феи преодолеть — едва прорастет спорынья, разум травя беспощадно уколом прялки, сказочным сном подменяя зловещую явь, тошную истину праздничной небылью пряча, где на болотах синий курится мох, где тронет плечи детской ручонкой ветер... Версия правды, которой не прочь самой стать обманувшейся... С башни взирала ведьма, как торопливой и чуткой повадкою крыс хмелем волшбы опьяненные вдрызг менестрели к стенам развалин с окрестных земель стеклись и расчехлили гобои, альты и флейты, грянув во славу так нужной им ставшей вдруг песни, похожие сутью, с мотивом разным... Ведьма устало и едко сквозь прорезь губ в такт им шептала: «Не верьте, не верьте сказкам... Глупое племя, сладок вам сей недуг — так соревнуйтесь, кто шире откроет пасти!.. Сильные духом чуют, когда им лгут, — только над ними дурман не имеет власти. Только средь них повстречать мне однажды ту, кто чудеса не равняет со словом «враки», кто, не колеблясь, умеет найти звезду в самом глухом и заклятом беззвёздном мраке; ловит слова, словно жемчуг, в ручья волнах, перья ветров, согревая, несёт в ладонях... Этой душе я однажды отдам сполна, что берегла, растворяясь в бреду агоний, спрячу, закрою, доверившись ей одной, всё, что хранила от памяти и пересудов, — перстнем в ларец под печатью на третье дно, блёсткой монетой в придонную гущу пруда, — чтобы могла, за меня допрядая нить, правду чужую в утробе своей лелеять... Мне же, двурогой, из каждой сквозя тени, Матерью, Музой всюду ступать за нею. Мне же, безумной, в уплату вручив ей дар, рядом с которым величье корон померкнет, тихо просить когда-нибудь: «Вспомнить дай имя моё...» в оставшийся вздох до смерти.»